Энергетика эмоциональных знаков языка в коммуникативной практике

Как говорил известный поэт, нам не дано предугадать, как наше слово отзовется. Еще менее предсказуемым считается эффект от эмоционального слова, энергетическая мощность которого оказывается сопоставимой с самыми сильными физическими действиями. Всем людям известны случаи, когда в процессе общения их задевают неосмотрительно оброненные или неподходящие для данной ситуации слова, интонации и даже жесты. Из-за отсутствия должной эмоциональной / эмотивной компетенции у коммуникантов высказывания чисто информационного характера могут получиться эмоциогенными и поражающими не только рациональную, но и чувственную сферу адресата.

Неосторожное обращение с языком наносит огромный психоэнергетический вред всем коммуникантам [Шаховский, 2007 в]. Именно поэтому всё острее в науке обсуждается проблема лингвоэкологии (экологии пользования языком в целях соблюдения экологии человека).

Примером вреда от неумелого использования эмоциональной энергетики слова, приведшего даже к летальному исходу, является общеизвестный факт, когда артисту Е. Евстигнееву накануне его операции на сердце в лондонской клинике британский хирург-кардиолог с бумагой и карандашом в руке детально обрисовал всю предстоящую процедуру операции. Он рассказывал логично, подробно, долго и красочно, как профессионал. А у артиста в это время происходило эмоциональное перенасыщение этой информацией, приведшей к его смерти накануне операции. Смерть наступила от эмоционального восприятия Е. Евстигнеевым рациональной информации, исходящей от врача, который не учел, что в русской культуре такое содержание предоперационной беседы отсутствует. У британского хирурга была высокая профессиональная компетенция, но ущербная коммуникативная, в частности, такой ее компонент, как эмоционально-культурные особенности пациента, который не был учтен врачом-профессионалом. Была нарушена экология конкретного человека, что и привело его к катастрофе. Следовательно, эмотивная компетенция, знание о психоэмоциональном заряде слова (высказывания) должна входить в профессиональную компетенцию.

Эмоциональным благом в таком случае можно считать соответствие информации эмоциональному ожиданию предвосхищаемого события, эмоциональную согласованность информации и ситуации. По мнению Р. Лакоффа, «получение эмоционального блага оказывается б о льшим благом, чем получение информации» [Lakoff, 1983, p. 309]. Такие четкие высказывания как «what is a cat, cannot be a dog» явно рациональны, однозначны и правильны. Но в случае эмоций такие правила составления высказываний не работают, поскольку эмоции кластерны, они по принципу матрешки могут вкладываться одна в другую, неощутимо переходить друг в друга или комбинироваться со своим антиподом, формируя оксюморонные эмоциональные образования типа Haß liebe, злобро, адорай и т.п.

По мнению П. Фресса, эмоциональность – это «чувствительность человека к определенным жизненным ситуациям» [Фресс, 1975]. Такие ситуации можно назвать категориальными эмоциональными ситуациями, которыми изобилует жизнь человека говорящего. Вся коммуникация и дискурсивная практика пронизана эмоциями. В социальном общении постоянно происходит внутреннее «расслоение» коммуникантов от их эмоциональных столкновений с действительностью, с дискурсивными событиями. Эмоциональная гармония, кооперация в социальной и межличностной коммуникации постоянно сопровождается эмоциональной дисгармонией, агрессией, обидами и т.п.

Полное устранение эмоций из человеческой коммуникации невозможно. Так, в кинофильме «Эквилибриум» приведено такое дискурсивное событие, когда в целях эмоциональной нейтрализации общества, были изобретены таблетки, прием которых стерилизовал эмоциональную чувствительность человека. Люди должны были перестать радоваться, любить, ненавидеть, грустить, то есть испытывать все человеческие эмоции. Но многие люди воспротивились такой стерилизации, отказались от приема таблеток и создали тайные общества с эмоциональным мироощущением, в котором утоляли свой эмоциональный голод вопреки социальным и властным преследованиям, вплоть до применения смертной казни. Homo sentiens этого государства не захотели превратиться в бесчувственных и эмоционально немых существ. По сути, в фильме провозглашается, что любая государственная цензура и преследования за убеждения являются эмоциональным давлением, давлением на эмоции коммуникантов-нонконформистов. Этот фильм утверждает приоритет сферы чувств, эмоциональности над всеми другими проявлениями человеческой сущности, доказывает её жизненную необходимость: жизнь даже без стрессов не вполне жизнь. Г. Селье давно уже доказал полезность стрессов, не говоря уже о других эмоциональных состояниях – остальных пяти тысячах эмоций, которые испытывает человек на протяжении своей жизни.

