Коммуникативная функция эмоций

В предисловии мы уже отмечали огромную роль эмоций в современной жизни человека, и все возрастающую агрессивность его вербальной деятельности. Это объясняется бурными, глобальными событиями в мире, широкими открытыми контактами между народами и все усиливающейся тенденцией к агрессивности в отношениях внутри одной страны и между разными странами (см.: Северный Кавказ, Ирак, Израиль и Ливан, Иран и др.) [Агрессия …, 2004; Волкова, 2010]. Эта агрессивность иногда не может не вербализовываться даже в дипломатическом языке, что ведет к нарушению стилевого канона. Это объясняется также и многочисленными природными, технократическими, социальными и политическими катаклизмами и катастрофами, происходящими в мире, которые не могут не вызывать эмоциональное резонирование у населения и у авторов текстов СМИ.

Кроме этого, широкое использование эмоций объясняется и общим, глобальным эмоциональным раскрепощением человека, который перестал бояться открыто проявлять свои эмоции. Теперь уже является общепризнанным такой вид коммуникации, как эмоциональная коммуникация, и такие речевые акты, как эмотивные [Городникова, 1985; Филимонова, 2001 и др.].

Коммуникативный успех, счастье, радость возможны только при условии адекватного общения людей друг с другом. Именно этим объясняется тот факт, что в многочисленных научных исследованиях специально или попутно затрагиваются вопросы теории и семиотики эмоций, их концептуализации и вербализации [Volek, 1987].

Анализ огромного количества работ, посвященных этим проблемам, позволяет обозначить широкое поле метаязыка этих исследований. Приведем наиболее частотные терминопонятия современной эмотиологии (лингвистики эмоций): эмоциональный след / опыт / интеллект / дейксис; эмоциональная память / компетенция / компетентность / концептосфера / вербалика / авербалика / категориальная (типичная) ситуация / категоризация / личность / грамотность / культура / коммуникация / манипуляция / гендерная специфика / стилистика: тональность / картина мира; эмоциональное сознание / мышление / решение (выбор); рационализация эмоций и др.

Ключом к изучению человеческих эмоций является сам язык, который номинирует эмоции, выражает их, описывает, имитирует, симулирует, категоризует, концептуализирует, классифицирует, структурирует, комментирует, изобретает искренние и неискренние средства для их экспликации / импликации, для манифестации и сокрытия, предлагает средства для языкового манипулирования и моделирования соответствующих эмоций. Именно с помощью языка формируется эмоциональная картина мира представителей той или иной лингвокультуры.

Сказанное выше является лишь маленькой толикой современных теоретических и семиотических знаний об эмоциях. Какие же еще знания являются достоянием современной эмотиологии? Уже известно, что коммуникант, обладающий эмоциональной / эмотивной компетенцией, может адекватно распознавать вербалику / авербалику эмоций своего речевого партнера в естественной и художественной коммуникации; может адекватно выражать и описывать свои эмоциональные чувствования; может вербально манипулировать своими и чужими эмоциями. Вот почему важно в лингводидактике использовать методику, научающую управлять своими и чужими вербальными эмоциями. В практических курсах преподавания языковых дисциплин необходимо предусмотреть направления, связанные с обучением парадигмам эмоционального общения, то есть контекстно закрепленным эмоциональным средствам. Для этого следует учить правильным лексическим и грамматическим решениям в ситуациях эмоционального речевого поведения, в процессе семантизации собственных эмоциональных чувствований. Это поможет коммуникантам адекватно резонировать настроения своих речевых партнеров.

Лингводидактам должны быть известны базовые (универсальные) эмоции, которые легко обнаруживаются в лексике и семантизируются эмоционально даже вне контекста, т.к. они эмоциональны уже в словарном состоянии семантики. Их список по кластерному признаку приведен, например в [Шаховский, 2004]. Такая лексика уже определена в теории как эмотивная, а в семиотике – как кодировано эмотивная, поэтому в научающей эмоциональной коммуникации можно работать как со словарными, так и с контекстуальными эмотивами. При этом очень привлекательной лингводидактической задачей является составление парадигмы эмоциональных категориальных ситуаций, характерных для одного коммуникативного социума или для различных контактирующих социумов, напр., для конфликтных ситуаций различных типов, интимных ситуаций, ситуаций обмана и др. ситуаций в рамках трех основных тем: «жизнь», «любовь», «смерть». Такая дидактическая задача ставится и решается в фундаментальном учебнике О.И. Матьяш и др. Более того в этом учебнике поднимается вопрос о необходимости введения в учебные заведения России специального предмета «Коммуникалогия» с выделением раздела «Межличностное эмоциональное общение» [Межличностная коммуникация..., 2011].

