Дискурсивность эмоций как коммуникативная универсалия

Долгое время все лингвистические парадигмы вращались вокруг центральной единицы языка – слова. Однако с конца ХХ века произошел переход на более абстрактный предмет исследования – образ, в том числе и эмоциональный. Лингвистика осознала, что люди общаются не словами, не словосочетаниями, не текстами, а образами-картинками. Когда люди говорят друг с другом, они транслируют своё миропонимание в образах и картинках и индуцируют соответствующие образы у своего коммуникативного партнера. Естественно, что транслируемые в ситуации общения когнитивные картины эмоционально окрашены.

У человека как у социального существа все эмоции изначально являются коммуникативными, так как они транслируются на других людей, а при их отсутствии – на самого субъекта. Успешная передача картинок одного коммуниканта другому свидетельствует об их одинаковой коммуникативной компетенции, а динамическая эмотивная эквивалентность этих картинок – об одинаковой эмотивной компетенции партнеров.

На такие рассуждения наводит эмоциональная коммуникация людей, которая не укладывается в «прокрустово ложе» семиотической (кодовой) системы языка. В реальной коммуникации постоянно возникают эмоциональные ситуации, которые характеризуются типовым эмоциональным поведением говорящих и использованием эмотивного кода языка, поэтому перед коммуникативистикой и лингвистикой эмоций (эмотиологией) стоит актуальная задача изучения дискурсивных характеристик эмоций, их проявлений в разных ситуациях общения.

Естественно, основной задачей в таких исследованиях становится описание категориальных эмоциональных ситуаций (далее КЭС – В.Ш.). Под КЭС понимаются типичные жизненные (реальные или художественно изображенные) ситуации, в которых задействованы эмоции коммуникантов: речевых партнеров, наблюдателя или читателя. Недискурсивных эмоций не бывает, поскольку каждая эмоция, с одной стороны, есть рефлексия коммуникантом явлений мира и конкретных событий в нем, а с другой стороны, это оценка определенного дискурсивного события.

Дискурс является лингвокультурным, социальным и когнитивным феноменом, и дискурсивная природа эмоций может быть раскрыта через эти его характеристики. Так, известно, что отсутствие демонстрации эмоций в определенных КЭС является нарушением коммуникативной этики. Таким примером служит формальное выражение эмоций британской королевы Елизаветы II по поводу гибели принцессы Дианы. Ее эмоции прошли ментальную обработку и превратились в рационализированную холодность и формальность. С другой стороны, демонстрация эмоций во многих лингвокультурных социумах является табуированной [Вежбицкая, 1996]. Общеизвестно различие сценариев эмоционального поведения китайцев, американцев, англичан, русских, итальянцев, французов и немцев. Эти сценарии ритуализированы, они регулируются социокультурными нормами.

Степень ритуализации эмоционального общения в разных дискурсивных рамках (форматах) различна: ср. характер эмоциональности в религиозном дискурсе (исповедь), в педагогическом дискурсе (вручение диплома), в научном дискурсе (процедура защиты диссертации), в брачном дискурсе (регистрация брака), в судебном дискурсе (заслушивание сторон: истец – ответчик, защита – обвинение) и др.

Человек все время грешит своими бесконечными эмоциями, как положительными, так и отрицательными. Примером является поведение героини рассказа Кейт Чопин «История одного часа» (Kate Chopin «The story of an hour»): узнав о гибели мужа во время катастрофы поезда, героиня внешне в присутствии родственников и друзей разыгрывает безутешное горе и страдание, а, поднявшись в свою спальню, наедине, вначале тайно, а потом бурно выражает свою радость по поводу предстоящей свободы.

Сам говорящий может не знать о внешнем проявлении своих эмоций (это минус его эмоциональной компетенции), и тем самым выдавать себя, а наблюдатель (зная эти внешние симптомы) может начать резонировать эмоции субъекта неожиданно для него и адаптироваться к ним или сопротивляться им. Так зарождается неожиданная эмоциональная дуэль strikes and strokes.

