Оккультная философия 4 страница

Прежде чем продолжить, хотелось бы обратить внимание читателей на то, что упоминаемый в ста­тье «Сивиллины книги Индии» брамин-телугу, за­нимающийся астрологией, так и не познакомил меня до сих пор со своей книгой «Бхимакави» (или своей надигрантхой), хотя я неоднократно обращался к нему с просьбой об аудиенции.

Другой астролог, с которым мне все-таки удалось побеседовать в 16-й день мая (1885 г.), известен под именем Ауритавак Балакришна Джосьюлу и про­живает в настоящее время на [улице] Минт-стрит в Блэктауне[5]. Он проживает там уже четыре года или пять лет, получает неплохой доход, благодаря своим надигрантхам, и считается одним из самых знамени­тых и ученых астрологов Южной Индии. Будучи на­слышан о его предсказаниях, я ожидал, что визит к нему позволит мне узнать подлинную правду об этих надигрантхах, поэтому я попросил одного известно­го и уважаемого в тех краях индийского джентльме­на пойти вместе со мной к этому астрологу в указан­ный выше день, чтобы поговорить о его книге. Мой друг уведомил астролога о том, что прибудет к нему завтра. Мы пришли к нему в дом и попросили раз­решения задать ему несколько вопросов за обычную плату, которую он берет за визит. Не ожидая моего появления, астролог прежде всего расспросил моего друга обо мне и тогда уже занялся необходимыми приготовлениями для сеанса.

Стены комнаты, в которой мы сидели, были увешаны изображениями богов и богинь, слева от самого астролога стояла коробка, наполненная надигрантхами. Свою речь он начал с похвалы в наш адрес, а затем указал нам на важность своих свя­щенных надигрантх. Он сообщил нам, что астролог должен выучить наизусть и хранить в памяти тысячи знаков и символов и несколько тысяч санскритских стихов, прежде чем он сможет стать компетентным истолкователем этих мистических книг. Высказав нам эти замечания, он предложил нам удалить из комнаты всех слуг, чтобы обеспечить конфиденци­альность разговора, оставив только мальчика, ко­торого попросили записывать наши вопросы. По­том он спросил нас о приношениях, которые мы должны были принести с собой. Они состояли из листьев бетеля, орехов арековой пальмы, а также кусочков шафрана и подорожника. Пересчитав со всей аккуратностью наши приношения и объяснив нам методику выбора той или иной нади, соответ­ствующей заданному вопросу, он велел оставшему­ся с нами мальчику записать в книгу адрес вопро­шающего, количество принесенных им предметов и все вопросы моего друга, — но только после того как принял из рук последнего положенную купю­ру в пять рупий, которую он, впрочем, предпочел назвать ашурапатрой (бумагой ракшасов, или де­монов). Похоже, что он придавал большое значе­ние времени, когда были заданы вопросы, хотя было совершенно непонятно, чем это могло по­мочь выбору подходящей нади или ее последую­щей интерпретации. Затем он предложил мне зада­вать любые вопросы; и, когда я сказал ему, что задам свои вопросы только после того, как услы­шу, что он ответит моему другу, ему это, похоже, не очень понравилось. Он заметил, что было бы лучше, если бы я задал свои вопросы немедленно и сразу бы за них заплатил. Так я и сделал, и астролог снова произвел свои вычисления — на сей раз для меня. После того как необходимые приготов­ления были завершены, он извлек из коробки две книги и разложил их на подставке, именуемой вьясапитхой. Далее он открыл одну из этих книг, выглядевшую довольно старой. Поглядев в нее ка­кое-то время, астролог снова открыл коробку и до­стал из нее третью книгу — новую с виду, пояс­нив, что в древней книге содержатся сами ответы, в то время как необходимые предисловия к ним следует искать в другой книге. Полагаю, мои чита­тели сочтут небезынтересным то обстоятельство, что для подбора новой книги астрологу не понадо­бились никакие предварительные вычисления. По­хоже на то, что только эта книга содержала в себе предварительные замечания ко всякому ответу, кем бы и какой бы ни был задан вопрос, коль скоро астролог сразу же безошибочно выбрал именно ее из числа других книг.

