Теоретическая и прикладная лингвистика эмоций

В современной научной мысли все больше накапливается материала, позволяющего понимать мышление как «своеобразный динамический процесс, который может осуществляться различным психическим материалом, происходить в любой «психической среде», во всякой «области психики» [Серебренников, 1983, с. 98]. Эмоции представляют собой одну из областей психики, одну из психических сред осуществления мышления, они являются одним из психических материалов мышления. Признавая тезис о единстве языка и мышления, академик Б.А. Серебренников отмечал, что мышление отличается от языка в том, что оно имеет в качестве своей чувствительной основы не только язык, но и ощущения, восприятия, представления, которые возникают в процессе воздействия природы на органы чувств человека [Там же. С. 100]. И ощущения, и восприятия, и представления могут, как известно, сопровождаться эмоциональной окраской, и это – довольно обычное, закономерное явление. Эмоции мыслятся как объективно существующие сущности, сопровождающие духовную жизнь человека, а эмоциональность – как компонент чувственности, составляющий значимую сторону процесса мышления. Взаимодействие мышления и эмоций проявляется, по свидетельству специалистов, в том, что эмоции воздействуют на механизмы памяти, предопределяют содержание ассоциативных процессов и их языковое выражение.

Эмоции отражают не предметы или явления мира реального, а отношение к ним, уточняют их значимость для человека. С помощью эмоций передается информация о состоянии внутреннего «я», сознания, психики человека. Эмоции получают разнообразные манифестации – могут быть выражены неязыковыми (мимика, жесты, фонация и пр.) и языковыми средствами (словами, не называющими, но выражающими эмоции). Имманентно присущее языку семантическое свойство выражать системой своих средств эмоциональность как факт психики, отражать в семантике языковых единиц социальные и индивидуальные экспрессии соотносится с представлением об эмотивности.

Эмотивность как значимая категория лингвистики представлена, в первую очередь, в словах и словосочетаниях, которые призваны выражать на любом языке эмоциональные переживания человека говорящего. В первую очередь, это группа особых единиц – эмотивов, слов, в семантической структуре которых имеется эмоциональная доля в виде семантического признака, благодаря чему эти единицы употребляются всеми носителями языка для выражения эмоционального отношения / состояния говорящего [Шаховский, 2008 а, с. 25]. Эмотив может быть актуализирован в форме аффектива (слова, значение которого является единственным способом обозначения отраженной эмоции без ее называния, напр., междометия, междометные слова, лексика обзывания, ласкания, бранная лексика) и коннотатива (слова с эмотивной долей значения – коннотацией, сопутствующей основному логико-предметному компоненту значения). Эмотивы могут быть виртуальными – языковыми единицами с эмотивным потенциалом или потенциалом, приобретаемым из контекста ситуации употребления.

Нам неоднократно приходилось отмечать [напр., Шаховский, 1988, 2001 б, 2008 б и др.], что кроме этого в каждом языке имеется система родовых или видовых обозначений эмоций и чувств (наличие лексем гнев, страх, радость, печаль и др.), они также позволяют описать эмоции как особые состояния человека, на что указывал В.В. Виноградов (ср.: «значения ряда слов, обозначающих эмоциональное состояние: зол, рад, жаль, стыдно, завидно и др. являются частью категории состояния» [Виноградов, 1972, с. 324]). Отметим, что лексика эмотивного поля входит одновременно и в другие лексико-семантические поля [Ягубова, 1992], обнаруживая тем самым системные взаимосвязи с общей лексикой языка.

Указанные приемы представления эмоций в языке понятны всем, говорящим на одном языке, потому что обобщены видовым национальным опытом народа, действительно являются формой отражения окружающего мира, они – часть картины этого мира. Однако об истинной степени интенсивности эмоций мы узнаем не столько из их именования или описания, сколько из их представления в речи. В качестве иллюстрации этого положения сравним следующие высказывания: Я взбешен; Я на тебя рассердился; Я на тебя сержусь; Черт бы тебя побрал! Сволочь! Мерзавец! Так меня подвести!