Поскольку социальные нормы в любом обществе вырабатываются коллективно и формируются в течение долгого времени, они определяют не только особенности проявления сиюминутных эмоций, но и дискурсивные стратегии эмоционального поведения. Наиболее распространенным примером дискурсивной стратегии является категориальная ситуация неискренности. Считается, что в неискренней ситуации шутить сложно: юмор, как показатель непринуждённости, в них не уместен. Натянутая улыбка собеседника стирает искренность и непринуждённость межличностного общения, и его слова входят в противоречие с семантикой его body language.

Трудным в неискреннем дискурсе является определение конкретно выраженной эмоции, когда переживается одна, а выражается либо ей противоположная, либо смягченная эмоция, а также эмоциональные ситуации, смутно воспринимаемые речевым партнером. Существует закон эмоциональной искренности, который часто в процессе общения, как делового, так и бытового, нарушается [Плотникова, 2000]. Выражение искреннего и неискреннего чувства, конечно же, различно. Имитация и симуляция эмоций могут быть очень искусными (как у артистов), но в бытовом общении эти приемы искусными бывают редко. В неискренних ситуациях и в ситуациях замешательства наблюдаются дискурсивные стратегии избегания внешних проявлений эмоций в межличностном групповом и институциональном общении.

Нередкими являются коммуникативные ситуации, когда один из партнеров (или оба) оказывается эмоционально ангажированным, и тогда траектория общения может быть трудно предсказуемой из-за неожиданных дискурсивных стратегий, сопровождающихся вербально эмоциональными эффектами (обманутые ожидания). Эмоция особенно четко акцентируется, когда она разворачивается визуально, через невербальные средства (фотосессии и презентации фото претендентов в газетах). Анализ газетного коммуникативного пространства предвыборной кампании показал, что читатели (электорат) заняты больше поиском эмоций, чем рациональной информации, что, видимо, известно пиар-группам претендентов, поэтому они и предоставляли электорату больше эмоциональной информации, чем фактуальной. Они руководствовались техникой манипулирования эмоциями (Выбирая сердцем!). Этот принцип и был коммуникативной стратегемой, лингвистической установкой, «эмоциональным катком» прошедшей предвыборной компании 2007 г. в Госдуму. В ход было пущено всё: фото, слоганы, постеры, баннеры, листовки, письма, звуковые эффекты, судебные иски, аресты и др. И всё это действовало на эмоции избирателей: коммуникация эмоций в предвыборной кампании была необыкновенно активной и агональной, как никогда раньше. Этим объясняется дискурсивность большого количества негативных эмоций, вызванных этой агональностью у большинства избирателей. Предвыборная борьба волгоградских претендентов в Госдуму показала их всех как эмоционально ангажированных людей [Солодовникова, 2010].

Поскольку семантика эмотивов кодирована в системе конкретной лингвокультуры, коммуниканты пользуются ими, как правило, сознательно. В таких случаях высказывания имеют интенциональную прагматику. Примером таких приемов, рационально запускающих эмоциональную реакцию речевого партнера, может быть ситуация, раскрытая в следующей реплике: «Если я захочу вдруг испортить настроение человеку, который (как мне прекрасно известно) уже не первый год стремиться безуспешно найти себе надежного спутника жизни, мне достаточно будет спросить его «Ну, как у нас дела с личной жизнью?» [Вирт, 2004, с. 98].

В случае бессознательного пользования эмотивами они могут иметь терминальную прагматику: не хотел, а обидел / оскорбил, как в нижеследующем примере: «Новый коллега во всех подробностях рассказывает нам о той чудовищной аварии, свидетелем которой он был по дороге на работу. При этом он не замечает, что одна из сотрудниц становится все молчаливее и как бы погружается в себя. Просто новый сотрудник не знает о том, что год назад она потеряла мужа именно в автокатастрофе и до сих пор это переживает». [Там же. С. 99]. Терминальная эмоциональная прагматика срабатывает в случаях отсутствия эмоциональной / дискурсивной компетенции у говорящего. В общении заметны, как правило, только результаты, а не сами эмоциональные процессы, поэтому часто применение знаний о коммуникативных стратегиях и нормах эмотивности оказывается запоздалым.

