![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Бесконечное счастье в бесконечности 4 страница
– Ага… И в обморок больше не падал? – Да сколько раз! С Мишей не соскучишься!.. – Это верно. …А знаешь, я никогда не видел его плачущим. Никогда… Вот что, наверное, по-настоящему страшно! – Это единственное, Сева, что кажется мне до сих пор наваждением. Он же – как комочек радуги! Вот только каково ему самому достаётся быть радугой… – Давай-ка, Петушок, рассказывай дальше…! -
– А дальше… Очнулся я на травке. Да. И не рядом с баней… Вроде как луг небольшой; ручеёк рядом со мною журчит, бабочки летают… Головой потряс, сел, огляделся. Горы вдали. Ближе – метрах в двухстах – развалины неясные, что-то вроде заброшенного здания. А невдалеке – валун; на валуне старичок мой сидит: голову запрокинул, раскачивается, поёт. «Эй, – позвал я, – дедушка!..» Старичок петь перестал; резво так с камня спрыгнул, – я и ахнуть не успел, как он рядом очутился. «Очнулся, Петушок? – сказал он. – Вот и славненько!» Гляжу на него – вроде как расправился дед, помолодел: лет сорок, много – пятьдесят. «Где мы?» – «В горах. Не разглядел разве…?» – «В каких горах, дедушка? – слабо спросил я». – «В каменных, внучек, – ухмыльнулся; сел рядом. – Дедушки… бабушки… дяди с тётями… Меня Михаил Петрович зовут, а лучше – Миша. Договорились?» – «Как же так – Миша… Да вы мне в дедушки годитесь!» – «Нет, – говорит, – не гожусь я тебе в дедушки. В друзья – да, если захочешь. …Я тебе, Петушок, хороший мой, жизнью обязан!» – «Да что там, – отвечаю, – я ж и не сделал ничего… Сами вы с хворью да болячками разобрались». – «А не будь тебя – может, и не разобрался бы. Дружить будем?» Что я мог сказать? Вот он сидел рядом, и было мне хорошо. Хорошо-хорошо! …А друзей – настоящих – так и не завёл; ни друзей, ни родных. До восемнадцати лет дожил – воспитатели да приятели… столько одиночества накопил – сил недоставало!.. «Да, – говорю, – а вы…» – «Ты». – «Хорошо… А ты – кто? Колдун?» Миша хохотал минут пять… может и больше. От души хохотал. «Нет, Петушок, – сказал он, отсмеявшись, – не колдун. Я самый что ни на есть обыкновенный Мастер. Ткач». Опять я обалдел. Как-то совсем сюда не вязались ткачи… «Так ты что, на ткацкой фабрике работаешь, Миша? – спрашиваю осторожно». Тут его от хохота совсем повалило. Снова минут на пять. «Дикий ты, Петушок! – сказал он, утирая слёзы. – Да не обижайся! Среди дикости расти – как диким не стать. В том твоей вины нету. – Миша посмотрел на облака. Улыбнулся. – Я – Мастер ОЭМНИ; в далёкой-далёкой давности идущих по тропке ОЭМНИ называли Ткачами». – «А что это – ОЭМНИ…?» – «Хм… Тут, дружок, языком объяснить затруднительно… Само слово можно перевести так: сверкающая нить; нить-основа, НИТЬ – проходящая сквозь все нити Условной Реальности, и, вместе с тем, – вне их… Не понятно?» – «Не очень, – честно ответил я». – «А само слово нравится?» – «Да. Очень!» Действительно, сразу почувствовалось что-то… Вот что-то… Ну – волшебное! и – родное-родное! «Тогда – пошли». – «Далеко? – спрашиваю я». – «Далеко, – отвечает Миша. – И – навсегда». – «Как – навсегда…? Мне же в армию скоро…» Ух, как он осерчал! «Нечего тебе в армии делать, – говорит. – Там вообще никому нечего делать. Ишь, взяли моду: ать-два! пиф-паф! …Паскудники! Нравится в смертушку играть – никак наиграться не могут!» – «А как же, – спрашиваю, – Родину