Если в первом высказывании переживаемая эмоция явно именуется, то во втором и третьем случаях мы имеем дело с письменной фиксацией эмоционального состояния – глагол называет его, но не указывает на физиологические и паралингвистические сопроводители, в данном случае перед нами лишь фактуальное описание эмоций. При этом первое и второе высказывания описывают эмоцию, третье высказывание – обнаруживает, выдает эмоцию (напр., говорящий багровеет, хмурит брови и произносит фразу Я на тебя сержусь сердито – здесь одновременно реализуются вербальные средства передачи информации об эмоциях и невербальные – кинесика, просодия и пр.), и лишь четвертое – выражает ее. В последнем случае конкретный вид и тип эмоции не называется прямо, что отличает данный способ проявления эмоциональности от трех предыдущих высказываний (взбешен, рассердился, сержусь). Однако контекст, ситуация, слова-номинанты позволяют безошибочно определить род эмоции (отрицательная направленность), ее вид (группа недовольства) и ее конкретный тип (раздражение). Сходные мысли высказывал Дж. Бенсон, который отмечал [Benson, 1967, р. 336], что в случае, подобному второму примеру, лингвистически выраженный компонент эмоции отсутствует, в третьем случае он не лингвистический, а физиологический и паралингвистический, и лишь в четвертом случае наблюдается присутствие лингвистически маркированных эмоций, о чем свидетельствуют соответствующие эмотивные (аффективные) лексемы, идиомы, синтаксические структуры и просодия.

Иными словами, эмоциональная энергия, которая соотносит человека с реальным миром и его внутренними ощущениями, транслируется с помощью разных каналов, в первую очередь, с помощью мимических знаков и жестов, а также с помощью знаков устного или письменного языка. Эмоции могут быть непосредственно наблюдаемыми (напр., слезы, смех и пр.), быть опосредованно представлены языком, т.е. рассматриваться как вторичные (непрямые) манифестации эмоций, входящие в коммуникативный груз языка. И тогда в сферу лингвистики эмоций входит не только изучение основных приемов обозначения и выражения эмоций и чувств на разных «этажах» языка, но и набор функционально-семантических признаков категории эмотивности, ее семасиологические характеристики, напр., семантические признаки слова, которые сигнализируют об эмотивной потенции и валентности языковой единицы, а также аспекты специального контекста актуализации и контекстуальных приращений эмотивного смысла у языковых единиц и соотношения эмотивности с лингвистическими категориями оценки, экспрессии, модальности, прагматики, с другими категориями коммуникативными и дискурсивными. Данный перечень, тем не менее, далеко не исчерпывает всех проблем лингвистической теории эмоций.

Центральной проблемой следует признать вопрос о специфике семантики единиц языка, обозначающих или описывающих эмоции. Сегодня никто не спорит с положением о том, что эмотивная семантика языка отличается смысловой нечеткостью выражаемого понятия (ср. мнение Л. Заде – сложные гуманистические системы, к которым принадлежит и языковая система, являются нечеткой системой [Заде, 1976]). Считая язык непосредственной действительностью мысли, А.Ф. Лосев подчеркивал, что это «действительность мысли, а не сама мысль». «Отсюда все, что есть в мысли, есть в языке» [Лосев, 1981, с. 410]. Мысль и действительность А.Ф. Лосев называет двумя сторонами одной и той же действительности, т.е. в нашем понимании, одного и того же факта картины мира. Так, например, понятие «столяр» – это сама мысль, а слово «столяр» – это действительность мысли. Аналогично обстоит дело и с понятиями «душенька», «голубушка», «кровопийца», «подонок» и соответствующими им словами. При этом А.Ф. Лосев отмечал наличие у слов некоторой «насыщенности», которая требует дополнительной интерпретации: «интерпретация – это не есть языковое отражение самого факта, не чисто мыслительная его насыщенность» [Там же. С. 407]. Видимо, А.Ф. Лосев имеет ввиду психические, ассоциативные, эмоциональные насыщенности, как компоненты языковой интерпретации фактов действительности. Но ведь и они пропущены через сознание, а, следовательно, осмысливаются и становятся, если до того не были, мыслительными, когда «спускаются» на уровень языковой реализации. На наш взгляд, в любом случае, мышление реализует на языковом уровне ту или иную эмоцию и включает нужное в данный момент социально осмысленное языковое средство выражения эмоционально-оценочного отношения говорящего к тому или иному факту картины мира.

