Языковая личность в эмоциональной коммуникативной ситуации

Благодаря коммуникативному подходу к языковым явлениям различных уровней вновь возобновился интерес психологов, лингвистов и философов к проблеме языковой личности. Еще в прошлом веке В. фон Гумбольдт писал о том, что нельзя изучать человека без языка, а язык – без человека. В связи с этим подходом в лингвистических исследованиях появился ряд новых акцентов, в частности, ориентация на экстралингвистические факторы человеческого общения, например, на знания о мире, как компонента его культуры.

Получается, что на современном этапе развития отечественной науки о языке в ней сосуществуют, не отрицая друг друга одновременно несколько парадигм: антропоцентрическая, функциональная, коммуникативная, когнитивная, текстоцентрическая, прагматическая, эмотиологическая и др. парадигмы в понимании Т. Куна [Кун, 1977]. Поэтому права Е.С. Кубрякова, характеризуя такое состояние лингвистики как полипарадигмальное и считая полипарадигматизм показателем зрелости и развития этой гуманитарной науки. Прогресс, наращивание гуманитарного знания в стадии полипарадигматизма «обеспечивается анализом объекта сразу же по разным направлениям, в разных парадигмах знания» [Кубрякова, 1994, с. 41].

Глубоко общественная природа языка, связь языка с мышлением и коммуникативная предназначенность как глобальная функция языка указывают на его несомненную психологичность, т.е. его человечность. Поэтому введение различных аспектов человеческой личности в названные выше лингвистические парадигмы не может обойтись без ее ядерного – эмоционального – аспекта. Язык одинаков для всех и различен для каждого прежде всего в сфере его эмотивности, где диапазон варьирования и импровизации семантики языковых единиц в сфере их личностных эмотивных смыслов наиболее широк и многообразен. Проблема изучения речевого «Я» тесно связывает лингвистику с психолингвистикой и социолингвистикой (в сфере различных социальных статусов этого «Я»). Общеизвестно, что нельзя познать функциональную сторону языка до конца, не обратившись к его создателю и пользователю во всем многообразии его исторических, социальных, национальных и др. особенностей. Это объясняется тем, что действительность не отражается, а преломляется в нас, т.е. подвергается искажениям, причина которых кроется в самой природе нашего «Я» [Балли, 1961, с. 231]. Индивидуальность личности, как известно, проявляется в деятельности, в делах, в том числе и в ее речевой деятельности, ибо слово – тоже дело. Кроме этого, одной из функций языка является регуляция социально-группового поведения людей [Карасик, 1992] как одна из ипостасей прагматической функции языка.

Видовые эмоции языковой личности (далее ЯЛ) как типизированные эмоциональные отношения к миру оязыковляются, т.е. перерабатываются, объективируются, опосредуются языком и семантизируются в определенных языковых единицах – эмотивах (аффективах, коннотативах), которые фиксируют и воспроизводят эти взаимоотношения коммуникантов друг с другом и с миром в эмотивных речевых актах и в эмоционально коммуникативных ситуациях [Шаховский, 1994].

Психический механизм эмоционализации работает на обоих уровнях – языковом и речевом, поэтому эмотивные единицы являются и средствами системы языка, и средствами высказывания / текста. При этом они находятся в постоянном распоряжении человеческого мышления, и мысль ЯЛ обращается к ним в момент своего выражения языком и эксплуатирует их в готовом виде. Такое постоянное распоряжение, а именно в этом заключается главная функция языка [Гийом, 1992, с. 81], освобождает язык от постоянной необходимости придумывать средства выражения и выразительности в тот момент, когда это требуется. Эмотивные средства, устоявшиеся в системе языка, зафиксированы в стилистиках и лексикологиях, им можно научиться и импровизировать их.

Кроме этого, в любом языке имеются еще и эмотивные выразительные средства – инновации, которые создаются в тех моментах речевой деятельности, в которых по разным причинам требуется импровизация устоявшихся выразительных средств или создание новых, необычных.

