Бесконечное счастье в бесконечности 5 страница

Мне хотелось броситься в серебряную паутину, как в гамак, – это сулило невероятное наслаждение! Но – почти сразу – понял: нити хрупк и … одно неверное пустое движение – и они порвутся, лопнут, провиснут гаснущими вялыми стебельками... И кому-то придётся всё это чинить, заращивать, исцелять; трудная работа, работа на износ, до капельки.

Сверкающая Нить толкнулась в меня, вошла, укрепилась. Возникло неизбывное, предельно уютное состояние тепла и мудрости. Я стал наполняться ясностью: что, как, почему, зачем … Наполнился… Растворился…

-

Очнулся. …Настойчивый стук в дверь. Я вскочил и побежал открывать.

На пороге стоял Миша… и, почему-то – в мокрых валенках…

– Проходи. Только – тише, мои все спят.

– Ничего! Сегодня, даже если мы начнём барабанит тазами по полу, – никто не проснётся. Спят – и хорошо. Пусть спят.

Мы прошли на кухню. Я набрал в чайник воды и поставил на плиту. Черноярцев сдвинул табурет в сторону и уселся на пол.

– Ой, тараканчик! Какая прелесть! …Куда это он?

– Валенки твои побежал, должно быть, уволакивать. Да вряд ли – мокрые, тяжёлые… Ты бы хоть калошами обзавёлся, а?

– Ишь, у самого сапоги драные, а другим советует!

– Починим…

– Сева, ты понял, что открылось тебе?

– Да. ПУТЬ.

– Чай пить будем? А?

– Нет. Заварка отсутствует. Будем пить кипяток.

– И то славно… – Миша покладисто поёрзал по половицам, вздохнул: – Будь осторожен, маэстро. Будь теперь осторожен…

– Да погоди ты с осторожностью! Я почувствовал ОЭМНИ – полнокровно, до витка, – а теперь не чувствую. Почему?

– Почему, почему…

– Почему? …Ты – Мастер; проясни, сделай милость.

– Ты сам теперь Мастер…

– Я??

– Ты. Но не думай, что теперь так вот, сразу сможешь полноценно коснуться Преображения ОЭМНИ. Нужно какое-то время, пока это приживётся, врастёт…

Я бухнул горячий чайник на стол:

– Какое? – …год? два? три? Какое «какое-то время»?

Миша нацедил в пиалку кипяточек, покрошил туда сухого хлеба, хлебнул. Нацедил себе и я.

– Год… Два… Три… Хе! – ещё хлебнул. – Я могу сказать, – разумеется, только приблизительно; у каждого, понимаешь ли, по-своему… – ещё хлебнул, зажмурился. – Пять-шесть, может – семь…

– Лет?

– Жизней. Не так уж и долго, если не делать беспрестанно глупости.

– Обожаю делать глупости!..

– Знаю, потому и предупредил.

Сквозило. Я понял, что, впустив Черноярцева, – забыл закрыть дверь. Встал; пошёл в прихожую.

Вернувшись, увидел что Миша высыпал на пол груду камешков и лепит из них какой-то узор.

– Обрывы. И так и сяк – почти везде обрывы…

– Угу… О чём ты, собственно?

– Послушай сам…

Я уселся на пол перед камешковым узором и положил на него руки. Узор распахнулся, впустил меня.

...Удары. Закон самосохранения Условной Реальности. Шаг на ПУТИ – удар. Чем сильнее и шире шаг – тем сильнее и шире удар. Удары проходят со всех сторон: чем ближе к тебе какая-то ситуация, чувство, человек, – тем очевиднее прохождение удара именно через них… Кошмар какой-то!

Я выдернул себя из узора и одним махом руки сгрёб камешки в кучку.

– Бред!

Миша молча собирал камешки в мешочек. Тщательно. Аккуратно.

– Да. Именно так, маэстро… Вот так вот…

– Ты хочешь сказать, что все родные мне люди… и жена моя… и друзья… – все! – станутчем-то вроде пусковых шахт для ракет?!