Возникает естественный вопрос, откуда же говорящие знают, что именно эти, а не какие-то другие суффиксы, слова, фразеологические единицы, синтаксические структуры и интонация эмоционально насыщены и коррелируют каждый со своим видом и типом эмоций? Объяснение может быть только одно: языковые средства выражения типизированных эмоций кодированы, иными словами, эмотивность является семантической долей лексического значения языковых единиц, она закреплена в сознании языкового коллектива. Отражаясь в эмоциональном аспекте мышления и удерживаясь в эмоциональной памяти, эмоции адекватно воспринимаются всеми коммуникантами. Р.А. Будагов писал, что людям необходим язык, с помощью которого они могли бы выражать понятия, мысли и чувства для себя и для других [Будагов, 1984, с. 8]. Именно такой язык люди имеют, свидетельством тому является его способность в ежедневной практике выражать все, что необходимо человеку в различных ситуациях его жизни. Еще раз подчеркнем, что человеческое познание реальности, в том числе и посредством эмоций, опосредовано мышлением. Поэтому прав Р.А. Будагов, когда отмечает, что язык не был бы «практическим, действительным сознанием», если бы он существовал независимо от реальности [Там же. С. 183]. Реальность сложна, она невозможна без эмоций, их «практическое, действительное сознание» – языковые эмотивно-окрашенные единицы – и являются результатом взаимодействия языка и реальности.

Известно, что язык является средством накопления социального опыта, а эмоции представляют собой часть этого опыта. Любой опыт человечества, в том числе и эмоциональный, закрепляется в языковых единицах, и поэтому при их воспроизведении говорящий кодировано выражает, а слушающий адекватно воспринимает эмоции. Однако точной интерпретации эмоций способствуют и устоявшийся опыт угадывания эмоций по специфическому поведению человека [Alston, 1965, p. 24]. Замечено, что эмоции не имеют физических параметров: цвета, запаха, их нельзя потрогать, взвесить, взять, отдать и пр. Но побледнение, покраснение, почернение лица, дрожание губ и голоса, слезы, улыбка, смех, нахмуренные брови, особая эмоциональная интонация, особая лексика – эмотивная и многое другое являются формальными семиотическими средствами выражения / проявления эмоции, явными – материальными как в случае Body Language или идеальными, скрытыми в семантике слов и выражений. Кстати, именно по скрытым признакам через их экспликацию, можно обнаружить, что, например, такие пары эмоций как бешенство и ярость, недовольство и неудовольствие не значительно отличаются друг от друга семными наборами, и что, следовательно, одно из лингвистических обозначений внутри каждой из этих пар эмоций является избыточным [Плотников, 1984, с. 204, 223].

Обозначение эмоций в языке, анализ их выраженности и выявление системности в номинации эмоций свидетельствует о существенной их дифференции. В психологии и нейрофизиологии неоднократно предлагались и продолжают предлагаться различные классификации эмоций, и каждый подход основан на разных признаках. Пока в лингвистике отсутствует единая теоретическая основа для классификации эмоций. И некоторые исследователи отмечают, что «универсальной классификации эмоций создать вообще невозможно, и классификация, хорошо служащая для решения одного круга задач, неизбежно должна быть заменена другой при решении другого круга задач, принципиально отличных от первых» [Додонов, 1975, с. 2]. С этой точки зрения, видимо, все существующие классификации эмоций являются взаимодополняющими, позволяющими, в конечном счете, получить хотя и открытый, но довольно представительный список эмоций [Красавский, 1992]. В таких списках четко прослеживаются ядерные и переферийные эмоции: те, которые человек наиболее часто испытывает и те, потребность человека в которых относительно невелика.

Естественно, что нас интересуют лишь первые, так как и в речевой коммуникации это деление эмоций четко прослеживается. Поэтому для целей лингвистического анализа речевых моделей эмоций вполне достаточно ограничиться наиболее частотными, т.н. фундаментальными эмоциями, которые наиболее легко поддаются «квантованию» и отграничению от многочисленных эмоциональных оттенков и смешанных многотональных эмоций. Б.И. Додонов очень метко сравнивает эмоции с красками в природе, среди которых различаются основные цвета и бесконечное разнообразие их сочетаний и тонких границ взаимопереходов. Естественно, что установить абсолютную адекватность языковых средств выражения всем оттенкам каждой эмоции не реально. Действительный мир эмоций и их модельный мир (языковое отражение) никогда не будут совпадать. Именно поэтому утверждение о том, что отдельная эмоция выражается в языке только определенной единицей, структурой высказывания, интонацией, будет правильным лишь частично. Наблюдения показывают что для выражения одной и той же эмоции как одни и те же, так и разные говорящие пользуются различными языковыми и речевыми средствами как в аналогичных, так и в различных коммуникативных ситуациях. С другой стороны, замечено, что одни и те же средства могут быть использованы для выражения различных эмоций. Дело усложняется еще и национально-специфическими параметрами языкового выражения эмоций. Отсюда становится понятным, почему нельзя подменять классификацию эмоций классификацией языковых средств выражения эмоциональности в каком-либо конкретном языке. Такая подмена ведет к «синдрому Пигмалиона», т.е., к смешению действительного мира с модельным миром.