Когда астролог начал читать свою новую книгу, мы узнали в ее тексте сцену из «Вайкунтхи», где Нараяна сидит в окружении трех своих жен и множества риши. Значительная часть повествования была по­священа описанию танцующих апсар и планетных божеств. Я могу также отметить, что в ответ на один из моих вопросов астролог сообщил мне, что автором книги, которую он читал мне, был Вьяса. Но Вьяса ничего не знал о третьей жене Нараяны, которую, как это хорошо известно, сравнительно поздно ввели в индуистский пантеон сочинители-вайшнавиты Юж­ной Индии. Танцующие (или нритья) грахи (или пла­нетные божества) — это тоже новая идея, не встречаю­щаяся ни в какой другой индуистской книге.

Из его дальнейшего рассказа мы узнали, что в нынешнем году кали-юги, в тот самый день, когда мой друг задал ему свои вопросы, к нему должен был обратиться за советом какой-то мадхва-брамин. Затем астролог пустился в пространные истолкова­ния значения санскритского текста, пока не дошел до описания самого вопрошающего и перечисления заданных им вопросов. Тут он наконец-то перешел к объяснениям и попытался обсудить суть спрошенного с нами, дабы как можно более точно вы­явить значение прочитанного текста. Мой друг по­спешно вытащил свой гороскоп и предложил его астрологу, чтобы облегчить ему тем самым его зада­чу. Однако, заметив, что астролог все равно за­трудняется с подбором правильного истолкования, и трезво оценивая его стремление подтвердить свои выводы и сделать их более определенными с помо­щью наших собственных подсказок, я попросил его дочитать текст до конца, не утруждая себя пока что интерпретацией его значения, поскольку нам оно и так понятно. Однако это предложение ему не слиш­ком понравилось, и он продолжил описывать мое­го друга и события его прошлой жизни. Описание, впрочем, оказалось довольно слабым и не содержа­ло ничего такого, что не было бы известно множе­ству людей в Мадрасе, где мой друг был весьма популярен. К тому же астролог допустил ошибку в том, что объявил его последователем Вьясарайя-матхи, в то время как на самом деле он был последователем матха Рагхавендрасвами. Он также ошиб­ся, сказав, что отец моего друга был трижды женат. В целом я заметил, что в четырех или пяти своих недвусмысленных и конкретных заявлениях он был явно неточен; и одна из допущенных им ошибок была абсолютно закономерной для того, кто наспех наводит справки о другом человеке. Поскольку боль­шинство мадхвов являются последователями Вья-сарайя-матхи, то проницательный Вьяса, похоже, предположил на этом основании, что и вопрошаю­щий тоже должен быть последователем этого матха.

Когда же мы добрались до той части рассказа, кото­рая была посвящена гороскопу моего друга, астролог смог опираться в своих рассуждениях на имеющую­ся схему, благодаря чему ему удалось-таки выму­чить из бессмысленного санскритского текста не­сколько вразумительных фраз. Однако и здесь не­безынтересно отметить, что сверх того, что можно было извлечь из самой схемы, астролог так и не до­бавил ничего от себя лично и что всякий раз, ког­да в отвлеченном тексте проскальзывало слово или фраза, каким-то образом связанная с вышеупомя­нутым гороскопом, размер санскритского стиха нарушался. Тогда я спросил астролога, каким разме­ром записан этот текст; и его ответ показался мне весьма любопытным. Он сообщил мне, что стихи эти не имеют какого-либо определенного размера, но составлены так, что даже величайший пандит не сможет изменить в них ни единого слога; и этот факт был доказан им лично на собрании пандитов в Шрингери. Вряд ли стоит объяснять, что одно только это утверждение нанесло больше вреда ав­торитету надигрантх, чем все прочие наблюдения, сделанные мною за время разговора. Описав самым неудовлетворительным, неконкретным и, я бы даже сказал, подозрительным образом личность моего друга, Вьяса принялся с величайшей обстоятель­ностью описывать принесенные им предметы и, в частности, назвал еще несколько дополнительных предметов, которые он должен был принести с со­бою, но позабыл. Вьяса заявил в том числе, что мой друг должен был принести ракшасапатру (то же, что и асурапатра), тем самым показав нам, что уже за пять тысяч лет до этого он ясно предвидел вве­дение британскими властями бумажных денег на территории Индии, хотя и назвал при этом анг­лийскую валюту не совсем точным именем. А далее книга возвестила нам о том, что вопросы, заданные моим другом, будет записывать мальчик. Просто удивительно, как автор этих книг, излагая историю всей человеческой расы, мог уделять внимание всем этим малозначительным событиям и никому не нужным пустякам.