защищать?..» – «Родину? – сурово посмотрел, строго. – Родина – это то, что родное, близкое. А родное и близкое – беречь надо; от дураков беречь, да и от собственной дурости – заодно! Тогда и защищать не потребуется. …Да из насилия-то защита – какая? Никакой! Насилие – насилие рождает, насилием кормится… Дай-ка сюда паспорт!» Я достал паспорт и положил на протянутую Мишину ладонь. Только положил, как паспорт – прямо на ладони – вспыхнул, и сгорел буквально за несколько секунд. Миша аккуратно опустил пепел на землю, махнул мне рукою – приглашая за собой, и пошёл в сторону заброшенного здания. Здание было как здание. Из простого кирпича. Судя по всему, здесь лет десять-пятнадцать назад начинали что-то строить, но так и не достроили – бросили. Окна пустые. Из дверных проёмов – только на одном дверь, дощатая, с остатками зелёной краски. Крыши нет. И снаружи и внутри – всё заросло высокой травой, а четыре бетонных ступеньки перед дверью промелькивали из травы, как маленькие речные волны. Красиво! «Куда мы? – спросил я Мишу. «Туда…» – показал он на дверь. Я сунулся в окошко и оглядел внутренности здания: густо заросшие холмики строительного мусора, какие-то балки… Тянуло сыростью… «Зачем? Там даже ночевать негде. И крыши нет…» – «Ночевать? – Миша удивился. – Ты же вроде выспался!» – «Выспался…» Миша поднялся по ступенькам, и – остановившись перед дверью – обернулся ко мне: «Знаешь, почему петухи голосят солнцу навстречь?» – «Нет, не знаю…» – «Они просят научить их летать!» Подул тёплый ветерок. Миша вдохнул, глаза его засверкали: «Пора. Пойдём, Петушок». Ничего не понимая, я поднялся по ступенькам и остановился. Во мне была растерянность. «Открывай!» Я потянул за ручку и распахнул дверь… За дверью было море… -
Петушок мечтательно и ласково улыбнулся, вспоминая. – Купались? – Ага. Я никогда раньше не был на море, а тут: чайки, дельфины, камушки разноцветные, ракушки… Барахтался, пока голова кругом не пошла! – Это стоит паспорта. – Ещё бы!.. К тому же Миша научил меня без паспорта обходиться. – Ай-яй-яй… Петушок рассмеялся: – Ну так же, правда, проще! Сколько леса для дурной игры в документы перевели! А тут: подбери любую бумажку – она тебе и паспорт, и справка любая, и всё что угодно… – Ай-яй-яй!.. Петушок подобрал со снега бумажку от конфеты, и она тут же в его руках превратилась в забавную открытку с летящим на воздушных шариках Винни-Пухом. Потом картинка замерцала, стала трёхмерной, – и Пух нам подмигнул. Я толкнул Петушка плечом о плечо: – Хватит шалить. Отпусти фантик – у него свои заботы. Давай дальше рассказывай. – Ой… А что – дальше?.. Ты же просил рассказать о встрече! Ну вот: мы встретились… – А чем тебя там, кстати, кормил Миша? Мёд у диких пчёл таскал, небось? – Не-а. К вечеру появился Ад и с сыновьями. Два мешка еды принесли. Доверху! Вкуснющей!.. – Петушок облизнулся. – Это ты правильно. Пора бы и нам что-нибудь скушать. Пошли? – Ага. Пошли! …А молоко и еду у дверей баньки та – зеленоглазая – девушка оставила. Ну, помнишь, я рассказывал. – Помню. Симпатичная… – Да. Она такая серьёзная была, старше казалась, а так – почти мне ровесница. – Больше вы не встречались? – Встречались… И Петушок почему-то очень здорово покраснел… -