Тот факт, что словарь любого языка в большом количестве содержит аксиологическую и эмоциональную лексику и фразеологию позволяет предположить, что они коммуникативно необходимы и потому законны: если они есть в языке, то они должны быть использованы и изучены. Закон языковой экономии подтверждает справедливость этого тезиса: в языке нет ничего, что могло бы быть ему коммуникативно не нужно, то есть то, что нефункционально (принцип чеховского ружья, которое висит на стене и обязательно должно выстрелить).

Лингвистами и психолингвистами установлено и экспериментально доказано, что любое слово любого языка может быть использовано как аффектив. Наибольшим энергетическим потенциалом в этом смысле обладают междометия. Роль междометий в эмоциональной коммуникации детально изучена и многократно описана. Их коммуникативно-эмоциональный потенциал чрезвычайно высок: так, междометие «О!», произнесенное с разной интонацией, может выражать кластер более чем из 100 эмоций. Как известно, Эллочка Людоедка из «Двенадцати стульев» И. Ильфа и Е. Петрова обходилась всего 30 междометными словами и предложениями, она любую рациональную ситуацию эмоционализировала и комментировала аффективами. Английский поэт XVIII в. Дж. Байрон говорил, что всю человеческую судьбу можно выразить пятью междометиями: ба, ой, ого, ох, тьфу.

Междометия полисемантичны, амбивалентны, экспрессивны, аксиологичны. Они маркируют эмотивный тип текста, под которым понимается такой текст, который изменяет чувства / эмоции слушателя / читателя, его отношение к говорящему / пишущему, к содержанию информации, к миру и к себе в этом мире. Обе разновидности текстов – текст-сообщение и текст-отношение – могут быть эмоциональными и влиять на эмоциональную самооценку адресата. Эмоциогенными являются и тексты, оперирующие нечеткими множествами, непонятными фактами, которые вызывают у адресата эмоциональное напряжение. По информационной теории П.В. Симонова, недостаток информации (ее неточность или полное отсутствие) вызывает у человека негативное эмоциональное переживание ожидаемого события, сопоставимое со стрессом, и может быть отнесен к причинам эмоционального, терапевтического вреда.

Эмоциональное общение человека зависит от того, какие знаки внимания он получает в процессе общения, исходят ли они от чистого сердца или являются неискренними. Это внимание может быть как положительным, так и отрицательным, как глорификационным, так и диффамационным. Это особенно заметно в политических предвыборных баталиях, которые фиксируются в газетных текстах и в телевизионных выступлениях, и которые не всегда являются искренними для отправителя и не всегда таковыми для получателя. Отсюда и расхождение в прагматических эффектах. Обе ситуации (глорификация и диффамация) влияют на получателя и на отправителя. В случае продуманного эмоционального поведения отправителя наблюдается единство мысли, чувства и средств их выражения.

Одним из лозунгов предвыборной кампании был лозунг «Выбирай сердцем», который использовался в манипулятивных целях. Использование энергетического потенциала эмоций – наиболее сильное средство влияния во всех политических баталиях. Сторонники «сердечного» подхода к выбору могли бы сослаться на мнение С. Моэма, который устами одного из своих персонажей так охарактеризовал функции головы и сердца: «Своё мнение о роде человеческом я изложу тебе в двух словах... – сердце у людей правильное, а голова никуда не годится» [Моэм, 1985]. С этим мнением, высказанным писателем, можно было бы согласиться, поскольку любой хаос в жизни и в стране начинается с хаоса в голове человека. Действительно, у большинства людей беспорядок находится в голове, и голова часто не слушает сердце. Однако витальный выбор должен осуществляться все-таки холодной головой, то есть рационально. Именно ratio играет решающую роль в случае принятия ответственных решений, имеющих далёкие последствия.