Когда мы добрались наконец до долгожданных вопросов, открылась старая книга и мы услышали несколько стихов из нее. Первый вопрос касался Теософского Общества. Но, к сожалению, астролог никак не мог понять, о чем идет речь. Несложно было заметить, что на этот раз астролог вовсе не собирался так же пространно пояснять и комменти­ровать текст, как он это делал при описании при­несенных нами предметов и танцев в «Вайкунтхе», невзирая на все мои просьбы продолжить чтение текста и не тратить время понапрасну. Впрочем, текст, который он начал читать, представлял со­бою самый нелепый вздор, какой мне когда-либо доводилось слышать. В каждом стихе было по три - четыре взаимоисключающих глагола с разными значениями, а также набор прочих слов, совершен­но не связанных друг с другом по смыслу. Их стран­ное сочетание не позволяло ничего понять и мог­ло означать как сразу все, так и вовсе ничего, в зависимости от желания и способностей истолко­вателя. Но как мог астролог дать этим словам ис­толкование, хотя бы приблизительно напоминаю­щее суть заданного вопроса, если он не понял сам вопрос, хотя мы и позволили ему пользоваться санскритским словарем и грамматикой по его собственному усмотрению? Он старался, как мог, улавливать каждое наше замечание и говорил очень осторожно, не вдаваясь в подробности. И потому я по-английски попросил своего друга воздержаться пока от каких-либо замечаний, которые могли бы хоть чем-то помочь нашему астрологу. А результа­том, как можно было догадаться заранее, стал позорный провал последнего. Астролог почитал еще несколько минут, то и дело поднимая глаза от кни­ги и вопросительно вглядываясь в наши лица, в надежде на то, что мы окажемся достаточно глупы для того, чтобы подсказать ему ожидаемый ответ; но вскоре понял, что надеждам его не суждено сбыться, и прекратил свои попытки. В связи с этим я могу отметить один примечательный инцидент. В одном из стихов мой друг заметил слово майя-шакти и, ожидая увидеть в нем особенно глубокий смысл, спросил астролога, что оно означает. Тот сообщил нам его общепринятое значение, но мой друг заметил, что к его вопросу оно не имеет никакого отношения. Умный астролог тут же предпо­ложил, что в его книгах это слово, вероятно, имеет какой-то особый смысл. С этими словами он рас­пахнул свою коробку и мгновенно извлек оттуда еще один пальмовый лист с рукописью, тут же отыскал в нем необходимое слово и возвестил нам, что смысл у него здесь действительно иной. Но когда он отбросил свиток в сторону, я заметил, что это не словарь и не грамматика, так что предпола­гаемый поиск слова в этой книге был предпринят, скорее всего, просто для отвода глаз.