С тех пор мы виделись с Петушком часто, но – промельками, мимолётно. Миша то и дело засылал его в какие-то джунгли, пески, болота, катакомбы всевозможные… В одну из наших встреч, когда выглядел Петушок особенно жалостно, я не выдержал и посоветовал: – Запустил бы ты в Черноярцева чем-нибудь… – Как это?.. – Да вот так! Взял бы и запустил. Табуреткой, к примеру… – Да ты что! Что ты!.. – Петушок прямо-таки ужаснулся. Совет был и впрямь не из лучших. Мише и без табуреток доставалось от жизни всяко. А Пётр… И моя жалость, и его, иной раз вырывающиеся, вздохи – пустое. Пустое до донышка! Кому, как не настоящему Мастеру, знать: так или иначе. Помочь расправить крылья, подтолкнуть на взлёт, поддержать в первых испуганных взмахах, – кому, как не Мастеру? В нём есть и жалость, и место для каждого твоего вздоха… Но – главное! – в нём есть сила, способная очистить в тебе от плесени и скорлупы СОКРОВЕННОЕ. Петушку повезло: он встретил настоящего Мастера.
––––––––– - –––––––––– - –––––––––––– - –––––––––––
АД И
Ад и, которого я видел всего два раза, – с интервалом в три дня, – оказался старым молчаливым казахом. Замкнутое, в глубоких морщинных бороздах смуглое лицо, пронзительные пылающие штрихи суженных глаз, хрипкая отрывистая речь… … Ад и поздоровался со мной поклоном, и тут же уставился в глаза. Я ответил тем же. Мы стояли, как два вполне благодушных фехтовальщика, которым не известно: …для чего они, собственно говоря, обнажили шпаги? зачем? но вот ведь – обнажили… Прервали нашу размыто-упёртую позицию бешеные заливистые хлопки. Я оглянулся: Миша сидел на крыше сарайчика и, дурашливо оскалясь, бурно проплёскивал ладошками. – Извините!.. – Ади неожиданно резко смутился. Даже отшатнулся… – Да за что же, – во мне отчётливо тренькнула досада, что наша игра в смотрелки так быстро и недоговорено оборвалась. – Напротив: было приятно и поучительно. …Михаил Петрович, будьте любезны – слезьте с крыши! Крыша-то трухлявая, не ровён час… Миша отмахнулся, – даже гримасу состроил, – но с крыши всё-таки слез. Слез и подошёл к нам. – Мы на твой спектакль, маэстро. – Ну-ну… – Название вот только длиннёхонькое… – Миша выволок из-за пояса штанов мятую афишу. – Симфония Трагикон… или… Осенняя Модель Мироздания… – покряхтел. – И что, как ты думаешь, ожидает публика, отправляясь на спектакль с таким названием?.. – Понятия не имею, – откровенно и бодро ответил я. – Посмотрим. Актёрам тоже интересно… Миша хихикнул: – А что ты будешь делать, если актёры разбегутся? Они, небось, перепуганы, передёргались все. – Авось! Кто-нибудь да останется… – Сева, ты думаешь никто не поймёт, что учудится на сцене под видом спектакля? – Думаю – нет. Зритель будет преимущественно элитно-богемного разлива; эти люди заранее уверены, что всё на свете знают и понимают, зная и понимая при этом крайне мало! А ребята мои скорее всего и впрямь – перепуганы-передерганы, как ты это и сам прозорливо предположил… Жаль… Но главное – не их понимание, а пространство, в которое они попадут. – И мы хотим попасть. Пожалуйте два билета, господин режиссёр! Во время этого разговора Ад и стоял в сторонке и, улыбаясь, внимательно рассматривал прыгающих вокруг нас воробьёв. Услышав о билетах – встрепенулся, подошёл ближе. …Меня всегда интересовал старый казах. Лин говорил о нём, как о самом лучшем и самом успешном ученике Черноярцева. Обращению с пещерами Лина учил именно Ад и. И не только этому… – Завтра – премьера; на премьеру вход без билетов… – Ха, премьера! Думаешь, тебе дадут повторить это безобразие? – Ха, – согласился я. – Вряд ли. Так что – спешите видеть! Хотя… Послушай, а тебя-то что здесь заинтересовало? Всего-то и навсего – фрагменты, плытиё которых имеет вполне понятное направление… – Мало ли! Всегда можно увидеть что-нибудь новенькое. Редко я в городах бываю… Да вот и малыш мой хотел посмотреть. – Да-да, я хочу посмотреть! – встрепенулся «малыш» лет семидесяти-восьмидесяти. – Очень. Да. Вы позволите, Сева? – Позволю. Валяйте, смотрите, на здоровье! -