Определенная эмоция всегда вызывается какой-нибудь специфичной или абстрактной ситуацией, которую мы называем типовой (категориальной). Например, эмоция страха обусловлена предвосхищением какого-либо зла (часто неопределенного, но часто заведомо известного и ожидаемого), так как эта эмоция может причинить горе или разрушение. А категориальная эмоциональная ситуация (далее КЭС) тревоги связана с неопределенным злом и непредвиденными ожиданиями опасности, которые нельзя просчитать. Существует логика отношений между типовой ситуацией и эмоцией, и это соотношение делает такую ситуацию категориальной. Например, несправедливость вызывает гнев, предательство может вызвать ярость и т.д. Каждый это знает и может ожидать вслед за своим поступком соответствующую эмоцию.

Все КЭС градуированы, и знание теории эмоций позволяет говорящему манипулировать (моделировать топосы своей вербалики) и снижать или усиливать силу вызываемой эмоции, так как это знание позволяет говорящему предвосхищать эмоциональную реакцию своего партнера. Подробная структура КЭС, взаимодействие ее конституэнтов и влияние на эмотивно-прагматический эффект межличностного общения подробно рассмотрен на примере КЭС «признание вины» в [Толкачева, 2009].

Следует знать, что любая речевая интерпретация изначально имеет явный или скрытый эмоциональный заряд, который основан на эмоции интереса (выгодно / невыгодно; удобно / неудобно; нравственно / безнравственно). Эмоции Homo loquens выполняют функцию катализатора его креативной способности. Эти способности зависят от эмоционального состояния человека, которое обусловливает его эмоциональный резонанс (резонирование) на различные события, происходящие с ним или другими представителями социума, и мотивируют порождение эмотивных знаков для вербализации многочисленных новых контекстуальных понятий: ампутация совести, лжепатриоты, лица в масках, положить лицом на асфальт, говорящие головы, оранжевая революция, розовая революция, печальный груз, ходячие удобрения, СМИсители, журналюги и др. [Шаховский, 2007 а].

Создание таких понятий начинается с восстановления эмоциональных следов памяти языковой личности, связанных с ее предыдущим индивидуальным и / или видовым эмоциональным опытом. Эти следы восстанавливаются в виде образов, хранящихся в эмоциональной памяти, и открывают новые эмоциональные валентности языковых единиц, согласующиеся с новой эмоциональной ситуацией при перенесении в нее прошлого опыта. При этом автоматический поиск эмоционального резонанса, который отбирает и распределяет в эмоциональной памяти различные образы, не переходит определенных универсальных порогов распознавания, благодаря чему вербализация и понимание эмоционального резонирования адекватно для всех коммуникантов данного языкового сообщества.

Так, восприятие слова «ампутация» основывается на рациональном знании, которое первоначально возникает в сознании человека, но затем (в случае имеющегося личностного опыта) сопровождается эмоциональным знанием / опытом / переживанием. События в Челябинском курсантском училище и их воспроизведение в памяти российских рядовых коммуникантов являются основой для адекватного восприятия ими авторского сочетания «ампутация совести»: при сочетании слова «ампутация» (ног у курсанта Сычова) со словом «совесть» («ампутация совести») возникает новое контекстуальное эмоционально окрашенное понятие конитивно-дискурсивной практики. Эмоциональный резонанс, вызываемый таким словосочетанием и выраженным в нем понятием, оказывается шокирующим: из двух нейтральных слов, соединенных в один композит благодаря вскрывшимся эмоциональным валентностям и особому дискурсу создано новое эмоциональное понятие и новый эмоциональный образ – эндосепт (о данном термине см. [Mouhiroud, 1994]), который еще долго будет выполнять роль эмоционального резонатора в коммуникативном пространстве.

Со временем интенсивность эмоционального резонирования может затухать и стираться в памяти Homo sentiens, но время от времени этот эндосепт будет активироваться одновременно с активацией этого концепта. Эндосепт посылает активирующую волну, которая имеет подсознательную природу и не управляется ratio человека. Эта активирующая волна может войти в резонанс с эмоционально близкими ему эндосептами. Французский лингвист С. Mouhiroud выдвигает гипотезу о том, что активирующая волна эндосептов распространяется глобально, но по заранее предусмотренным маршрутам ассоциативных и когнитивных сетей, уже имеющихся в опыте человека, а иногда и apriori (доопытно) по семантическому типу [Там же]. Именно поэтому успешно разрабатываются проблемы эмоциональной концептосферы [Красавский, 2001], культуры, толерантности, эмоционального поведения, эмоциональной / эмотивной лакунарности во внутри- и межкультурной коммуникации.