Известно, что сферу рацио человека нельзя отделить от его эмоций, это касается и интеллекта. Д. Гоулман открыл и описал эмоциональный интеллект [Goleman, 1997], соединив разум с эмоциями. Но в человеке постоянно борются homo sapiens и homo senties. Противоборство и взаимодействие этих сил делает проблему эмоциональной коммуникации людей (особенно речевой, устной) и коммуникативную дистанцию между ними чрезвычайно сложной и индивидуальной для каждого отдельного случая, так как у каждого человека имеется свой эмоциональный дейксис [Сребрянская, 2005; Шаховский, Жура, 2002], который бесконечно варьирует эффекты общения людей друг с другом, чаще всего никогда полностью не понимающих друг друга до конца.

Известно, что в отличие от сферы разума, логики, которую можно нормировать и социально контролировать, рациональное управление эмоциональными коммуникативными процессами в полной мере невозможно. В определенной степени коммуникация эмоций в социальном пространстве регулируется обществом, его стереотипами и нормативами, в том числе и законодательными. Но человек, попадая в эмоциональные ситуации, всякий раз вербально и невербально нарушает эти нормативы, часто находя решение проблемы довольно неожиданно на инстинктивном и рефлексивном уровне.

Во многих эмоциональных категориальных ситуациях говорящие не обмениваются эмоциями с согласия друг друга (ср., например, обмен эмоциональными мнениями по поводу какого-либо события в жизни одного из речевых партнеров), а сбрасывают их друг на друга, то есть канализируют их (ср., например, конфликтные ситуации и ситуации агрессии) [Чесноков, 2005]. Когда говорят о языковой экологии, то, прежде всего, имеют ввиду эмоциональную коммуникацию, энергию которая часто бывает сильнее социальных норм общения. Именно поэтому дискурсивные ситуации, сопровождаемые яркими отрицательными эмоциями, характеризуются использованием нецензурной лексики с её явно негативной психоэнергетикой. Бравирование нецензурщиной в современной молодёжной среде дискурсивно не оправдано и не мотивировано («мы матерным языком не ругаемся, мы на нем разговариваем»). Универсальное распространение нецензурщины в коммуникативной среде молодёжи в 21 веке стирает её яркость, образность и прагматический эффект за счёт снятия её табуированности (даже словари уже фиксируют всю нецензурную лексику в полном объеме и делают её доступной для изучения). Однако «незапретный» теперь плод всё ещё продолжает оставаться сладким, хотя и становится постепенно обычной формой коммуникации (см. ниже Глава 3). За счёт расширившегося ассоциативного ряда сама сниженная лексика (в том числе и вульгарная), всегда оценочная и эмотивно-экспрессивная, теряет свою коммуникативную точность и яркость, затемняет восприятие транслируемых смыслов и зачастую делает коммуникацию размытой и не очень внятной. Такая ситуация увеличивает множественность интерпретаций прочитанного или услышанного, что затрудняет ориентацию языковой личности в коммуникативном пространстве: мы все больше и больше не понимаем друг друга и потому не можем достроить «вавилонскую башню» коммуникативного благополучия.

Л. Ельмслев называл язык свидетельством человеческого благородства. Наличие в лексике любого языка нецензурных слов и выражений – грубых, вульгарных, похабных – увы, не свидетельствует о благородстве человека, использующего их в своём общении с другими людьми, особенно если это употребление внеситуативно. Это утверждение распространяется и на сферу публичной речи. Так, экс-премьер-министр Правительства РФ М. Фрадков на одном из своих заседаний публично (это транслировалось по центральному телевидению) отчитывал министра транспорта, используя сниженную лексику, пообещав этому министру «дать пенделя». Сниженная, вульгарная и просторечная лексика не редкость в речи участников разнообразных политических телешоу (см., например, передачу «К барьеру!» В. Соловьева. Теперь это программа называется «Поединок»). При этом не учитывается психоэнергетическое влияние вербальных знаков таких эмоций на сознание миллионов телезрителей.

Публичное эмоциональное общение, в котором сознательно формируются и закрепляются отрицательные эмоциональные образы, порождает и концентрирует отрицательную психоэнергетику в обществе, размывает представление о дискурсивных нормах выражения эмоций.

Существуют такие категориальные эмоциональные ситуации, в которых оправдано использование вульгаризмов, и каждая языковая личность знает такую лексику, в совершенстве владеет ею в соответствующих ситуациях. Но в разных дискурсивных ситуациях допустимыми являются разные способы прямого / косвенного выражения психоэмоциональных состояний и правила использования знаков эмоций.