– Эк ты образ замудрил… А впрочем – да. И близкие люди, и твоё здоровье, и каждое проявление твоих возможностей… с ними – особенно осторожно!.. – всё, и через всё. Ты это пойми, это – важно.

– И сколько же жизней ты живёшь на минных полях?

– Много. Зачем это тебе? Очень много…

Миша поднялся и пошёл в прихожую напяливать свои мокрые валенки. Когда мы проходили мимо комнаты – жена тоненько вскрикнула во сне.

– Тяжёлый сон для лёгкого человека – вдвойне тяжёл. Хорошая она у тебя, светлая, только – слабая…

Он подошёл к постели и провёл указательным пальцем по межбровью спящей… Вздохнул:

– Всё. Сегодня у неё будут только хорошие сны. И добрые.

– Спасибо, Миша.

– Да за что спасибо? Сегодня – сегодня, а за его плечами – завтра, имеющее такое же право на место в этом мире… и оно знает об этом.

Я закрыл за Мишей дверь, вернулся в комнату, разделся, лёг, покрепче обняв соседствующее мне родное и любимое существо… Уснул.

-

Утром – в размышлениях – проступила очевидность: затея с театром закончилась.

Театр «ТРАГИКОН» был задуман как некая школа-лаборатория для выявления глубинного творческого потенциала. Потенциала, который есть в каждом человеке, – в каждом, без исключения. Прошедший все ступени этой школы, все углы её, все завитушки – не только приближался к своему изначальному ядру, но и приобретал возможность стать проводником для других.

Прошло всего несколько месяцев от намеченного трёхлетнего процесса, и вот теперь надо было всё сворачивать, комкать. Надо было, резко развернувшись, покинуть поверивших в тебя людей. Это попахивало предательством…

…А что, если взять их – тех, кто и впрямь поверит – с собой?.. Во мне появилось отчётливое тяготение к компромиссу… но, при всей своей отчётливости, не радостное.

В тот день я не поехал в театр, а отправился – через вихлястые развивы канализационной системы – в маленький уютный подвальчик, где, будучи в Туле, чаще всего устраивал свою берложку Черноярцев.

– Эй, – крикнул я, всматриваясь в темноту, – есть какая живность?

– Живность, между прочим, баиньки собиралась, – прогудел недовольный Мишин голос. Загорелась свечка, наделяя светом крошечный, укрытый под вязью труб уголок. – Может, что покушать есть?

– Есть, – я выложил на газетку полбуханки чёрного хлеба и несколько луковиц.

Миша выполз из тряпкового гнезда, придвинулся к газете и с удовольствием приступил к скромной трапезе.

– Миша, тут кое-что надумалось…

– Что?

– Я решил взять с собой в пространство Дороги тех из трагиконовцев, кто отважится на это, кто поверит…

Миша отложил в сторону луковицу и оторопело посмотрел на меня.

– Зачем?!?

– Попробовать приблизить их к открытию ПУТИ, зачем же ещё? Ну, не всех, конечно… кто доберётся…

– Маэстро, твоя школа талантов – замечательная затея, но ты взялся за неё слишком поздно. Теперь тебе надо всё это быстро бросить, – и как можно быстрее!

– Я могу повести оба направления параллельно…

– И что? – сожжёшь себя таким темпом, а они – разбегутся, так ничего и не поняв. Маэстро, тебе нужна сейчас дальняя глубокая ниша для внутреннего преображения. И чтоб сиденье было мягким, удобным, без малейшей шероховатости… А ты что собираешься делать? – ты собираешься медитировать на бочке с порохом! Да! И кто знает, что останется от тебя после взрыва...

– Авось…

– А где ты возьмёшь силы для контроля за двумя направлениями сразу?

– Понятия не имею. Вся надежда на поговорку: нужда припрёт – из-под хвоста жемчуг посыпется.