С 80-х годов прошлого столетия в отечественной и зарубежной лингвистике активно развивается эмотиология (лингвистика эмоций): написаны сотни монографий и сотни диссертаций об эмотивности языка, о роли эмоций в языковом поведении человека, об эмоциональной языковой личности – Homo sentiens, об эмоциональных концептах [см.: Вежбицкая, 1996; Красавский, 2001; Филимонова, 2001; Шаховский, 2001 а, 2004, 2009 а; Angliestentag, 1992].

Сегодня практически определено содержание термина «коннотация» [Быкова, 2005; Телия, 1986; Gowedowskij, 2002], под которой понимаются все дополнительные к значению оценки, и установлено, что эмоциональные коннотации являются частью этих оценок. Стало общепризнанным положение о том, что любое слово может быть нагружено эмоциональными коннотациями [Gowedowskij, 2002], и наши собственные исследования многократно подтверждают этот факт. По мнению С. Kerbrat-Orecchioni не следует смешивать «коннотацию» и «эмоциональную оценку», по-нашему мнению, эмотивность может быть коннотативной, а под «коннотацией» наряду с поликомпонентностью [Там же] можно понимать и монокомпонентность, то есть коннотация и есть только эмотивность [Шаховский, 1987 б]. Коннотативный компонент слова – это единство эмоциональных оценок, намеренное (или ненамеренное) изменение экспрессии, эмоциональная индексация вещи или слова, которая может быть социальной и индивидуальной, классической отличительной.

Кроме этого лингвистика эмоций пришла к такому пониманию эмотивной коннотации, при которой она рассматривается не в качестве дополнения к денотации, а как ее составной компонент, например: концлагерь, газовая камера, березка (для россиян), мама и т.п. Что касается оценочной коннотации, то современная эмотиология считает, что нет проблемы в разграничении оценки и эмоции: поскольку эмоция всегда есть оценка, то есть эмотивная коннотация всегда является оценочной.

Однако речевые факты, по наблюдениям лингвистов, упрямо свидетельствуют о другом: можно выразить эмоциональные суждения, не оценивая предмет («Х меня потряс»), а можно предмет оценивать только аксиологически, без эмоции (Это красиво, но оно оставляет меня равнодушным. Я уважаю чужое мнение, но не люблю его (Н. Фоменко)). Примерами слов, для которых характерно наличие эмотивности при отсутствии оценки, являются следующие: «волнующий», «потрясающий», «радостный» и т.п. Оценка без эмотивности характерна для слов «красивый», «хороший» и т.п. Единство эмоции и оценки можно проиллюстрировать словами «восхитительный», «презренный». В эмоциональном дискурсе оценочные суждения могут превратиться в эмоциональные, поэтому можно говорить о диффузности понятия «оценка».

Эмоции представляют собой разновидность человеческих страстей, которые пронизывают все сферы жизни человека и отражаются на всех уровнях его языка, поэтому не только лексика языка, но и фонетика и грамматика также пронизаны эмоциональными обертонами. Так, фонетика эмоций включает эмоциональную интонацию, которая имеет не только коммуникативную, но и эмоциональную функцию. Известно, что интонация культуроносна и коммуникативно значима, она эксплицирует образованность и воспитанность говорящих. Она выражает все оттенки настроений и эмоциональных состояний. Интонация является носителем коммуникативных смыслов и средством психологического воздействия на человека. С помощью нее возможно создание образов. Не вызывает никакого сомнения, что идентификация нации происходит через язык и через национальные интонации (ср. интонацию китайской и русской речи, испанскую и грузинскую, украинскую и итальянскую интонации). Аргументом этого тезиса являются и меняющиеся интонации российских телеведущих под влиянием, например, американской речевой нормы (интонационной и произносительной).

В этом же смысле (наряду с лексикой эмоций и эмоциональной интонаций) следует говорить о грамматике эмоций. Под грамматикой эмоций понимается эмоциональный синтаксис [Синеокова, 2004] и эмоциональная морфология (аффиксация, грамматические формы слов в речи / тексте и др.) [Филимонова, 2001].