Тут, судя по всему, нужно прояснить вопрос о спектакле-действе «Осенняя Модель Мироздания». Перед премьерой, намеченной на завтрашний день, ходило немало толков о предстоящем, особенно – среди «актёров». Дело в том, – и это больше всего нервировало коллектив, – что я не ставил никакого спектакля. Были расклеены афиши, была собрана куча рваного тряпья, на предмет причудливого костюмирования, было – довольно диковато и интересно – задумано декорирование зала, сцены… И – всё. Никто понятия не имел, что нужно будет делать, когда соберётся публика… А всё объяснялось просто: никакого спектакля не будет. Вместо спектакля я собирался завертеть между участниками и зрителями пролог одной из Орфических Мистерий. Пролог-инициацию… Зрители здесь вообще не имели сколько-нибудь самостоятельного значения. Необходимость в зрительном зале – необходимость в создающей круговой экран и отражающей линзе. Действо – только для участников, – для тех, кто пришёл за три месяца до того – со смутными чаяниями… с невнятными желаниями… – в экспериментальный театр-лабораторию «ТРАГИКОН». -
Я появился в театре за два часа до начала. Трагиконовцы собрались далеко не все, – кое-кто душевно не сдюжил и увильнул от грядущей невнятицы. Но те, кто явился, в полной мере отдавали должное мандражу и нервическому стукозубью. Костюмировались. Прошли в засценье. Краткий инструктаж о принципах начала действа… о направлениях… о чёткой координации и предельном внимании… о спонтанной инициативе… Три месяца даром не прошли; теперь почти все были уверены, что что-нибудь да будет, – по крайней мере, что бить чем придётся за несостоявшееся представление не станут. Это утешает. Начало… Действо (по версии администрации: измывательство над публикой) длилось часа четыре. Мистериальный пролог, несмотря на оборванность, сработал отлично. Проникновение привнеслось даже глубже, чем я изначально предполагал. Б о льшая часть участников зависла в ошалелом недоумении: вот: «Что это было?.. Что же это мы такое накуролесили?..» Недоумённая пауза в них ничуть не мешала проникновению, скорее – мне… Сколько же ещё надо работать, чтобы расшевелить, растрясти лакомую упрямую духовную спячку! Одним словом – надо работать. А зрители-слушатели… Их реакцию вполне можно обобщить высказыванием одного моего знакомого: «Это было похоже на одно из двух: или кошмарный бред, или бредовый кошмар…!» – «Значит, – участливо спросил я, – тебе не понравилась моя импровизация?» – «…А это была импровизация?» – «Да». – «Значит, только одно, и второго не дано: наглое глумление окончательно спятившего и беспардонно распоясавшегося шизофреника над нормальными людьми!» Ну, наглое – так наглое… Чего уж тут… Миша и Ад и подскочили ко мне всего на пару минут, мельком. – Не очень складно у тебя вышло, маэстро, но – хорошо! Жаль только, что пролог оборвали. Проникновение может быть неполноценным. – Администрация не вовремя влезла… Казус… – Ну, ничего, может – обойдётся, – Миша обнял меня. – Сейчас мы уходим; увидимся через три дня. А Ад и, посмотрев на меня, – и на этот раз штрихи его глаз были тёплыми… – сказал: – До встречи, брат… -