– Ага… Посыпется… Жемчуг… Навроде овечьего! Только прежде чем собирать его, – лучше подождать, пока подсохнет.

– Однако…

– Ты начинающий Мастер; ты – как свечка без стеклянного футляра: любой налетевший сквозняк… и – тю-тю!

– Вот взял бы и помог.

– Нет, милый. Всяк свою кашу варит. Возле твоей кастрюли – моей ложке делать нечего. – Миша опять принялся за трапезу. – Лично тебе – помогу. Если расплющит. …Если, конечно, будет кому помогать.

– И на том спасибо… Я пойду. Ты здесь ещё долго?

– Нет. Ждут меня. Вот только вздремну…

– Ты появляйся, Миша. Хоть и есть у меня родные люди, а без тебя одиноко как-то, ветренно.

– Ну куда я денусь? Появлюсь. Твои выкрутасы – лучшее в мире зрелище! Ни за что не пропущу.

Я медленно направился к выходу. Миша окликнул:

– Сева, ты же сам не хочешь того, что затеваешь. И – боишься.

– Да.

– Похоже, ты из тех, кому обязательно надо получить несколько ударов копьём, прежде чем понять, что ты – жив.

– Пока…

Миша легонько подул в мою сторону, и тяжесть слизнулась, ушла. Я выбрался на поверхность и в довольно жизнерадостном настроении зашагал к дому.

-

…Трагиконовцы находились в изряднейшей паузе.

Я рассказал – то, что мог рассказать, и объяснил – то, что мог объяснить, но почти никто ничего не понял. В зрачках большей части коллектива плавала очевидная сумятица, которую можно было выразить примерно так: «Руководство окончательно спятило. Караул! Спасайся кто может!»

Я не мешал сумятице. Не помогал определиться. Ждал.

Несколько дней продолжался разброд. Многие жалели, что такое ч у дное театральное начинание накрылось медным тазом, – с грохотом накрылось! А взамен – запахло какой-то сектой… Кстати, слово «секта» с тех пор частенько наведывалось к нам в гости, без всякого приглашения и с разных сторон.

По одному, – а то и парами, – трагиконовцы стали разбегаться. Осталось восемь человек; все они были разными: по характерам и возрастам, по образованию и воспитанию, по желаниям и стремлениям. В одних я видел твёрдость в решённом, в других – поверхностность и недомыслие… но: и для того и для другого цензор один – время.

-

Так в начале 1996 года в Туле возникла община, о которой пробр а живало немало смутных и противоречивых слухов, далёких от достоверности и ума.

А у меня появились опекаемые. Те самые, «навроде учеников», которых некогда с пророческой непререкаемостью посулил мне Миша.

––––––––– - –––––––––– - –––––––––––– - –––––––––––

ОБЩИНА

Округляя – дление-существование общины расплеснулось на пять лет: с 1996 по 2001. За эти пять лет мы редко виделись с Мишей, да и то – чаще урывками.

Как и прежде, он категорически отказывался знакомиться с кем бы то ни было из числа моих родных и друзей, утверждая – и вполне резонно, – что подлинные встречи происходят иначе. Понятие «знакомиться» было для него вообще чуждым.... Знакомство без встречи воспринималось Мишей как дело заведомо пустое и зряшное. Знакомство, это – в лучшем случае – возможность контакта, встреча – возможность соединения. Здесь такая же разница, как, к примеру, между любопытством и интересом.

Да и вообще: за годы прорисовалась забавная закономерность: мои «странные» знакомые с неукоснительным упорством избегали встречи с моими «не странными» или «странными слегка» знакомыми. Всё время приходилось общаться на два изолированных по отношению друг к другу круга… Хотя – нет: «странные» знакомые знали почти всё о «не странных», а те, в свою очередь, – знали о «странных» очень немного, обрывками, лоскутками… почти ничего.

Я немало досадовал на подобное – пусть и естественно образовавшееся – раздвоение. И там, и там, – были те, кого я любил, к кому тянулся сердцем и кто тянулся сердцем ко мне. Ну не в досаду ли такое?..