Эмоции пронизывают всю коммуникативную деятельность человека с момента его рождения до ухода из жизни: эмотивность языка охватывает пространство от первого неосознаваемого крика ребенка до разных видов сознательного использования эмоций в речи взрослого человека, она касается выражения эмоций, их описания и обозначения в языке.

Вся художественная литература является депозитарием эмоций: она описывает эмоциональные категориальные ситуации, вербальное и невербальное эмоциональное поведение человека, способы, средства и пути коммуникации эмоций, в ней запечатлен эмоциональный видовой и индивидуальный опыт человека, способы его эмоционального рефлексирования. В этом плане вся художественная литература является бесценным учебником по воспитанию культуры эмоционального общения Homo sentiens. Результатом такого обучения является совершенствование эмоциональной / эмотивной компетенции, воспитание эмоциональной толерантности в межличностном, групповом и межкультурном общении, а также адекватное следование социализированным ритуалам эмоционального общения. Примером такого ритуала являются, например, формы вежливости в разных национальных культурах (ср.: английскую вежливость Sorry! Excuse me! с американской облигаторной социальной улыбкой, политкорректностью и с японской улыбкой на похоронах). Проблема вежливости как аспекта эмоционального поведения еще только начинает разрабатываться [Ларина, 2004]. Было бы чрезвычайно интересным рассмотреть также и категорию невежливости в эмоциональном / эмотивном аспекте. В этом смысле проблематичен вопрос, является ли сконфуженность и стыдливость компонентами вежливости. Есть мнение, что вежливость и эмоциональность – две противоположные категории, что вызывает сомнение и требует специального исследования. Аргументом в пользу последнего является то, что вежливость противоестественна, а эмоция скорее естественна. Мнение о том, что вежливость является социальным ритуалом не вызывает никакого сомнения. Другое дело – в разных социумах этот ритуал может иметь разную семиотику. Поэтому в коммуникалогии эмоции рассматриваются в аспекте семиотики и коммуникации, то есть как опыт не отдельно взятого субъекта, а межсубъектный опыт, введенный в процесс коммуникации и маркируемый специальными вербальными / невербальными знаками.

Работы по коммуникативистике сегодня уже не обходятся без обсуждения вопроса о значении эмоций в речи, потому что выражение эмоций означает адаптацию к психологическому образу собеседника и к коммуникативной ситуации вообще [Sternina, Sternin, 2003]. В многочисленных работах А. Вежбицкой впервые было проведено изучение и описание разноцветной палитры одних и тех же эмоций в разных национальных культурах, различие которых всегда приводит к значительным помехам в межкультурной коммуникации (как в естественной, так и в художественной, т.е. при чтении оригинальной литературы) [Wierzbicka, 1986]. Как пишет С. Kerbrat-Orecchioni, цветное стекло само влияет не только на интерпретации чувств исследователя, но и на их непосредственное качество. Отсюда возникает чрезвычайно актуальное для коммуникации эмоций проблема изучения и картирования эмотиологии конкретной лингвокультуры. Мы уверены, что это будет одной из проблем футурологической лингвистики. Тенденция в современной коммуникативистике уже сейчас подтверждает этот прогноз. Во-первых, уже известно, что различные сообщества пользуются не одним и тем же набором знаков для выражения своих эмоций; во-вторых, что эти знаки маркируют различные «коммуникативные жанры». Нормы эмоциональной экспрессивности варьируются в разных культурах и в зависимости от ситуации (ср.: приватная беседа и публичное выступление).

Все большее количество теоретиков языка, обращаясь к проблемам эмоциональной коммуникации, сходятся в едином мнении о том, что эмоции ставят перед лингвистикой важные проблемы и своим «скользким» характером» бросают ей серьезный вызов. Действительно, в сфере этой проблемы много неопределенного: расплывчатые категории, полиморфные понятия и неопределенные маркеры. До сих пор не определено понятие поля аффективности, а, следовательно, и понятие аффектива. Отмечается фантастическое разнообразие средств, которыми обладает эмоциональная речь, что позволяет говорить о полистатусном характере категории эмотивности языка. Нет строгого разграничения между ratio и emotio. В литературе уже отмечалось, что цифры заставляют рассуждать, и они же разбивают сердца. Любое высказывание вызывает у нас определенные эмоции, а это значит, что эмоции проникают во все уровни системы языка, однако пока невозможно установить точного соответствия между эмотивными высказываниями и их интерпретациями, дифференцировать эмоциогенный и эмотивный тексты [Ионова, 1998].