На уровне простого наблюдения общеизвестно, что мы более чувствительны к своим собственным переживаниям и вербализуем их более дифференцированно, красочно и болезненно. Хотя лингвисты утверждают, что люди общаются не словами, а картинками, однако картинки они создают прежде всё-таки с помощью слов и их сплетений. Эти сплетения сопровождаются в различных видах общения эмоциональностью различной яркости. Интенсивность эмоциональных коммуникаций зависит от места и времени эмоционального дискурса, сиюминутного или исторического (прошлого): ср. чувственный XVIII век и «бесчувственный» век ХХ, а также сенсуальные романы, вызывающие возвышенные эмоции и современные триллеры и другие фильмы ужасов, вызывающие низменные эмоции, репрезентирующие хронотопные эмоции человечества и их концептуализацию и вербализацию в хронотопных эмотивах.

Хронотопно маркировано и то, как говорят о своих / чужих эмоциях языковые личности, принадлежащие к разным языковым культурам. Это проблема лингвистики эмоций и лингвистики перевода ещё ждет своих исследователей. Трудности выражения своей мысли на иностранном языке связаны с трудностями вербализации эмоций, поскольку ratio и emotio переплетены в мышлении и сознании, тесно связаны с конкретной культурой, этносом и языком, участвуют в процессе познания и воспроизведения знаний. Эмоциональные трудности выражения на иностранном языке также связаны с лингвистическими трудностями, а также с культурными стереотипами и сценариями. Так, например, русскоязычному коммуниканту, пытающемуся общаться на английском языке с его носителем, необходимо знание о косвенных языковых формах выражения эмоций давления, существующих в английской лингвокультуре. Might / сould you, perhaps you could и аналогичные формы являются имплицитным эмоциональным давлением на коммуниканта. Семантическое толкование такого имплицитного эмоционального давления может быть сформулировано так: «Если ты захочешь подумать об этом (о моей просьбе), то ты сделаешь это». Разная этноцентричность способов выражения давления на эмоции проявляется в разных языковых формах: в русском языке «Сделай это!» (императив) vs «Я прошу тебя сделать это» (реквестив) vs «Perhaps could I ask you to do it?» в английском языке.

Русская речевая культура характеризуется преобладанием прямого выражения эмоций, а английская – косвенным и имплицитным. Даже если в русском языке используется форма «Не могли бы вы мне помочь?», она отличается возможной негативностью имплицитного отказа, в то время как в английском языке «Could you help me?» изначально не предвосхищает отказа из-за позитивности этой коммуникативной лингвокультуры.

Отдельную проблему составляет использование нецензурных выражений: отсутствие соответствующих знаний об их референциях в чужой культуре, об их эмоциональных ассоциациях и коннотациях позволяет иностранцам легко и некритично использовать сниженную и вульгарную лексику без учета сферы общения. Неуместность и неэффективность используемых инвектив в этих случаях лишний раз указывает на дискурсивность самих эмоций и их вербальных упаковок.

Адекватное выражение эмоций на иностранном языке в устной и письменной коммуникации возможно только в случае адекватной эмоциональной / эмотивной компетенции говорящего. Этой компетенции надо обучать специально. Учебников по эмоциональному общению на иностранном языке всё ещё нет, хотя лингвистика эмоций и наработала уже достаточное количество как теоретического, так и практического (методического) материала, чтобы такой учебник был создан. Отсутствует и специальный словарь эмотивной лексики конкретного языка (как толкового, так и переводоведческого типа), хотя написано множество кандидатских и докторских диссертаций по вербальному выражению эмоций, в том числе и по инвективному (см., например, работы В.И. Жельвиса). Если бы при Институте языкознания РАН можно было бы создать центр исследования эмоционального языка человека, то в нем можно было бы открыть лексикографическую группу по созданию подобного словаря. Этот словарь мог бы носить регистрирующий и предписывающий характер, использоваться как в научающей, так и в художественной коммуникации (в том числе и переводоведческой).