Глубоко разочарованный его ответами, мой друг предположил, что с ответами на мои вопросы нам повезет немного больше. И когда наступила моя очередь решать с помощью астролога интересую­щие меня проблемы, я попросил последнего пропу­стить ту часть, в которой говорится о танцах в «Вай-кунтхе» или на Кайласе, и перейти непосредственно к чтению ответов на мои вопросы. Однако он все-таки начал с того, что можно было назвать описа­нием вопроса в свете расположения планет на тот момент, когда оный был задан. Затем астролог ска­зал мне, что я должен сначала удостовериться в том, что ответы, которые я услышу, не являются случайными, но действительно имеют отношение к моим собственным вопросам, и сделать это лучше всего через описание моей личности и обстоятельств моей жизни. Я поблагодарил его за добрый и столь откровенно высказанный совет и приготовился вы­слушивать обещанные удостоверения. Однако вско­ре я с огорчением заметил, что астролог ведет речь о ком-то другом, а вовсе не обо мне, поскольку в его описании едва ли что-нибудь напоминало мою собственную жизнь. Я сообщил ему об этом досадном обстоятельстве, предположив, что он, должно быть, раскрыл свою книгу не на той странице. Астролог сразу же согласился с этим предположением и, по­листав книгу еще немного, снова принялся за чте­ние. Но от этого его трудности с обнаружением моего гороскопа явно не уменьшились. Он спросил меня, не принес ли я свой гороскоп с собою, одна­ко я не собирался повторять грубую ошибку свое­го друга и, конечно же, сказал, что гороскопа у меня при себе нет. Эта новость повергла астролога в совершенное отчаяние, но он все-таки решил, что смелые и уверенные заявления помогут ему выпу­таться из сложной ситуации. Он принялся читать какой-то стих, в котором говорилось, что я родил­ся на восходящей стадии Льва, что в будущем меня ждет процветание и что мне предстоит стать очень умным и проницательным человеком или чем-то еще в этом роде. Но и тут надигрантха не смогла избежать грубейших ошибок. Дело в том, что ро­дился я вовсе не на восходящей стадии Льва, и по­тому мне пришлось сказать астрологу, что он, по-видимому, снова открыл не ту страницу. И снова моя поправка была принята, заставив астролога еще раз немного пошелестеть страницами. Более он уже не отваживался трогать мой гороскоп и опять начал читать нечто похожее на описание времени, когда ему были заданы вопросы. Он уверил меня в том, что гороскоп спрашивающего указывается вовсе не в каждом случае, а убедиться в том, что прочитан­ные ответы относятся именно к моим вопросам, можно было, по его словам, благодаря точно ука­занному времени, когда эти вопросы были заданы. Однако тут я заметил еще одну явную неувязку. Получалось так, что астролог обнаружил описание времени, когда я должен был задать ему свои вопросы, на двух различных страницах своей книги, но ведь в данный конкретный момент вопросы ему задавал только я один! Почему один и тот же мо­мент оказался описанным в двух различных местах надигрантха, да к тому же в отношении явно раз­ных (судя по прочитанному тексту книги) людей? Если предположить, что в это же самое время ка­кой-то другой человек, в каком-то другом месте тоже задавал свои вопросы надигрантху через другого астролога и, следовательно, второй рассказ предна­значается не мне, а ему, значит, помимо точного ука­зания времени здесь никак не обойтись и без точ­ного описания личности спрашивающего, дабы убе­диться, что меня в данном случае не перепутали ни с кем другим. И если это так, то получается, что в каждом подобном случае нужен гороскоп. А если, напротив, предположить, что вопросы в данный, конкретный момент может задавать только один че­ловек, то обнаружение в двух местах книги описа­ния одного и того же момента времени (или аруд-халагны) становится и вовсе необъяснимым и до крайности подозрительным. Я откровенно поделил­ся своими затруднениями с астрологом и юпросил его помочь мне избавиться от них. Неск лько се­кунд он молчал, а затем вдруг вспылил и заявил мо­ему другу, что я испортил все дело. Я ожидал того, что наша беседа может закончиться конфликтом, если я буду настаивать на объяснениях, которые, с точки зрения астролога, абсолютно невозможны.

Поэтому, чтобы разрядить обстановку, я вежливо напомнил ему, что, пытаясь прояснить ситуацию, я всего лишь следовал его собственному совету, а за­тем предложил ему продолжить чтение ответов, оставив мой недавний вопрос без внимания. Тогда он успокоился и прочел еще какую-то бессмыслен­ную ерунду, которую сам же не смог объяснить.