Через три дня я встретился только с Ад и. Он тише облака сидел на обломке из слипшихся кирпичей, мягко гудя однотонную простенькую мелодию. На правом колене – подпёртая локтем – лежала маленькая толстая книжка. При первом обмене взглядами стало понятно, что мы уже перешли на «ты». Естественно. Не суетливо. – Что за книга? – Близкая мне. Друг. – Можно взглянуть?.. – Конечно. Тебе – да. Возьми… Увесистая… изрядно потёртая… отсыревшая чуть… Цвет обложки – золотисто-ржавый, тёплый. Без автора. Название – по-русски, но – витиевато, трудноразборчиво: «ПРИКОСНОВНИЕ… СЕРДЦЕ». Я раскрыл книгу. Первая страница – из желтоватой плотной бумаги – оказалась чистой. Вторая – тоже. И третья. И все остальные… Подсел к Ад и. Раскрыл наугад страницу. Расслабился. …И – колыхнулось… качнулось… взнеслось…: летящее и скользящее… сверкающее… прозрачное… Приподняло… Омыло… Я вернул книгу Ад и: – Спасибо. – Если хочешь, оставь её у себя на какое-то время… – Нет, Ад и … Здесь всё уже написано, а я – ещё не всё написал… Мне рано быть рядом с этой книгой… Мы сидели долго, не шевелясь. Ни гул, нависающий над городской окраиной, ни острый холодный ветер, – ни капельки не мешали нашему теплу, нашему совмещению в щедрости тепла друг к другу. Во мне метнулся малый краешек сожаления, что разнотропье – хоть и соседствующее, но редко пересекающееся – отделяет меня от Миши, Ад и, Лина… Ад и это почувствовал, услышал. Нагнувшись – поднял с земли два камешка, протянул один мне. – Сожми его. Я сжал камешек, и то же сделал он. От камешка – в ладонь – толкнулась горячая упругая волна. Разжав кулак – я увидел лежащую на ладони маленькую плоскую медную спираль. И на ладони Ад и лежала спираль, точно такая же, спираль-близнец, только – серебряная. – Мы плывём на разных судах, но – по одной реке. Наши суда часто стукаются бортами, – мы можем перекинуть сходни и наведать друг друга. Понимаешь? Даже если река в каком-то месте разольётся широко, изовьётся штормом, разбросает – разделив и поставив преграду из жёстких течений, – всё равно: мы будем знать, что плывём в одну сторону, по одной реке. Ад и уронил свою спираль на землю. Уронил и я. Спиральки-близнецы вновь закутались в камешковый образ. – А где Миша? – У него там кучка неприятностей образовалась. Маленькая кучка… Нужно было идти. – Совсем маленькая?.. Или… – Да. Совсем. Ничего серьёзного. Да. – Хм… – Маэстро, мы с Мишей разложили из камешков твой «гороскоп» на ближайшие пару лет… – И…? – В нескольких неделях от этого времени тебя ожидает раскрытая дверца. – Что это, Ад и? Что за дверца? – Не знаю. Миша промолчал, а я такой дверцы никогда не видел; возможно, не видел – со стороны… Что-то огромное, очень огромное…! знакомое… …Во мне последние полгода часто возникало некое Предощущение; оно нарастало, становилось сильнее, отчётливей… Значит – несколько недель. Ладно… Ади смотрел на небо. …Тяжёлое, свинцовое небо, в потёках низких туч с провислыми лохматыми боками. Давно уже следовало быть дождю, но дождя – не было, и эта вспученная упруго-налитая задержка создавала стойкое ощущение неудобства. – Ты не против дождя, Сева? – Нет. …Давно пора! Ад и внимательно огляделся вокруг; встал; подошёл к лежавшему