Неудовлетворенность ходом и результатами перестройки в СССР породила, например, такие дериваты речевого новообразования, как terrostroika, Borisstroika, ускоройка (ускорение + перестройка), сексстройка, дерьмократы, дерьмократура, демокрады и др. Бывшие партийные работники получили презрительные имена: партократы, партслуги, рукперерожденцы, коммуняки и др. Набивший всем нормальным людям оскомину ленинский лозунг: «… плюс электрофикация всей страны» в речевых актах получил эмоциональные субституты: «… плюс большевизация, алкоголизация, баранизация, дебилизация, суверенизация, козлодуризация, зомбизация, эмиграция, купонизация, сифилизация, бурбулизация, шумейкизация, капитализация и др. всей страны».

Благодаря наведению эмотивного признака на семантику того или иного слова из эмоциональной ситуации некоторые лексемы превращаются в эмотивные «речемы» с помощью игровой этимологии: «Все партачим? – Да! А кто нами руководит? Партия. Чего Вы хотите?» Народное творчество особенно богато средствами эмотивной инновации: Ср. «… не спиться б, няня!», «Догнуть и перегнуть!» (пародия на Хрущевский лозунг: «Догнать и перегнать Америку!»), «слово не воробей, вылетит – и … поймают».

Ф. Ницше отмечал, что язык не только интерпретирует текст и не только формирует понятия и строит логические связи, не только называет предметы, но и создает их посредством бесконечных метафорических образований. Ср.: перезвездиться, юбилейный пятиугольник, гениалиссимус (В. Войнович. Москва 2042 года), контрвью с достаточно прозрачной внутренней формой и маркированное эмоциональным семантическим признаком.

Эмотивные новообразования типа нашист, прихватизация, путчить / страну путчило, трудоголики (ср. в англ. яз.: pepsicholic, teacholic, coffecholic), «хасбулатизм» и им подобные формируют в языковом сознании ЯЛ новые эмоционально окрашенные понятия с адекватно декодируемым всеми другими ЯЛ оценочным знаком.

Мотивами появления в языке эмотивных лексико-семантических инноваций являются эмоции говорящих (психологический мотив), стремление по-новому, оригинально и потому экспрессивно обозначить объекты отражения и отношения (это – прагматический мотив), далее, - игра с языком: нельзяин, нельзяйство, СНГэки, СНГовия, хунтер и др. (стилистический мотив). Кроме этого, эмотивная номинация объясняется нехваткой словарных единиц для выразительного обозначения / выражения разнообразных эмоциональных отношений ЯЛ к бесчисленным эмоциональным ситуациям (мотив необходимости заполнения языковых лакун).

Главным мотивом эмотивной номинации, видимо, можно считать не утоляющуюся жажду экспресии у ЯЛ, ее желание выделиться и через речь тоже. Появление эмотивной «речемы» диктуется не столько логическими коммуникативными потребностями, сколько эмотивным состоянием говорящего, его эмоциональным намерением, а также эмоциональной ситуацией в узком и широком смысле этого слова: в узком смысле – ситуацией конкретного речевого общения, в широком – социальной ситуацией в языковом обществе.

Названные мотивы позволяют сделать вывод о коммуникативной важности, человечности эмотивной семантики и о необходимости ее включения в языковую компетенцию коммуникантов и использования эмотивных единиц языка в целях эстетического или прагматического воздействия на получателя, а также в целях эмоционального самовыражения. Использование той или иной ЯЛ эмотивных знаков языка обеспечивает как норму культуры речевого общения в данной языковой общности, так и различные отклонения от нее в групповых субкультурах. Для этих целей в лексиконе любого языкового общества имеется набор полиномов-эмотивов для выражения эмоционального отношения к миру и объекту обозначения в конкретной ситуации эмотивного речевого акта. Использование того / иного полинома-эмотива из «кладовой» эмотивного фонда языка зависит от социального статуса говорящего, его языкового «паспорта», его культуры, а также от самой коммуникативной ситуации.

Так, в современном русском языке имеется более 30 слов для обозначения ребенка: ребенок, дитя, отпрыск, отродье, воробышек, птенец, чертенок, кроха, малыш, чадо и др. [Александрова, 1986, с. 467]. Также зафиксировано более 30 слов для обозначения понятия «дурак» – глупец, болван, тупица, бестолочь, идиот, пентюх, осел, дурында и др. [Там же. С. 106]. Более 15 слов употребляется для обозначения понятия «пьяница»: алкоголик, пропойца, бражник, выпивоха и др. [Там же. С. 441]. Нетрудно видеть, что абсолютное большинство из этих полиномов являются эмотивно-оценочными именами. Ср.: в английском языке их соответственно – более 40 («ребенок»), более 100 («дурак»), более 700 («пьяница») [см. Маковский, 1982].