Окончательно убедившись в том, что нам более не стоит тратить здесь время, и желая завершить сеанс как можно скорее, я попросил его объяснить последний из прочитанных им стихов. Он начал с объяснения слова локадхья, которое, по его словам, означало людей в миру, или тех, у кого есть мир, и так далее. Тут я снова был вынужден указать ему на то, что и этот стих не имеет никакого отноше­ния к моему вопросу. Тогда он взглянул на мой вопрос, заметил, что речь в нем идет о Шанкарачарье, и, повернувшись ко мне, тут же заявил, что упомянутое слово как раз и означает Шанкарачарью. Теперь уже настала очередь моего друга за­явить, что трактовать прочитанное столь произвольно, чтобы только «притянуть его за уши» к только что подсмотренному вопросу, просто абсурд­но. Правда, затем он предположил, что, возможно, в следующих стихах астрологу удастся обнаружить недвусмысленное упоминание этого великого учи­теля. И точно, такое упоминание проявилось в следующем же стихе, прозвучавшем, как и следо­вало ожидать, со всеми мыслимыми нарушениями грамматики, логики и размера. После этого даже у моего друга пропало к астрологу всякое доверие и он тоже решил найти благовидный предлог, чтобы как можно скорее завершить визит. Впрочем, нам пришлось подождать еще немного, и я с трудом сдерживал смех, пока астролог объяснял моему другу, что я знаю «ватараяну-йогу» и что в душе я — «сакья» (потому что мой второй вопрос касался йоги). Эти слова, разумеется, тоже были ли­шены какого-либо смысла. Наконец наше терпе­ние начало иссякать; и астролог, заметив наше состояние, предложил нам поступать в соответ­ствии с нашими желаниями. Мы не стали требо­вать назад свою плату, но просто откланялись, чувствуя, что освободились наконец ото всех со­мнений, связанных с пресловутыми надигрантхами.

МЕСТА ПАЛОМНИЧЕСТВА В ИНДИИ

Следующее сообщение прислал мне человек, изу­чающий оккультную науку. Оно проливает некоторый свет на значение древней индусской религиозной символики на примере различных мест паломничес­тва, коими изобилует Индия; и объясняет причины той почтительности, с которой относятся к этим мес­там массы индусского населения. Говоря о «паломничестве как о средстве духовного обучения», упо­мянутый корреспондент пишет следующее:

Отзывы поздних браминских писаний о паломничес­тве как о средстве духовного обучения хорошо известны. В настоящее время практически ни один набожный ин­дус, в какой бы части Индии он ни жил и к какому бы полу ни принадлежал, не мыслит свои религиозные обя­занности полностью выполненными без посещения наи­более популярных мест паломничества. В этом отношении индусы настолько отличаются от своих христианских современников, что последние вряд ли смогут поверить тому, какое огромное количество паломников ежегодно колесит по стране во исполнение своего религиозного долга и на какие жертвы и затраты им приходится идти ради этого. Однако социальный аспект проблемы выхо­дит за рамки данной статьи. Моя задача — выявить, на­сколько благотворное воздействие в действительности оказывает индийское паломничество на процесс духов­ного обучения людей и каково вообще предназначение этого института. Различных мест паломничества так мно­го и их эзотерическое значение настолько глубоко, что автор даже не пытается претендовать на исчерпывающее рассмотрение проблемы; но в то же время надеется, что предложенное в нижеследующих строках направление исследования привлечет внимание компетентных ученых и мистиков, которые смогут продемонстрировать всем непредвзято мыслящим людям благотворное воздействие паломничества и помогут нынешним индусам осознать великую мудрость их предков.

Прежде всего следует отметить, что священные города Индии являются хорошо организованными и эффектив­ными духовными центрами, распространяющими вокруг себя облагораживающее влияние, которое вовсе не стано­вится слабее от того, что его не замечает простой обыва­тель. Места паломничества представляют собой настоя­щие духовные семинарии, которые, хотя и недоступны для праздных зевак и приземленных эгоистов, ищущих толь­ко персональной святости и личного спасения, всегда от­крыты для искренних и преданных искателей истины. Мы можем смело заявить, будучи в полной уверенности, что всякий истинный мистик поддержит это утверждение, что каждый крупный центр паломничества в Индии имеет полное право гордиться присутствием (в большинстве случаев — постоянным) какого-нибудь Адепта или Посвя­щенного высокого ранга, всегда готового указать путь к высшей жизни, на который он уже вступил. Многим известно, что в этих священных городах люди нередко приобретали духовное зрение, благодаря возвышающему влиянию некоторых великих садху (безгрешных людей). Но в силу хорошо понятных причин благочестивая рука не должна пытаться отодвинуть завесу тайны, скрываю­щую от мира святых людей и их дела. Члены тайного братства готовы общаться только с теми, чья карма это позволяет. Шанкарачарья говорит:

дурлабхам трайам-эвайтат девануграхахетукам

мумукшатвам манушйатвам махапурушасамшрайах

«Эти три — труднодостижимы, поскольку являются да­ром богов[6] (т.е. доброй кармы предыдущих рождений): че­ловечность, стремление к освобождению и общение с ве­ликими, духовномыслящими людьми».

Святые города были построены (или, во всяком случае, доведены до логического завершения) в сравнительно поздний период браминской истории. Когда духовность человечества начала ослабевать, вытесняемая прогресси­рующей материальностью, стимулируемой стремлением к эгоистичным удовольствиям, Адепты окружили себя плот­ной атмосферой таинственности, а священный санскрит начал постепенно забываться. В качестве компенсации этого великого циклического зла, святые люди оставили непосвященным жителям земли символическую архитекту­ру великих храмов, которая служит настоящим указателем для тех, кто пытается проникнуть в тайны мистицизма. Лишь очень немногие знают, что, стоя на понтонном мос­ту через Ганг, выше Бенареса, паломник оказывается лицом к лицу с наиболее возвышенной и торжественной тайной, значение которой в полной мере известно одним только высшим Посвященным. Эта тайна заключена в са­мом облике святого города, два санскритских названия которого — Каши и Варанаси' — таят в себе целый кладезь истин, ожидающих вдумчивого исследователя. Мы не ста­нем сейчас пытаться осмыслить эту тайну, достаточно бу­дет указать читателю поле для будущих исследований, ко­торые вознаградят каждого по мере его трудолюбия и ду­ховной проницательности.

Что такое Каши?

Ответ на этот вопрос содержится в известном трактате знаменитого мистика Сатья-Джнанананды Тиртхаяти. Он сообщает, что Каши — это верховная власть великого Бога Шивы, являющего собою абсолютное блаженство, созна­ние и бытие[7]. В данном случае Шива (или мир*) олицетворяет четвертое, или непроявленное, состояние Все­ленной. Это Чидакаша, а его другое имя — вйома (или пространство), кружок или точка, изображаемая вверху мистического санскритского символа Ом (\). Мистики хорошо знают, как эта точка, расположенная над полу­месяцем, соотносится с силой, сосредоточенной в чело­веческом теле меж бровей. Именем Каши зовут богиню, олицетворяющую сознание и блаженство; это то же, что и Шакти (или сила), которой адресованы «Ананда-Лахари» — священные стихи Шанкарачарьи. Великий учитель гово­рит, что, если Шива не соединен с Шакти, он не может со­здать даже видимость благоденствия. Шакти почитают Хари, Хара и Вириньчи. Повернув только на один оборот ключ к сокрытой в этом утверждении символике, мы увидим, что Хари, или Вишну, — это состояние сна Все­ленной, первый дифференцированный аспект тьмы, раз­рушитель, или Хара-«устранитель». Хотя Хара считается приблизительным синонимом Шивы, в данном случае это имя явно указывает на тот факт, что трансценден­тальное состояние Вселенной, символизируемое Шивой, превосходит состояние разрушителя так же, как состоя­ние турия превосходит сушупти. Шива — это паранир-вана, тогда как Хара — нирвана. Вполне понятно, поче­му в представлении широкой публики между нирваной и паранирваной нет никакой ощутимой разницы. Хари, как мы уже сказали, — это первое дифференцированное состояние, которое человеческое эго может осознать. Таким образом, он — сын, представленный в Зодиаке знаком Льва (см. бесценную статью Т.Субба Роу «Две­надцать знаков Зодиака» в «Theosophist», vol. III). Ви­риньчи, или Брахма-творец, — это совокупность всей воспринимаемой Вселенной; тогда как Шакти стоит над всеми тремя и является супругой Шивы. Этим объяс­няется, почему Каши называют еще Трипурарайдхави [Трипурарайвати? ], царской резиденцией разрушителя трех городов, недифференцированным синтезом трех упомянутых выше состояний. Применительно к челове­ческому эго три города — это три тела: грубое, тонкое и причинное, выше которых стоит дух. Из вышесказанного становится ясным, что Каши — это вечная Чинматра: м-р Субба Роу подробно объяснил данный факт в статье «Личный и безличный бог». («Theosophist», vol. IV.) Из этого также следует, что в одном из своих аспектов Каши — это праджна, благодаря которой становится понятным знаменитое изречение: «Ты — это Оно». Каж­дому ведантисту известно, что эта праджна — мать мукти, или освобождения. Тиртхаяти говорит: «Я привет­ствую эту Каши, благодаря милости которой я — Шива»; а я знаю, что Шива — это дух всего сущего. Каши — это Праджна, Буддхи, Шакти или Майя — различные имена божественной силы, главенствующей повсюду во Вселен­ной; по сути дела, это аспект Единой Души. Тот же самый мистик продолжает далее: «Эта Каши есть сила Шивы, всевышнее сознание, не отделенное от него. Знайте, что Каши есть то же самое, что и Шива, — высшее блажен­ство... Каши есть то, через чье посредство (или в чем) проявляется всевышняя реальность духа. Ее также воспе­вают как Чинматру; и я приветствую ее, верховное Зна­ние. Тот же автор называет Каши еще и тьмою (Шья-ма)». И эта Тьма есть недифференцированная материя Космоса, за пределами которой пребывает солнцецвет-ный дух. В Псалмах этот Асат, или Пракрити, в высшей степени поэтично именуется «тьмою вокруг его шатра».