метрах в четырёх обломку прессованного мрамора. Взял обломок в руки; поговорил с ним и, резко крикнув, опустил на землю сантиметрах в десяти-пятнадцати от прежнего – откуда взято было – места. …Тут же, без всякого громового предупреждения, без первых редких капель – рухнул ливень. Мы перебрались на автобусную остановку под ржавый козырёк остановочного навеса. – Я бы не смог так быстро найти связку. Ты просто чудо, Ад и! Здорово получилось! – Связок было несколько… Дождь держали. Кто-то держал дождь… Дождь… Дождь бурлил вокруг остановки, перемешиваясь с холодным ветром, – захлёстывался внутрь, плясал брызгами, грохотал тысячами барабанных палочек по жести навеса. Воздух стал сырым и плотным. Быстро стемнелось. – Ты отсюда – на Арал? – Да. Сыновья ждут. – Мне Петушок рассказывал, как твои сыновья гонялись за ним, пытаясь накормить какой-то гадостью. Ад и улыбнулся: – Национальное кушанье… Но Петушок и угощателей и кушанье забросал песком. Так что – всё обошлось. Он перетянул к коленям висевшую на плече холщовую сумчонку и, покопавшись, достал круглый ароматный хлеб, мешочек с какими-то сушёными ягодами и старинную овальную флягу с водой. Расстелил на скамейке тряпицу. Пригласил к ужину. Мы поели. Пока Ад и убирал остатки трапезы в сумку, я поудобней приёрзался, закрыл глаза и на меня накатила лёгкая дождливая дрёма. – Маэстро… – А…? – Там… у той дверцы вокруг тебя было много людей… не крепко, но явно соединённых с тобой людей… Это – опасность. Дверца откроется только для тебя. – Я вообще никого не смогу туда провести? – Не знаю… Во всяком случае – войти тебе лучше одному, иначе – опасность. – Дверца… дверца… Что же это за дверца…? А? – Судя по всему – Сокровенная Дверца … – Сокровенная для меня? – Для всякого… Помолчали. Дождь усилился. Усилился ветер. Барабанные палочки больше не стучали по навесу, – они сплелись в один сплошной гул. – Послушай, Ад и, а как ты встретился с Мишей? Как вы познакомились? Тот поднял брови, удивился: – А зачем тебе? Так важно?.. – Кто его знает… Нравится. Интересно. Я ко всем пристаю с этим вопросом. Кто не против рассказать – рассказывает, кто против – я не настаиваю… – Здесь нет никакого секрета, но рассказывать – не умею. Да и давно это было: почти семьдесят лет… – Ади задумался. Встал; отложил сумку в сторону. – Я покажу тебе. Так будет лучше, понятнее. Мы стали напротив друг друга, соединили руки – ладонь к ладони, – и я увидел… Даже – нет, не увидел: перенёсся в туда… -
Пустыня… Горячий песок… Безветрие… Яркое размыто-слепящее солнце… По песку идёт мальчик. Он полусогнут в ходьбе, он то и дело спотыкается, падает; почти не смотрит, куда идёт. Сколько лет мальчику – не угадывается. Может – семь, может – восемь, а может – и десять-двенадцать. Очень измождён… черты лица обмялись – понять трудно… Ощущается – расплывчато, бессвязно – происходящее с этим ребёнком: беда… большая беда… он уходит от беды, бежит от неё… Несколько дней в пустыне… Плохо понимает – зачем? куда?... Невероятно – до крика! – хочется пить… Он едва осознаёт, что – передвигается, идёт… Склон бархана. Мальчик падает на спину. Рядом – застывшая, вспыхивающая разновс я ковыми изумрудными оттенками, ящерица. Она медленно подбегает лежащему; смотрит на него внимательно, даже – сурово… Забирается на грудь. Ребёнок делает слабую попытку согнать с себя рептилию; руки плохо слушаются… почти не