-

Осень. Ночь. Чавкательно-непролазная, обильная в замусоренности и потёмках набережная Упы.

Поговорив о многом, многое обсудив и многому улыбнувшись, – мы с Мишей подходим к дому, в пристройке которого проживало – крайне пугая своей необычностью соседей – одиннадцать человек.

Осенний дом спал. Окна были тёмными и холодными. Торопливо – за обрывом, за тёмным кустарником – шумела река. Моросил дождик; мягкий дождик, почти тёплый.

– Зайдёшь? …Сегодня вечером мы работали с протоком лёгкой энергии, так что – все спят, крепко спят.

– Зайду. Посмотрю на них.

Мы миновали скрипучие коридоры и зашагнули в кухню. Я включил свет и увидел прямо-таки восторг Миши от зрелища великого множества тараканов, хлынувших по углам.

– Ну, куда же вы?! – воскликнул он и протянул ладонь.

Два таракана, бежавших по тумбочке к стене, развернулись и на полном ходу ткнулись в его ладонь.

– Хорошие вы мои… Страдальцы…

…Черноярцев просто-таки обожал насекомых. Мог принимать любой из их образов, общаться на любом расстоянии и с любым видом. Я же к насекомым был нейтрален; из всех соседствующих с людьми форм существования – ближе и роднее всего воспринимались мною деревья. С детства. С многих, многих прежнерожд е ний. Ну а он… Он был протянут – одновременно и равнозначно – ко всем формам-проявлениям, без исключений. Подобные умения и глубина были мне всегда желанны, и – встреченные в ком бы то ни было – вызывали безусловное восхищение.

Миша присел на корточки и бережно спустил тараканов на пол. Те не спешили уходить, жались к Мишиным ботинкам.

– А твои ребятки их не обижают. Вот оно как… Молодцы!

– Мои ребятки никого не обижают. Они хорошие. Голодные только всё время.

– Ага… – Миша стеснительно поскрёб макушку. – Я, кстати, тоже… Найдётся какая-нибудь корочка на вашей сиротской кухне?

- Корочка… А хлеба-то у нас и вовсе нет, – ни в виде корочек, ни в виде буханок… Но зато есть немного чаю, свежие огурцы и чеснок. Будешь?

– Огурцы, с чесноком и чаем?.. Хм… Буду.

Пока грелся чайник, мы прошли в комнату. Все спокойно спали. Почему-то пахло вишнями…

Миша пробрался к окошку и оттуда внимательно оглядел лежащих. Поднял руки… и под потолком возникла – размытой шёлковой нитью – серебряная спираль. Она поколыхалась, покачалась немного, приобретая чёткость, яркость, и – расплеснулась множеством лучиков, соединившись с висевшими у каждого на груди маленькими медными спиральками. На макушках крепко держащихся за сон людей заплясало горячее бело-золотистое свечение.

– Спасибо, Миша… Только – зачем? Привычка к донорским вливаниям – опасная привычка. Они должны сами добраться до источника.

– Так дети же ещё…

– Ничего себе, дети! Они – мои ровесники; кто – чуть помоложе, кто – чуть постарше.

– Они – твои опекаемые. …Дорога только-только запрост о рилась, а ты уже начинаешь выматываться. Не заметил?

– Заметил.

– Как там жемчуг из-под хвоста?.. Ещё не сыпется?

Я рассмеялся:

– Ехидная вы личность, Михаил Петрович, даром что со сколопендрами о философии беседуете! А пойдёмте-ка лучше чай пить, с огурцами. Ладушки? И тараканов пригласим.

Миша направился к двери.

– А! Этого я знаю! …Женя? Поэт?

– Да.

– Это тот, который со мной знакомиться не пожелал? Правильно?..