В дискурсивной эмоциональной ситуации существует и её непрямое выражение. Способом непрямого выражения эмоций является, например, ритуализация эмоционального общения в разных дискурсивных рамках. Ритуализация здесь позволяет снизить мощный энергетический потенциал естественных эмоций и направить его энергию на восприятие ситуации в ее целостности.

На уровне завуалированных импликаций проблема взаимодействия между ratio и emotio еще более усложняется. Каждый человек знает, что во время общения мы физически ощущаем смыслы, особенно эмоциональные, не имеющие вербальной упаковки в тексте высказывания. Вероятно, слова, как языковые знаки, имеют не только рациональную и эмотивную семантику, но и незримую чувственную оболочку. Примером, доказывающим существование скрытой эмоциональной коммуникации, особенно между близкими людьми, является малоизвестный факт о том, что, когда во время Великой Отечественной войны все письма с фронта перлюстрировались, и все солдаты были предупреждены о запрете сообщать своим родным о предстоящих боях, о потерях, о состоянии духа бойцов и о фронтовых трудностях. Тем не менее, письма с фронта все же каким-то мистическим образом транслировали эмоциональные переживания их авторов. Родные (адресаты) между скупыми строками нейтральной лексики и примитивного синтаксиса считывали эмоции пишущего (особенно эмоцию страха перед грядущим боем).

Следовательно, можно предположить, что эмоциональная коммуникация в этих письмах происходила не только посредством слов, а через какие-то биологические эффекты-фантомы, обволакивавшие эти слова, синтаксические структуры и саму композицию письма, и транслировавшие эмоциональные состояния пишущего на большие расстояния. Подобный пример позволяет предположить, что формы общения людей друг с другом не ограничиваются вербальными, невербальными и паралингвистическими средствами и формами. Жизнь показывает, что люди могут общаться мыслями и какими-то биологически невидимыми фантомами этих мыслей: нередко мы просто чувствуем, что человек хочет сказать, хотя он ещё ничего не сказал; нередко мы понимаем друг друга, не слыша и не видя собеседника. Это и есть эмоциональная энергетика, которой заряжено наше общение.

Обогащение опыта эмоционального общения происходит в том числе через рефлексию чувств, именно поэтому необходимо тщательное изучение эмоционально-рефлективного типа коммуникации. Известно, что опыты телепатической коммуникации включают в себя передачу на расстояние не только мыслей, но и чувств, или мысле-чувств. Всё коммуникативное поведение человека заполнено аксиологическими смыслами (человек всё и вся оценивает и переживает происходящее). Лингвистами установлено, что мир смыслов составляют ноэмы, а мир содержания – семы. Семы передаются через языковые формы – морфемы, слова, словосочетания, предложения, тексты. А ноэмы – через сопутствующие языковые формы смысла. Не зря же мы иногда говорим, что мысли, идеи, чувствования витают в воздухе, и они не имеют привычной нам материальной оболочки. Таким образом, смыслы, особенно эмоциональные, есть сверхсегментные, чувственные, полифонические, рефлексивные сущности.

Этот феномен описан писателем В. Мегре в его повести «Анастасия». На возможную справедливость такого предположения указывает и тот факт, что каждый из нас говорит на своём собственном языке, в основном мало сообразуясь с общественным (национальным) языком, хотя и подчиняясь его нормам и правилам. Индивидуальное варьирование этих норм и правил общенационального языкового кода эмоциональной коммуникации людей плохо подчиняется общим моделям: это объясняется наличием у каждого человека своего собственного чувственного кода, незнание которого другими коммуникантами и объясняет недопонимание, а иногда и полное непонимание людей друг другом (коммуникативный провал).

Проблема эмоционального понимания и проблема понимания эмоционального – это две разные проблемы, и трудность их осмысления состоит именно в том, что эмоциональные смыслы (ноэмы) в процессе коммуникации не имеют формальной упаковки: они не билатеральные знаки, а значит, и не знаки в привычном понимании слова, а нечто другое, биологическое, социально немаркируемое.

Возможно, проблема эмоциональной коммуникации и ее психоэнергетической мощности откроет путь к изучению нового вида языка, который предстоит открыть футурологической лингвистике. Это психоэнергетический, фантомный язык, имянаречение которого за будущей лингвистикой.