Через вербальные эмоциональные оценки происходит отражение ЯЛ в лексико-семантической системе. Выбор эмотивов в конкретных эмоциональных ситуациях различными ЯЛ различен: это – всего лишь один из множества параметров человеческого фактора в языке, характеризующих ЯЛ. Н.Д. Арутюнова права, когда пишет, что вне человека нет оценок [Арутюнова, 1988]. Оценка, в том числе и эмоциональная, является собственно человеческой категорией, касается человека и всего того, что каким-либо способом связано с ним, затрагивает его физическую, психическую и социальную сущность. Оценивается то, что нужно человеку, в оценку входит целиком и полностью сам человек. Оценка представляет человека как цель, на которую обращен мир.

В доязыковой период люди-дикари общались жестами. Понятно, что поскольку эмоции существовали у человека и тогда, то на жестовом уровне происходило и выражение оценок-эмоций, в том числе и сильных. По мнению ряда лингвистов, тот дикарь, которые первый при выражении своей оценки-эмоции возмущения – вместо удара булыжником употребил бранное слово – инвективу, положило начало цивилизации, а заодно и инвективизации ЯЛ.

Слово, которое выражает ту или иную эмоцию, вне зависимости от его внешней формы (она может быть и специфической и стандартной) должно в своей содержательной части иметь такие компоненты, которые соотносились бы с выражаемыми эмоциями одинаково для всех носителей данной лингвокультуры. Другими словами, эти компоненты должны быть частью принятого в данном социуме значения языковой единицы, а сама языковая единица должна быть внешним знаком конкретной эмоции или группы эмоций так же, как сама эмоция является внутренним знаком того или иного оценочного отношения человека к предметам и явлениям мира. Так, выражение «Дождь!» является знаком эмоции. А значение вербального знака дождь в системе языка неэмотивно, амбивалентно, конкретная эмоция или ее зона: радость, ликование (как, например, в романе Ч. Айтматова «Буранный полустанок») или раздражение как, например, в рассказе С. Моэма «Дождь») обнаруживается в конкретной ситуации. Один и тот же знак эмоции, даже если он стандартный, таким образом, может иметь в потенции несколько референций, не говоря уже о личностных смыслах знаков эмоций, идущих от индивидуальных референций у различных ЯЛ.

Принято считать, что смысловые пространства знаков эмоций индивидуальны и поэтому субъективны. За исключением крайних случаев, однако, все они лишь относительно индивидуальны: в каждой субъективности все равно имеются элементы обобщенности, так же, как в каждом конкретном имеется элемент абстрактности, а в каждом абстрактном – элемент конкретности. Всякое слово – уже обобщает, каков бы субъективно-личностный смысл говорящий в него не вкладывал. Этот смысл имеет отношение к категоризации, имплицируемой обобщением. Здесь можно привести известное мнение Л.С. Выготского, который считал, что для того, чтобы передать какое-либо переживание или содержание сознания другому человеку, нет другого пути, кроме отнесения передаваемого содержания к известному классу, к известной группе явлений, а это как мы уже знаем, - непременно обобщения. Психолингвистикой установлено, что ассоциативные тезаурусы разных индивидов данного социума и даже разных социумов принципиально совпадают. На этом основано межъязыковое и внутриязыковое общение разных ЯЛ. Не зря известный физиолог А.А. Ухтомский утверждал, что субъективные показатели столь же объективны, как всякие другие, для тех, кто умеет их понимать и расшифровывать.

Эмоция является ядром ЯЛ, равно как и рефлексия – ядром ее сознания, поэтому проблема «Человек в языке», а, следовательно, и проблема «Эмоции человека в языке» - это не только лингвистическая проблема. Это – и дидактическая проблема, которая требует пересмотра традиционных методов обучения родному и неродному языку и перехода к новым направлениям в методике (коммуникативному, социосемиотическому, когнитивному) [см. Леонтович, 2012; Межличностная коммуникация …, 2011].

Любая эмоциональная коммуникативная ситуация характеризуется специфической коммуникативно-целевой семантикой используемых языковых знаков. Эти знаки выполняют функцию эмоционального, фатического или динамического взаимодействия коммуникантов. С другой стороны, они являются инструментом для изучения динамического эмоционального взаимодейтсвия ЯЛ с ее окружением и инструментом для обучения ЯЛ эмоциональному речевому взаимодействию. Отсюда, дидактическая задача – тщательный отбор эмотивного фонда родного и неродного языков (впрочем, как и любого другого) и его эксплуатация в научающих речевых актах.