…Как-то, спускаясь с Женей по центральному проспекту, мы остановились у пешеходного перехода. Ему – домой, мне – в магазин. И тут я увидел на углу кукольного театра приветственно машущего шапочкой Черноярцева. Обрадовался! – не виделись два месяца! Повернул к нему.

«Женечка – спрашиваю, – хочешь, я тебя с интересным человеком познакомлю? Невероятно интересным!

Женя, будучи в мрачном настроении, оскользнул Мишу хмурым взглядом и, буркнув: «Что я, бомжей, что ли, никогда не видел?..» – махнул через переход.

– Не судьба, видать.

– Ну, он у тебя в бомжах не задержится, – очень уж угловат… А жаль! Настоящий поэт. Я видел его стихи: хорошие стихи.

– Хорошие… – Из кухни донеслось шальное гудение. – Пошли быстрей, там чайник выкипает!

…Первым делом Миша налёг на огурцы.

– Ладные огурцы, – чавкал он, – сладкие, душистые…

И вдруг перестал чавкать.

– А знаешь, маэстро, что меня несказанно удивляет?

Я промолчал, старательно разжёвывая огурец.

– А удивляет меня, что в общем пространстве есть место для твоей общины, и вписался ты с ней аккурат между слоями, – тютелька в тютельку! Знал об этом?

– Нет. Ну, а чему тут удивляться? Чему? Удивляется он…

– Да всему! Шансов на реализацию твоего бредового замысла почти нет, а место в пространстве – есть!

– Глядишь – и шансы появятся…

– Ну откуда? Начал ты – замечательно, темп взял ещё замечательнее – на зависть просто! – но на этом всё замечательное и обрывается. Ты ведь уже заметил: они смотрят на тебя всё чаще не как на обучателя, а как на дарителя. …Ты сумел укрыться, спрятаться, и большая часть ударов в тебя – не проходит. Так?

– Так.

– Но удары-то, те, что до тебя не добрались, куда-то да деваются?

–?

– В них! Как в консервных банках. До поры…

– Миша…

– И самое главное, – оборвал он меня, – ты по-прежнему слабо чувствуешь ОЭМНИ. И ориентируешься – с трудом. И почти не способен восполнить те силы, которые плещешь из себя с щедростью Рога Изобилия. …Что – Миша…?

– Миша, тебе чаю налить?

-

Да знал я всё это, знал! Но вариантов-то не было… Так что говорить? Если дорога под твоими ногами становится раскалённой, как сковородка, а свернуть-обойти – негде, то остаётся только одно: стиснуть зубы покрепче, и – идти. Да.

…Ребят стало втягивать в провалы. Вот, к примеру, целую неделю идёт работа; успешная работа, обильная по результатам. Ступенька – закрепление, ступенька – закрепление. Всё чудесно! И вдруг, в конце этой недели – проснувшись поутру – обнаруживается, что вся недельная работа стёрта! Вся! Только какие-то обрывки и ошмётки плавают…

И – сначала. …И снова – провал… И они этого почти не осознают! Огромные пласты духовной лености, прижившиеся и не разогнанные. А это, в свою очередь, позволяет провалам разгуливать-маневрировать как заблагорассудится. В одиночку за ними – как угонишься?

…Да что – провалы! Они – только немногое из того, что, лавинообразно нарастая, сыпалось со всех сторон. Нигде, как в ситуации общины, я не наблюдал столь яркого и почти что вовсе не камуфлированного проявления закона самосохранения Условной Реальности. О, закон умело играл на клавиатуре комплексов и пороков, бесспр о сно квартирующих в каждом! Да, ребят уже не слишком смущало голодать. Не слишком смущало спать на полу под истёртым одеяльцем, – они научились спать и на земле, и на камнях, и в сугробах. Но как много ещё было такого, что смущало, явно и прямоударно, провоцировало, размалывало неокреплые духовные приобретения-образования!