Эмотиология уже доказала, что адекватное описание эмоций человека невозможно даже в пределах одной лингвокультуры: оно всегда лакунарно. Никакое описание эмоций неверно в принципе, поскольку разные коммуниканты, в силу различий их эмоционального дейксиса и эмоционального интеллекта, описывают свои и чужие эмоции неравнозначно [Шаховский, 1997]. В этом и заключается проявление человеческого (субъективного) фактора в языке. Самому коммуниканту зачастую трудно бывает определить, какую именно эмоцию он в данном дискурсивном событии выразил. С большей или меньшей точностью он может определить только её знак и доминанту, если эмоция не амбивалентна (то ли похвалил, то ли обругал). Поэтому дискурсивность одной и той же эмоции варьируема лексическим, синтаксическим, просодическим, интонационным и теловым решением. Такое варьирование делает описание любой эмоциональной коммуникации неточным и неопределенным, но в силу параметра дифференцированности эмоций, именно благодаря конкретному дискурсу, включающему типовую КЭС, коммуниканты различают эмоции более точно. Вышеназванный параметр не срабатывает или срабатывает плохо лишь при разграничении близких по модальности эмоций (например, гнева, раздражения, возмущения или бешенства и ярости).

В процессе эмоциональной коммуникации лексические и синтаксические решения коммуникантов могут противоречить эмоциональной просодии, фонации и интонации. В письменном тексте такая рассогласованность снимается комментарием автора:

- Не помешаю тебе, Гриша? – спросила кладовщица, мигом ставя свой искрящийся сапог на ступеньку кабины.

- С нашим удовольствием, - тоскливо сказал шофёр (Е. Евтушенко «Ягодные места»).

- Бери, бери спиннинг... Чего зыришь? У, паразит!

И это «паразит» прозвучало так ласково, что у Кеши захолонуло в душе (Е. Евтушенко «Ягодные места»).

В устной речи словарные лексические и синтаксические значения высказывания с помощью интонации, фонации и просодики трансформируются в актуальные смыслы и декодируются более или менее однозначно адресатом: в первом примере, хотя Гриша лексически выражает якобы «удовольствие», но интонационно он выражает противоположную эмоцию. В эмоциональной коммуникации такие явления довольно частотны и противоречия между значением и смыслом снимается только КЭС, которая является видовой и входит в когнитивную структуру коммуникативных правил, а также «вертикальным и горизонтальным» контекстами – дискурсивностью, в том числе эмоциональной.

Мнение о том, что в начале было слово, сегодня переосмысливается – в начале была эмоция. Но эмоция не может возникнуть на пустом месте, её что-то порождает. Этим «что-то» является интенция, коммуникативная задача. Поэтому, вероятно, в начале была все-таки интенция, она родила эмоцию, эмоция сформировалась в слово, слово стало соединяться с другими словами и называть, выражать, описывать чувства человека говорящего, превращая его в homo sentiens.

При помощи специального подбора языковых средств говорящий способен ввести реципиента в определенное эмоциональное состояние или вывести из него в зависимости от актуальной интенции. Так, в одном из выпусков телепрограммы «К барьеру!» М. Борщевский сразу огласил свою интенцию – показать телезрителям «клоунаду в исполнении В. Жириновского» и доказать его полную несостоятельность как политического деятеля. Избранная им стратегия эмоционального сдерживания себя и провоцирование В. Жириновского удалась. Ее эффектом было поражение В. Жириновского в коммуникативной дуэли с большим счетом. Этот политик выглядел человеком, не способным к спокойному и умному аргументированию.

В дискурсе используются все возможные способы репрезентации эмоций (номинация, дескрипция, экспрессия), каждый из которых в большей или меньшей степени уместен в разных ситуациях общения. Если сопоставить описание эмоций с их выражением в процессе эмоциональной коммуникации, то можно сказать, что выражение эмоций языковыми и неязыковыми средствами является более семиотичным, так как имеет более коммуникативно точные эмоциональные маркеры, а их выбор зависит от конкретного адресата. Ср., например: аффективы мерзавец и сволочь по отношению к одному адресату могут быть употреблены серийно и интенсифицировать эмоцию гнева по отношению к нему, а могут быть употреблены однословно (либо мерзавец, либо сволочь) по отношению к разным адресатам и производить тот же эмоциональный эффект в зависимости от ситуации.