Обучающее речевое действие говорящего (т.е. высказывание и рефлексия) в эмоциональной коммуникативной ситуации всегда в конечном счете является социальным, т.е. все-таки надличностным, а не индивидуальным действием, направленным на коммуниканта. Однако в художественной или в реальной эмоциональной коммуникации могут превалировать сугубо личностные эмотивные смыслы, которые невозможно предусмотреть или смоделировать в обучающей коммуникации.

Дело в том, что эмотивный потенциал может быть как собственным, так и наведенным извне, поэтому практически любое слово в зависимости от речевой / текстовой ситуации может быть употреблено для выражения эмоционального отношения, и обучаемые должны об этом знать. Именно благодаря этому факту возникающая у неэмотивного в языке слова эмотивная валентность [Шаховский, 1984 б] речевой / текстовой единицы «разрешает» некодированные эмотивностью, невозможные с точки зрения логики языка и денотативных смыслов употребления и сочетания типа: челноки, верблюд, наварить, комок, черный тюльпан.

Для развития эмотивной языковой компетенции в процессе обучения языку необходимы специальные занятия по интерпретации эмотивных смыслов. Это относится и к широко используемому в настоящее время такому средству эмотивизации речевого акта, как закавычивание и раскавычивание. Ср.: «Тэтчеризм, как дословно заявила «железная леди», не исчезнет даже после того, как уже не будет самой Тэтчер. А вот никакого «мейджоризма» нет и в помине» [Известия, 25 апреля 1992]. В приведенной цитате слово тэтчеризм уже раскавычено и, следовательно, утратило свою экспрессивность и эмотивную окраску, словосочетание «железная леди» – еще остается выразительным, а «мейджоризм» только начинал приобретать эмотивный смысл, но быстро его утратил в связи с уходом данного премьер-министра с политической арены.

Словосочетание «интернациональная помощь», которое при коммунистическом режиме писалось без кавычек и было маркировано положительной идеологической коннотацией, теперь закавычивается, что является формальным знаком иронической и даже саркастической интонации: «Мы понимаем, что в Афганистане не скоро еще забудут нашу «интернациональную помощь». Но сегодня и мы становимся другими» [Комсомольская правда, 08 мая 1992].

Владение эмотивным фондом русского языка и моделями, категориями и типами эмотивной деривации и номинации является важнейшей частью условий гармоничного общения людей.

Дидактическая проблема – когда давать обучаемым эмотивные средства языка: после того, как даны нейтральные средства выражения или параллельно с ними, с нашей точки зрения не является проблемой, т.к. лингвистические исследования указывают на несомненную важность, неотъемлемость эмотивности от любого речевого акта. Поэтому в научающей коммуникации средства эмотивности должны вводиться, объясняться и тренироваться одновременно со всеми другими средствами выражения.

Понятие языковой личности развивает и углубляет психологическое и философское понятие личности [Караулов, 1987], а предложенный в данной главе материал позволяет вычленить тип русской (английской, американской французской и др.) эмоциональных ЯЛ и учитывать их национально-специфические и культурные черты в процессе обучения родному и неродному языкам.

Профессор А.Н. Мороховский считал, что «целью коммуникации всегда является передача информации. Однако любой акт коммуникации не сводится только к передаче информации, потому что само возникновение коммуникативного акта всегда обусловлено потребностью говорящего достичь определенного прагматического эффекта» [Мороховский. Воробьева, 1991, с. 10], в который, по нашим наблюдениям, включается и изменение эмоционального состояния обеих говорящих сторон. Достигается такой эффект с помощью кодированных стилистических средств языка, входящих в тезаурус обобщенной ЯЛ. Конкретная ЯЛ по-своему варьирует данный тезаурус, формируя собственный стиль общения, в том числе и эмоциональный.

Таким образом, на коэффициент интеллектуальной эмоциональности ЯЛ влияет множество факторов: культура, менталитет языковой общности, а также ресурсы конкретного языка, эмоциональные тренды языковой общности и эмоциональный индекс конкретной языковой эмоциональной личности.