…Ну, разумеется, приблизился критический момент, когда духовное движение-развитие стало угрожать превращением в духовное выживание… Кучка застывших посреди трещинного поля скалолазов, на пронизывающем ветру, плюс – со слабой волей к неукоснительному продвижению в сторону вершины…

Всё, что я мог теперь для них сделать, – это закрепить, закольцевав в потенциал, то, что они уже сумели приобрести, и перебросить мостки для достойного и ненадрывного ухода. …И – продолжить дальше, с тем – или с теми, – кто по мосткам не то что не побежит, а и не дёрнется бежать.

Я решил сыграть роль Бармалея; в переводе на язык взрослых: умной концентрированной сволочи. Подобная роль сложности не представляла. Уже давно – закоулками – бродили по мой адрес красочно-мрачные ярлыки, как то: «монстр», «инопланетянин», «колдун», «антихрист», «охотник за душами», «чёрный психолог» и т. д. и т. п. Одним словом: бредятины и самой что ни на есть обыкновенной глупости хватало с избытком. Мои братья и сёстры, те, кто жил со мной бок о бок изо дня в день, относились к подобной ерунде с нормальным здоровым смехом. …Но, тем не менее, незаметно для них – что-то да просачивалось, что-то да оседало, а осев – жило самостоятельно.

Выбрав день, я объявил, что ситуация общины, ситуация совместной Дороги была – всего-навсего – психологическим экспериментом, а эксперимент этот предназначался для целей столь далёких и сложных, что объяснить-растолковать более подробно я не имею ни возможности, ни желания. Всё. Всем спасибо! И – смиренно извинился…

Все, кроме двух человек, приняли вздыбившуюся соломинку, цепко обхватив её дрожащими усталыми лапками. Хотя – такое трудно не заметить! – никто в глубине души «психологическому» вздору не поверил.

-

С семьёй и двумя недрогнувшими я переселился – почти на год – в полузаброшенную лесную деревеньку, в пустующий, не слишком пригодный для жилья, дом.

Черноярцев в тех местах не показался ни разу. Для него это был трудный год, год многих отяжелений и малого солнца. Мне с трудом удавался контакт с ним. Нередко, – часто! – контакт обрывался, резко, можно даже сказать – срез а лся, и срез был чистый, гладкий… А иногда, вместо общения с Мишей, – меня попросту заносило в куда-то непонятное: тоннели… красивые низкорослые люди… озёра с фосфоресцирующим чем-то… странные животные… огромные дрожащие кристаллы…

«Вот ведь, – думалось, – эк его носит то и дело, неугомонного!.. Может – помощь какая нужна, да ведь – не попросит, не скажет…» Как только у меня удавалось почувствовать Мишу, – я благословлял его и желал Доброго ПУТИ.

Идущий по тропке ОЭМНИ – ни с кем не враждует, всему – в надежду. …Но как объяснить, не предложив ощутить собственным хребтом, какова тяжесть груза на плечах идущего?.. Редко кто предложит помощь (Фи – тяжести таскать! …Куда там! – подавай героизм: чтоб меч-кладенец сверкал, чтоб белый конь под седалищем выплясывал, и – конечно! – аплодисменты с облаков…). А тяжесть великая, несомая почти в-одиночку, часто оборачивается великой болью. И я знаю, – знаю! – хватало, хватало боли в жизни букетика-Миши… боли пронзительной и боли глухой, боли – раскрашенной всевозможными красками, и боли – обесцвеченной, до полной истёртости, до расплыва…

«Эй, Миша, отзовись…!»

-

Мы вернулись в Тулу. У нас появился свой собственный – маленький и невероятно родной – Домик. Домик стоял почти у самого края огромного городского пустыря, который был вовсе и не пустырём, – вовсе! – а: сердцем ГОРОДА, Долиной Тёплых Туманов.

И именно там, в Долине, я наконец-то встретился со старым Ткачом после долгого напряжённо-тягостного перерыва.

Миша недужил, – его здорово потрепало. Теперь он не производил впечатления сорока-пятидесятилетнего мужчины: все его сто с лишним лет – и ещё столько же – были при нём. Ввалившиеся потускневшие глаза, рытвины морщин…

– Что с тобой, Петрович…? Хороший мой, что с тобой?