Описание этих эмоций менее семиотично и потому менее прагматично. Модель описания: «Я чувствую / испытываю Х-эмоцию» сталкивается с большими языковыми трудностями в конкретизации описания испытываемых эмоций. Эмотиология установила, что каждая коммуникативная эмоция имеет свой признак и свой конкретизатор, и различаются вербализуемые эмоции именно благодаря их конкретизаторам: недовольство, раздражение, гнев, ярость, неистовство, бешенство. Каждое их этих названий является конкретизатором зонтичного слова эмоция. В описаниях эмоций они являются предметом сообщения, а не средством. Особенно ярко это проявляется в случае описания чужих или своих, но прошлых, то есть инодискурсивных, несиюминутных эмоций.

Выражение эмоций связано с их естественным проявлением, а описание всегда стилизовано: описанные эмоции являются рационализированными и концептуализированными [Филимонова, 2001]. Особенно ярко это наблюдается в словных эмоциональных реакциях следующего типа: «Я на тебя сержусь», «Ты меня сердишь», «Я тебя оскорбляю» и др. Такие вербальные реакции эмоционально смягчены, и даже просодия и интонация не компенсируют проявление реальной эмоции раздражения. Однако следует заметить, что описание невысказанных, но переживаемых эмоций настоящим художником слова может быть очень эмоциогенным, как, например, в повести Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича» [Шаховский, 1998]. Поскольку художественная коммуникация является всегда эмоциональной, и в частности эмоциогенной, она чрезвычайно важна как тип коммуникации, поскольку способствует повышению эмоциональной компетенции читателей.

Уже не является гипотезой утверждение о том, что существует парадигма лингвистических единиц, дифференцирующим признаком которых является эмоциональное значение. Этот признак маркирует не только эмотивное предложение, эмотивные речевые акты, но и все эмотивные тексты с эмотивными выражениями [Ионова 1998; Труфанова, 2000; Щирова, 2001]. Телом такого признака является прежде всего эмотив, то есть языковой знак, содержащий кодированную эмотивную семантику и открывающиеся в разных контекстах и дискурсах его эмоциональные валентности [Штеба, 2012]. По Р. Барту, в таких единицах содержится специфическая химическая субстанция, резко меняющая коммуникативную тональность и прагматику речевого произведения. В силу таких способностей эмотивные единицы являются ключевыми элементами текстов, диалогов, рассуждений. Благодаря им происходит дискурсивное развертывание семантического потенциала эмотивной лексики в тексте, порождение новых смыслов через наведение эмотивных сем на нейтральные знаки, открытие у них новых эмоциональных валентностей. Эти же единицы создают эмоциональную тональность текста через коммуникацию читателя с текстом, в ходе которой происходит извлечение эмоциональных смыслов из текстового пространства путем декодирования его пред- и постэмоциональных сигналов, поддерживающих эмоциональный настрой читателя, выполняя функцию своеобразной эмоциональной подпорки восприятия.

Эмоциональная окрашенность дискурса более голографична, чем эмоциональность отдельного слова. Эмоционально окрашенные слова (эмотивы) и аффективные слова (аффективы), будучи включенными в коммуникативную ситуацию, обладают магическим фасцинативным воздействием, поскольку они могут вызывать как ментальные, так и эмоциональные реакции (положительные и отрицательные). Эти воздействия могут быть троякими: они приводят к ментальным изменениям, к вербальным, невербальным или акциональным реакциям коммуникантов, вызывают симпатию или антипатию. Мои немецкие коллеги-лингвисты рассказывали, что они избегают в своей коммуникации употреблять фамилию Е.А. Фурцевой (бывшего Министра культуры СССР) и теперешнего министра образования А.А. Фурсенко из-за межъязыковой омофонии этих фамилий с немецким глаголом «furzen» (переводческий эвфемизм которого «портить воздух»), что вызывало и вызывает неприятные эмоциональные ощущения и ассоциации в немецкой лингвокультуре и полностью отсутствует в русском языке. Таким образом, можно говорить о существовании в эмоционально-оценочных представлениях, участвующих в коммуникации эмоций и оказывающих сенсуальное воздействие на коммуникантов. Такие факты подтверждают необходимость разграничения эмоционального и чувственного компонентов в семантике слова [Берлизон, 1971; Мягкова, 2000].