Кришна, высший дух, черен в своем человеческом обличье. И ни один человеческий взгляд не в силах про­никнуть сквозь эту божественную тьму. В одной вайшна-витской книге сказано, что однажды Кришна преобра­зился, став Шьямой в образе Кали (тьмой в ее женском аспекте) и тем самым указав на истину, раскрывающую­ся перед духовным взором интуиции. Бессознательно ведомая высшим светом, христианская церковь также верит в то, что Иисус Христос был «черен, но красив», хотя в Песне Соломона, где встречается эта фраза, нет никакого упоминания о Христе.

Рассмотрим теперь Каши в аспекте Буддхи. Следует помнить, что Буддхи — это первая дифференциация Прак­рити. Согласно Капиле", Буддхи есть окончание (адхья-васайя) эгоизма в природе Пракрити. Буддхи имеет три состояния, или аспекта. В своем исходном, чистом со­стоянии она идентична Пракрити, в которой три само­стоятельных качества — праведность {cammed), инспири­руемая страстями деятельность (раджас) и заблуждение (тамас) — взаимно уравновешивают друг друга и потому становятся как бы несуществующими. Это Буддхи — мать спасения; собственно говоря, она и есть спасение. Когда под влиянием раджаса начинает доминировать саттва, создаются четыре вещи: добродеяние (дхарма), бесстрастность (вайрагья), духовные способности (айшварья) и, наконец, спасение, когда, благодаря изобилию праведности, Буддхи возвращается в свое изначально чистое состояние. Когда же в силу иных влияний на­чинает доминировать тамас, создаются четыре противо­положности этим вещам. Тамас, благодаря своей обволакивающей способности (аварана шакти), превращает единую вселенскую реальность в дифференцированную материальную вселенную; и тогда раджас, благодаря сво­ей способности к расширению (викшепа шакти), созда­ет страсти, являющиеся причиной рабства.

Эти три состояния Буддхи Тиртхаяти называет аспек­тами Каши: нирвишеша (недифференцированный), шуддха (чистый, когда доминирует качество саттвика) и джада (когда доминирует тамас). Тот, кто находится под влия­нием тамаса, считает реальностью географическую Каши:

Шуддха-Каши есть абстрактное сознание, все еще ограниченное формами:

Пребывающий под влиянием качества саттва творит добро, но все еще приписывает добро и зло окружающей его природе.