– Устал… Устал я, маэстро, лихо устал!..

Мы сидели в тени недостроенного – оборванного посерёдке – заброшенного моста. Интересный мост: никуда не вёл, ни над чем не стоял, – ни речки, ни оврага; мост – сам по себе…

– Я поживу здесь денька два. Ты приходи ко мне почаще… Сможешь?

– Конечно! …Миша, может – лучше ко мне? В Дом… А?

– Нет… Мне твои – в тягость… Нынче – в тягость… Не обижайся! Нет, я – тут… Тут хорошо, светлое место.

– Не обижаюсь. Привык. Ты сиди, а я пойду что-нибудь поесть соберу, да и постель тебе надо устроить… Жди!

В Долине, под мостом, Миша задержался не на два дня, а больше чем на неделю. Долина Тёплых Туманов берегла его, выхаживала. Я ощущал – остро, отчётливо – как этот заросший многотравьем и многодревесьем простор берёт на колени, ласкает, баюкает маленького болящего старичка.

… Долина – изумительное место! Об о мкнутое со всех сторон городом, – оно живёт своей, не похожей на обомкнувшие её пределы жизнью. Внешне, для взгляда мимоходного, случайного, – это разно о бликовый пустырь: рощицы… останки строений… болотца… поросшие травами груды строительного, бытового, мимолётного мусора… речушки-ручеёчки… Для человека же, протянутого к ней сердцем и вниманием, – Долина постепенно начинает раскрывать – дверца за дверцей – свои необычности… Их много! … Долина Тёплых Туманов – живое, очень мудрое и чуткое существо. Если, – пусть так не будет! – озабоченные и ретивые чиновники вдруг решат расчищать и застраивать это место – горд начнёт задыхаться, ему станет трудно дышать. Без преувеличений! Стоит только – слепо и грубо – влезть в Долину с экскаваторами, бульдозерами и прочими сиротливыми железяками во имя расширения цивилизации – город оплеснётся болью…

О, только не безобразничайте там, прошу… Так мало осталось в мире того, до чего ещё – в высокомерии, безразличии и невежестве – не докоснулся бы человек, изгаживая и калеча!.. Придите – сядьте на верхушке недостроенного моста… вдохните небо! – оно там совсем другое… Улыбнитесь… Всем вашим печалям – найдётся утешение, сомнениям – верная ясность, грохоту и мукам – тишина и покой…

…Несколько раз у моста появлялся Ловец.

Видел я его всего один раз – минут двадцать, – он делал Мише массаж длинной костяной палочкой с насечкой из каких-то диковинных физиономий. Кажется, мы друг другу понравились, хотя не было сказано и слова. Ловец обращался с больным сердито-нежно, очень по-родственному.

Миша рассказал мне о нём очень немного. Ловец – Мастер ОЭМНИ, индиец, ста сорока лет. Последние два с лишним года живёт в Антарктиде…

– И не мёрзнет? Индиец, как-никак…

– Нет, – засмеялся Миша, – он никогда не мёрзнет. А потом, у тебя неверные представления о южном материке: внизу – тепло… жарковато даже, по моему разумению.

– Везде?

– Не везде. Но в большинстве регионов – особенно на глубине – тепло. И – хорошо…

– А где ж тебя так прохватило?

– Меня не прохватило, меня – хватило… И вовсе не там. …Ошибся в фигурах кристаллов… оплошал…

– Как это?..

– Маэстро, не сейчас… Ладно?

– И-эх… Ладно, конечно. Пойду до колонки, воды тебе наберу.

– Пару бутылок, не больше, – привстал, качнувшись. – Я завтра ухожу.

– А то бы задержался…?