поднимаются… Ящерица соскакивает – очень резво – в сторону, и тут же, там, где она упала в песок, возникает тонкий высокий крутящийся вихрь. … Множество песчинок обрушивается на мальчика, он кашляет. Моментальным обрывом, секундой – вихрь рассыпается. Возле лежащего стоит мужчина, – в длиннополой хламиде, белой шапочке… Он присаживается на корточки; берёт горсть песка, растирает его в ладонях, – и вот в полуоткрытый рот ребёнка падают первые капли прозрачной свежей воды. Мальчик не удивлён; его чувства притупились. Он ловит капли воды… а они падают… падают… обжигая губы, расплёскивая по телу надежду… Я не сразу узнал в мужчине Мишу. Выражение его лица было мне не знакомо, да и само лицо – подёргивалось, переливалось… Миша взял мальчугана на руки и пошёл куда-то вправо, буквально через несколько шагов – смазавшись и исчезнув… -
Дождь перестал. Ад и забросил на плечо сумку, поклонился: – Рад буду видеть тебя вновь, маэстро. – Я тоже, Ад и … – Появляйся у нас. Мягкой постели, котла с бараниной – не обещаю, но добрую встречу – да. …До встречи, брат! – До встречи! -
Так вышло, что за прошедшие с того времени десять лет мы с ним ни разу не виделись. Слышать о нём – слышал… И всегда – расспрашивая об Ад и – представлял себе не старого задумчивого казаха, а мальчика, худенького полуживого мальчика на руках Михаила Петровича Черноярцева, спасшего и выходившего его, ставшего ему отцом… …Но вскоре – я чувствую! – мы встретимся. Хорошо встретимся. Обязательно!
––––––––– - –––––––––– - –––––––––––– - –––––––––––
ПУТЬ
Вернулся я домой из театра поздно. Сын спал. Жена, закутавшись в кофту, занималась вдумчивым штопаньем. – Привет, родная моя! – Привет… Особого восторга у жены приход мой не вызвал. Депрессия была у неё, очередной приступ. Я прошёл на кухню и поставил чайник. …Неладное что-то в нашей семье. Всё чаще и чаще возникают трещинки, заболоченности, зябкие туманы… И вроде – любим друг друга, а вроде – всё дальше, дальше размывает по сторонам. Да оно и понятно… Маленькая девочка выходила замуж за овеянного романтической дымкой поэта, с репутацией не то сумасшедшего, не то волшебника. Ко всему прочему – этому поэту пророчили блестящие материальные перспективы. …А вышло так, что за годы совместной жизни девочка хорошо познакомилась и с нищетой, и с голодом, и с протекающими крышами случайных жилищ… и с моим бодро-равнодушным отношением ко всем этим перипетиям; в ней такого равнодушия не было. Неспешно пил чай. Смотрел в окно. Грустилось немного… совсем немного… но – протяжно как-то… Через час вернулся в комнату. Жена уже спала, щедро отбросив на мою сторону большую часть одеяла; бормотала что-то во сне. Лёг. Не спалось. Спустя какое-то время – понял: очень хочется к морю. Перевернулся на спину, расслабился; убрал из себя мысли, чувства, ощущения этого мира, и – метнулся к морю… в море… …Шторм. Бурные, серо-зелёные волны перебрасывают меня с одного пенистого гребня на другой… Ошмётки водорослей, спотыкающиеся о тело… Прикосновение к пальцам, к горячей коже доверчивых ниточек глубины… Я ныряю в глубину, уходя всё дальше, всё беспросветней… Вода податливо оскальзывает из моих рук, приближая к тишине, покою... Плеск. Что-то – подпихивая – настойчиво выталкивает меня на поверхность. Поднимаюсь. Выныриваю из волны; встаю на волне, уверенно ощущая подошвами гладкий морской шёлк. …Море начинает замерзать. Сначала – тонкая плёночка льда проплёскивается по внезапно успокоившимся водам. Потом – лёд начинает твердеть, грубеть, утолщаться, напоминая вспухающую броню. По многодальному ледовому полю – из края в край – проносится, проплясывая и мельтеша, голубая сухая позёмка. Я напрягаюсь, пытаясь растопить лёд, вернуть своё весёлое гостеприимное море, но – не выходит… Я напрягаюсь ещё сильней, – попусту: лёд прочен, и позёмка дотошливо, цепко охраняет его. Топаю ногой. Чувствую: мёрзлые окраины, раскинувшиеся окрест, воспринимают меня как капризного расшалившегося ребёнка, и – выпроваживают, стараясь сделать это побережней, поделикатней. Им будто бы тоже не хочется расставаться со мной, но – пора. Из далёкой, медленной, идущей клубами пурги появляется маленькая бегущая фигурка. Вглядываюсь, стараясь узнать… Фигурка приближается… Узнаю… Он не останавливается; пробегает мимо, крича: – Что ты здесь делаешь?! Уходи! Уходи отсюда!! – Миша… – оборачиваюсь вслед за ним. – Уходи! Тебя ждут!.. Пурга, идущая за Мишей, – кутает, поднимает, несёт… …Постель. Тихое посапывание спящей рядом жены. Замедленный стук… стук капель в ухающий чугун раковины… из подтекающего крана… на кухне… Ветер за окном… Комната пропитана серебристо-синеватой дымкой… пульсирующей… дорожащей… Встаю. Иду на кухню. Наливаю в стакан воды. …Но выпить не успеваю, – меня опрокидывает… Одним прыжком – сквозь меня – во всё, – прорастает бесконечность. -
Со мной такое уже было, один раз, лет за десять от этого времени. Ощущение бесконечности, ощущение каждой частички твоего «я», сросшейся с каждой частичкой Мироздания, конца и начала не имеющего… Я пробыл там и так – бессчётье эпох, а секундная стрелка на моих часах едва одолела малую пригоршню делений… Потом… Потом во мне открылось очень многое: новый уровень в и дения, слышания, понимания, умений… памяти… -
Здесь и сейчас повторилось сперва то же самое: бесконечность, ощущение одномоментности и одноравности нашего совместного с ней существования-пребывания. Всё безграничье форм Условной Реальности – трепетной сохлой горошиной уместилось на моём выгнутом ладошками сердце… Дальше… Дальше – горошина стала увеличиваться, п о лниться; разбухли и смазались складки с о хлости, проступило – ярч а сь и сильн е я – алое свечение. …Два сердца дышали, прижавшись друг к другу единым – не разделённым на два – позывом к дыханию. Сердца соединились – войдя одно в другое, – стали единым сердцем. И сияло оно, сияло несказанно! Всё озарено было сиянием тем, всё озарялось! …Озарилось, – и я увидел сквозь марево Условной Реальности изначальное ровное серебро РЕАЛЬНОСТИ АБСОЛЮТНОЙ!!! Только на мгновение!.. После – проступающее кануло, заслонилось. …Но остались тонкие серебряные ниточки-паутинки со сверкающими – то тут, то там – алыми бликами. И было ЧТО-ТО, что держало серебро нитей, как бы на вытянутых руках, не давая погаснуть, быть захлёстнутым, затопленным. И это ЧТО-ТО – шептало… Только тогда, услышав ЕГО шёпот – понял: я слышал шёпот БОГА с самого рождения, он был во мне, как и в каждом из разбрызнутых в много о бразьях, только – не слушал… только – имел нелепость не слышать ЕГО. Я провёл рукой по ближним ко мне ниточкам: они были и светом, и музыкой, и движением, и словом, и всем-всем-всем! Я пригляделся: сквозь ниточковое серебро просверкивала ещё одна – глубинная – нить, Единая Сверкающая Нить, ОЭМНИ.
|