А в состоянии Нирвишеша Каши является самосущей в своей славе, верховным богом Шивы и всех освобож­денных душ:

Теперь нам становится понятным, почему принято считать, что проживание в Каши снимает все грехи, со­вершенные за его пределами, но грех, совершенный в храме Господа, в самом Каши, лишает человека благодати, поскольку речь идет уже о духовном зле, о грехе про­тив Святого Духа, за который нет прощения. Тот несчаст­ный, который, зная истину, все-таки следует путем левой руки, обречен на невыразимые муки в авичи-нирване.

Тиртхаяти говорит: «Поистине, ужасны страдания того, кто совершает грех в Каши. Увы! Состояние рудра-пишачи, в котором оказывается грешник, еще невыноси­мее, чем страдания всех адских миров».

С обретением истинного знания, все грехи испепеляют­ся огнем, зажженным в горниле сердца (чидагникундум), но для души, которая делает все, чтобы умертвить свой соб­ственный дух, практикуя черную магию, нет надежды.

Чтобы не затягивать свой рассказ, я, пожалуй, просто порекомендую читателю обратиться к «Скандха-пуране», где он сможет найти дополнительную информацию по этой теме; и в заключение добавлю, что оккультист-практик сможет почерпнуть для себя немало полезного в том самом трактате Тиртхаяти, на который я так часто ссылался.

Я хотел бы добавить несколько собственных комментариев к напечатанному выше очерку. Не будет преувеличением сказать, что тайны древней, архаической науки, которые бесполезно искать в мистических книгах Востока, зачастую символи­чески зашифрованы в наиболее популярных местах паломничества в Индии. Мистические идеи, свя­зываемые с местоположением Бенареса (Каши), его историей и его бесчисленными богами и боги­нями, содержат куда более явные указания на сущ­ность мистерий последнего посвящения, чем це­лый воз книг по философии йоги. Возьмите, опять же, Чидамбарам и внимательно изучите план его знаменитого храма, построенного Патанджали, в свете каббалистических, халдейских, египетских и индуистских учений, объясняющих великую загад­ку Логоса. При этом у вас будет гораздо больше шансов проникнуть в суть этой загадки, чем в про­цессе изучения завуалированных высказываний древних Посвященных по поводу священного голоса великой бездны и непроницаемой завесы Изи-ды. Масоны давно, но тщетно ищут утерянную зо­лотую дельту Еноха, но любой искренний искатель истины, усвоивший правила интерпретации под­линного значения подобного рода сооружений, без труда обнаружит эту самую дельту в Чидамбараме. Точно так же различные оккультные идеи могут быть обнаружены и расшифрованы в Шришайламе, Рамешвараме, Джаганнатхе, Аллахабаде и в других местах, вполне заслуженно признаваемых священными (в силу ассоциирующихся с ними идей) последователями индуистской религии. По­требовалось бы несколько томов для того, чтобы обстоятельно описать священную символику этих мест и объяснить ее мистическое значение, а так­же истолковать надлежащим образом связанные с нею «Стхала-пураны». Поскольку в древние вре­мена никому из авторов не дозволялось прямо и открыто говорить о тайнах оккультной науки на публике, а книги и библиотеки могут быть уни­чтожены временем или стать жертвою вандализма варваров-захватчиков, то было признано целесо­образным увековечить самые важные из них — ради блага последующих поколений — в символах и знаках, воплотив оные в мощных и нетленных сооружениях из камня и гранита, благо создателям этих сооружений упомянутые тайны были, конеч­но же, хорошо известны. Та же самая необходи­мость, что вызвала когда-то к жизни великие пи­рамиды и Сфинкса, побудила древних учителей индусской религиозной мысли построить эти хра­мы, дабы выразить в камне и металле тайный смысл собственных учений. Нескольких пояснений и под­сказок будет вполне достаточно для того, чтобы подтвердить истинность вышесказанного и выявить правильный способ истолкования этих за­шифрованных символов.