– Меня Петушок ждёт, – Миша улыбнулся. – Очень ждёт…

-

А работа в моей, уже – крохотной, – общине тем временем продолжалась. В двухтысячном году наконец-то удалось подвести одного из опекаемых к раскрытию. Ему оставался всего один шаг. Но – барьер… Он никак не мог сделать этого шага! Я решился отправить своего застрявшего брата к Песчаному Цветку … Не дошёл, вернулся. Снова отправил… Снова не дошёл. Барьер.

…С конца 2000 года, с декабря, надо мною – и вокруг меня – завис тёмный, с багровыми прожилками, кокон. Это была сгустившаяся и почти пять лет отодвигаемая кувалда, вполне способная не только раскроить череп, но и расплющить. Я лихорадочно искал просветы-варианты, в которых нашлось бы решение для всех провисаний сразу. …И просвет-вариант возник, высветился: энергия Моря. Если только оно позволит… Если только оно согласится оделить меня от своих изрядно оскудевших ларцов…

Звал к морю и Миша. Настойчиво. Непонятно.

В конце весны 2001 года я уехал. Уехал с тем, чтобы – вернувшись – быть в состоянии разобраться со всеми смутностями-неурядицами.

…С электрички – на электричку, с электрички – на электричку… Дело известное.

В первом же прогоне, на первой же станции в вагон неожиданно впорхнул Петушок.

– Вот зд о рово! – выдохнул он. И кинулся обниматься.

Дальше – до моря – мы добирались вместе.

––––––––– - –––––––––– - –––––––––––– - –––––––––––

ЗЕРКАЛЬНЫЕ МИСТЕРИИ, внеглавье

Тот год, который я провёл в деревне, – Миша провёл в Саянских пещерах, недалеко от Байкала, у Лина. Он вёл Малую и Большую Зеркальные Мистерии.

Работа эта, требующая огромных сил и неимоверного труда, поначалу не задалась. Опекаемые Лина в течение полугода никак не могли прошагать первые три ступени Малой Мистерии. Но потом всё пошло на лад: большинство из них – продравшись-таки через ступени первые – легко, в течение трёх недель, преодолели и остальные восемнадцать. Преодолев – это были уже другие люди: люди, похожие на прекрасных новорождённых бабочек… Миша наконец-то смог, вместе с Ад и, приступить к Большой Мистерии.

В такую работу входишь целиком, без остатка, и она – выматывает… Так выматывает любое безоглядное движение в сторону однозначной нужности, однозначно подлинной цели. Ад и – по завершении мистериальных витков – приходил в себя несколько месяцев, Черноярцев же – почти две недели отлёживался в Туле, в Долине Тёплых Туманов…

Теперь, я попробую – вкратце и бегло – пояснить-рассказать, что же такое Зеркальные Мистерии. Не описать – нет; неописуемое описать невозможно... Пережить – это другое дело! Мне думается, что пережить подобное было бы необходимо всякому ныне живущему. Всякому, да! Малую Мистерию можно сравнить с чаном, после омовения в котором с человека сходит первый – самый липкий и жирный – слой коросты, а прочие слои – размокают… Главное: продолжить очищение, не останавливаться, не дать размокшему засохнуть вновь…

-

Зеркальные Мистерии проводились всегда, с незапамятных времён. Существуют они и поныне, и не только в нашем бытийностном слое-объёме, – во всех. Но конечно, на самом краешке острия Железной Эпохи они редки…

Тропинка Малой Зеркальной Мистерии открывается обрушением мостов. Ступивший на тропинку – насовсем, напрочь отделяет от себя саму возможность возвращения к себе прежнему: или – пройти, или – сгинуть; нет мостов за спиной, – вспять не развернёшь. Это – решение сильного, – и сильного, в первую очередь, разумом. Осознание безоговорочной нужности такого решения уже само по себе свидетельствует о пробуждении в человеке прочно и внятно встающей на ноги духовной зрелости. Но, – это забегает за самое начало и предваряет его, – прохождение состоится только в том случае, если Мастер-Ведущий различит в соискателе явную, явно-проступившую способность дойти до венчающего витка.