Одной из проблем коммуникации эмоций, до сих пор не получавшей должного внимания ни в лингвистике, ни в филологической герменевтике, является проблема эмоционального понимания и понимание эмоционального [Шаховский, 1991 б]. До сих пор недостаточно изучено соотношение между когнитивным, психологическим и лингвистическим уровнями эмоциональности говорящего [Шаховский, 2006]. Известно, что взволнованная речь не обязательно волнует, и наоборот, неэмоциональная речь может сильно волновать слушателя; что выраженные и реально переживаемые эмоции не всегда совпадают. Их асимметрия имеет разные варианты: эмоцию можно испытывать, но не выражать; можно выражать эмоцию, не испытывая ее; можно выражать эмоцию, отличную от той, которую испытывают.

Некоторые способы аргументации также являются знаками выражаемой эмоции, то есть можно говорить об эмоциональном типе аргументации или об эмоциях как форме / способе аргументации. Это тоже часть лингвистики и семиотики эмоций, которая требует самостоятельного исследования на материале разных языков.

Повторим: единство семиотики, теории и этики эмоций (трех систем) и их реализация в конкретной КЭС позволяет всем коммуникантам однозначно интерпретировать переживаемую и выражаемую эмоцию внутри одной лингвокультуры. Знание этого единства вооружает речевых партнеров знаниями механизмов порождения / выражения / вызывания эмоций, опознания их соматики. В условиях социума эмоциональные процессы между людьми имеют коммуникативную функцию, они имеют движущее начало: соматическое, ментальное, вербальное, поведенческое. Б о льшую коммуникативную эффективность имеют эмотивные маркеры: междометия, уменьшительно-ласкательные суффиксы и усилительные обороты в речи и в эмоциональном дискурсе, важные для правильного восприятия эмоций в реальной и художественной коммуникации и составляющие основу семиотики эмоций. При этом определяющее значение приобретает умение ориентироваться в КЭС, знание топосов, вызывающих определенные эмоции (такое поведение вызывает такую реакцию, а такое – другую), которое составляет существенную часть теории эмоций. Бывают неожиданные, непредвиденные реакции на определенные ситуации, знание и прогнозирование их тоже входит в теорию эмоций.

Вопросы лингвистики эмоций согласуются с информационной теорией эмоций П.В. Симонова [1970], согласно которой неизвестность, отсутствие соответствующей информации о событии и его последствиях всегда вызывает у человека беспокойство, страх или даже ужас. Получение ожидаемой информации, даже если она отрицательная снижает интенсивность этих эмоций, что отражается и в вербальном поведении человека, и тогда можно говорить о взаимодействии теории и семиотики эмоций. Именно семиотика кинетических и соматических эмоций позволяет коммуникантам однозначно считывать, например, страх или радость «с лица друг друга», также как и однозначно семантизировать вербальные знаки эмоций (аффективы и коннотативы). Каждой эмоции соответствует своя теловая семиотика. Эти симптомы типичны (и потому семиотичны) и одинаково понимаются всеми, даже в случае, когда они индивидуальны. Именно лингвистическое выражение эмоции делает ее эксплицитной, овнешвленной и потому доступной для понимания.

Окончательный вывод о выражаемой эмоции можно сделать только в конкретной ситуации, поэтому можно утверждать, что все эмоции дискурсивны и с этой точки зрения можно говорить о дискурсивном эмоциональном мышлении. Сочетание вербалики, невербалики и представления о ситуации делают понятной выражаемую эмоцию для наблюдателя и для партнера по коммуникации. Ярким примером справедливости этого утверждения является аффективный опыт читателей, сформированный письмами журналиста А.В. Минкина к Президенту [Шаховский, 2007 б] и эмоциональное резонирование этих писем читателями, как проявлением этого опыта.

Письма А.В. Минкина фактически содержат каталог политических и социальных событий в России и травмирующие психику человека последствия. Эти письма построены по следующей формуле: события + аргументация + экспрессия + эмоция + оценка + индивидуальный ментальный стиль = эмоциональный эффект и обратная эмоциональная связь с автором писем (а не с их персонажами). Автор доступен для обратной связи, а персонаж нет, поэтому все эмоции читателя, как позитивные, так и негативные, достаются автору писем, а не тем, о ком он пишет. Этот аспект косвенного отражения социальных и индивидуальных эмоций еще не описан в теории, семиотике и этике эмоций, но он очевидный пример практической значимости лингвистики эмоций, ее важности для практики коммуникации (в том числе и масс-медиальной), как и многих других аспектов, упомянутых в данной работе.