В коммуникативной лингвистике известно, что эмоции могут вызываться не только тем, что говорится, но и тем, как это говорится. А под «как» понимается и лексика, и синтаксис, и композиция, и стилистика, и невербалика, в совокупности формирующие коммуникативную тональность. Аргументом в пользу этого мнения является высказывание С.Д. Кацнельсона о том, что эмоциональность может вообще не иметь явного формального выражения, но это не значит, что она обитает в сфере «чистого духа» [Кацнельсон, 1972]. Видимо, С.Д. Кацнельсон имел ввиду саму коммуникативную организацию высказывания, то есть его структуру, его синтаксис. Не вызывает сомнения, что синтаксис и лексика в коммуникативном процессе облигаторно взаимодействуя, формируют тема-рематические блоки и определяют особенности смыслового наполнения высказывания, в том числе эмоционального.

Такое противоречие наиболее часто наблюдается в жанре игровых текстов. Скрытые смыслы и их кристаллизация могут принимать причудливую эмоциональную форму через языковую игру, правила которой дискурсивно определены. Так, в салонах многих городских маршруток можно видеть шутливые объявления: Хлопнешь дверью – умрешь от монтировки; На колени можно сажать шестилетних детей, а не шестнадцатилетних придурков; На ходу не выскакивать – у водителя парашютов нет!; Быстро поедешь – тихо понесут; Место для удара головой; Уважаемые пассажиры, пожалуйста, бананы и семечки есть вместе с кожурой; Пятнадцать минут страха – и вы на работе. Стоимость аттракциона – 10 рублей; Закрывайте двери душевно, а не от души; Заходи, садись, пристегнись и заткнись!; Не бегай по салону!; Хлопнешь дверью – станешь льготником и др. Подобные примеры объявлений имеют прямые рациональные смыслы, но через шутливые, иронические и даже саркастические формы косвенной номинации они транслируются в эмоциональные, которые в «маршруточном дискурсе» более эффективны в силу своей фасцинативной функции [Норман, 2007].

Игровая функция эмоций позволяет коммуникантам открывать новые валентности (семантические согласованности) у ранее не сочетавшихся языковых знаков и порождать такие эмоциональные дериваты, как, например: «Утомленные пиццей» (аллюзия); «Фигарономика» (аллюзия); «Эхономика» (по аналогии с Рейганомика, Горбономика). Аналогичная игра наблюдается в новых контекстуальных понятиях: Олигархи с большой дороги (А. Ханштейн «О Березовском и Абрамовиче»); басманно, басманность; барашки в бумажке; крутые и подкрученные (новые русские); торчок, торчать, заторчать; СМИсители; журналюги и т.п.

Особенно часто игра с эмоциями вербализуется в газетных заголовках современных СМИ: «Морями дрейфуют, но не дрейфят»; «Главный БООС страны» (бывший губернатор Калининградской области); «Концертные номера с участием «звезд» эстрады и зазвездившихся политиков»; «Рио-де –житомир»; «Умом Россию не пронять»; «Сивка-урка»; «Этот восхитительный хлам»; «Бородинская битва Лебедя и Быкова»; «Жертвы на алтарь согласия» и т.п. Разнообразные случаи эмоциональной игры реализует креативную и фасцинативную функции языка. Одновременно такие эмоциональные дериваты предвосхищают и утоляют вечную «жажду» человека в экспрессии.

Получается, что общение человека эмоционально значительно чаще, чем неэмоционально. Поэтому на вопрос «может ли общение быть только эмоциональным?», ответ должен быть, скорее, положительным. Все эмоции дискурсивны, но их кластирование и проявление зависит от рационального планирования и коммуникативной задачи, решаемой homo loquens.

Таким образом, в парадигму терминопонятий психолингвистики, наряду с терминами «дискурсивное сознание / мышление / событие» в данной работе предложено еще одно терминопонятие – «дискурсивность эмоций».