Понятные трудности представляет и установление конкретного слова, словосочетания, структуры, выражающих ту или иную конкретную эмоцию, одинаково понимаемую всеми коммуникантами в данной языковой общности. Тем не менее, несмотря на перечисленные выше трудности в объяснении сущности базовых категорий лингвистической теории эмоций, на практике за счет взаимодействия ситуативных, контекстуальных и просодических моментов реализуемые эмоции идентифицируются более или менее адекватно всеми коммуникантами, что и обеспечивает осуществление эмоциональной коммуникации, т.е. коммуникации на высшей стадии языковой компетенции. Это – пример того, как теоретическая правильность и практическая целесообразность могут не совпадать между собой, но не приводить к коммуникативным помехам или провалам.

Таким образом, рассмотрение ряда проблем соотношения эмоций и мышления, эмоций и понятия, эмоционального и рационального, лингвистического и нелингвистического аспектов эмоций позволяют заключить, что при исследовании эмотивности можно исходить из методологических тезисов об объективности эмоций как одной из форм отражения действительности и о тесном взаимодействии логических и эмоционально-окрашенных форм мышления.

Учитывая социальность эмоций, их связь с понятиями и процессом мышления, вербализация эмоций относится к процессу интеллектуальному (т.е. осознанному). Следовательно, эмоции существуют не только в психике и физиологии человека, но и в его языке, они могут быть кодированы и быть представлены как особая подсистема, т.н. эмотивный язык, в единицах которого находит отражение типизированные психические состояния человека. По И.П. Павлову слова и психические состояния человека связаны следующим образом: слово – это одна из форм высшей нервной деятельности, а эмоции – это одно из проявлений высшей нервной деятельности. Эмоции являются также формой познания действительности. Когнитология включает их в структуру и познания и знания. Их отражение в языке социально, а, следовательно, эмоциональные компоненты значения слов и высказываний также являются социальными. Они отражают наиболее частотные (стандартные) и фундаментальные психические состояния человека как компоненты реального мира в его языковой картине – “it is primarily more public emotions which are referred to as the emotional tone of such words” [Brown Roger, 1958, p. 132]. Кроме того, именно под влиянием эмоций человек принимает наиболее важные для него решения: знание, подкрепленное эмоцией, превращается в убеждение. Эмоции служат двигателем, ведущим от убеждения к поступку – ментальному, вербальному, акциональному [Шаховский, 1991 а].

Все выше изложенное, на наш взгляд, довольно убедительно обнаруживает отражение эмоций в мышлении, понятиях и языке. Данный тезис составляет теоретическую базу для исследования актуальных проблем лингвистики эмоций. Но лингвистическое изучение эмоций представляет огромный интерес и для практических целей. Так, данные о приемах языкового и речевого выражения различных эмоций широко используются при подготовке артистов для сценического моделирования эмоциональных состояний. Этого, например, требует система К.С. Станиславского – по речевым и невербальным (жестам, телодвижениям) показателям определить конкретную эмоцию, и наоборот, найти наиболее адекватные речевые средства выражения заданной эмоции. Умение моделировать соответствующие параметры речевых сигналов требуется от дикторов, которые с помощью эмоций привносят социально значимый смысл в передаваемую информацию. В заключении отметим, что практическое владение системой эмотивности важно для любого человека. По моделируемым речевым сигналам – знакам эмоциональности, в число которых входит и эмотивная семантика слова, и его эмотивная форма, может определяться эмоциональное состояние коммуникантов, которое в определенных ситуациях чрезвычайно информативно и жизненно важно для принятия адекватных решений. Именно это объясняет значимость дальнейшего изучения вопроса о коммуникативных потенциях эмоций.