Пипл! Это мент в натуре! 10 страница

Все описанное нами служит способом пресечения об­ратной коррекции поведения в ядерной структуре, предупрежде­нием потока программирующей информации от преданных к лидеру. «Для обычных людей, — прямо сказано в „Бхагавадгите" (естественно, в комментариях к ней Прабхупады) выполнение предписанных „Ведами" обязанностей необходимо. Но чистый бхакта всецело занят служением Господу, и, хотя может иногда показаться, что его действия противоречат предписаниям „Вед", на самом деле это не так. Поэтому... даже самый умный человек не может понять намерений и действий чистого бхакты... Он стоит выше любой материалистической критики, так же как Кришна находится выше всякой критики» (БГ, 9. 28, комм.).

Еще одна важная составная часть поддержания ядерной струк­туры — пресечение горизонтальных связей между преданными: ин­формация должна замыкаться на лидера, а преданные не должны де­литься ею друг с другом. Мы были свидетелями необычного явления, когда преданные, общаясь едва ли не круглосуточно, т. е. будучи фор­мально вместе, не знали ничего ни друг о друге, ни о знаниях каждого. Они словно изолированы В то же время любая информация, попав­шая хотя бы к одному из преданных, немедленно становилась достоя­нием лидера группы. Вот как в «Бхагавадгите» Кришна говорит Арджу- не о необходимости разрыва любых привязанностей за пределами кришнаитской общины, не относящихся к преданному служению: «Скромность, смирение, отказ от насилия, — пишет он, — терпимость, простота, обращение к истинному духовному учителю, чистота, стой­кость, самодисциплина, отказ от объектов чувственного удовлетворе­ния, отсутствие ложного эго, осознание того, что рождение, смерть, старость и болезни есть зло, отсутствие привязанностей, свобода от затягивающего влияния детей, жены, дома и прочего, спокойствие пе­ред лицом как приятных, так и неприятных событий, постоянная и чистая преданность Мне, стремление жить в уединенном месте, отст­раненность от общей массы людей, признание важности самореали­зации, философский поиск Абсолютной Истины — все это Я провоз­глашаю знанием, а все, что бы ни существовало помимо этого, есть не­вежество» (БГ, 13.8-12).

Обращенные адепты культа нередко прекращают отношения с семьей, детьми и «остальной массой людей» или, во всяком случае, рассматривают эти отношения как незначащие, опасаются «затягива­ющего влияния» материального мира, мешающего духовной самореа­лизации. Основное для преданного — отношения с Богом через ду­ховного учителя, а фактически — с лидером ядерной структуры, в ко­торую он входит. Пресечение горизонтальных связей внутри и вне Общества сознания Кришны обеспечивает преимущество потоку ин­формации от лидера к преданным. Совершенно нетерпимы связи в рамках других иерархий: если кто-то общается с лидером другой (тоже кришнаитской) группы, он сразу вызывает подозрение (пред­ставляется шпионом).

Асимметрия знаний между различными уровнями иерархии (преданными и киртанером или им самим и духовным учителем) под­держивается механизмом эзотерики Вырабатывается эзотерический язык, охраняющий определенную часть информации, позволяющей переводить знания в навыки управления. И снова, как и в Системе, мы встречаемся с понятием «энергии» необъяснимого воздействия «силь­ной личности». Но если Система секрета из этого почти не делает — эзотеричность обеспечивается частой сменяемостью состава, то у кришнаитов разговоры на эту тему дозволены тем, кто уже исполня­ет функцию лидера. Один из них обьяснял, например, «энергетиче­ское» значение мантр и других составляющих обряда: «Машры облада­ют огромной энергией. Каждое слово на санскрите, вообще каждое слово обладает определенной энергией.. Вот если я буду вас ругать, у вас возникнет побуждение совершить определенное действие., в от­вет на мои слова... Если я буду хвалить вас, говорить, какие вы счастли­вые, какие вы красивые, то вы будете улыбаться, глаза ваши раскроют­ся шире...» Из приведенного пассажа ясно, что «энергия» здесь, как и в Системе, означает возможность воздействия на поведение и психиче­ское состояние. В «Бхагавадгите» есть места, понимание которых дает возможность управлять. Эти места считаются сокровенными: «Это со­кровенное знание, — наставляет Кришна Арджуну, — нельзя сообщать тому, кто невоздержан, кто не предан Мне и не занят преданным служе­нием Мне, а также тому, кто завидует Мне» (БГ, 18.67). «Кто невоздер­жан» — не соблюдает четыре «регулирующих принципа» преданного служения (ограничения в диете, сексе, отказ от азартных игр, запрет на горячительные напитки и табак) — не входит в круг служителей Криш­ны. «Кто не предан Мне» означает то же самое «Кто завидует Мне» — это претендующее на власть, «демоническое существо». А преданный и не претендующий на власть поймет содержание этой главы совсем не так, как лидер. Для лидера изложенное в ней — средство управления, для остальных преданных — правила и обоснования служения. Иными словами, условием открытия преданному сокровенных знаний — средств управления — становится полная трансформация его личнос­ти, делающая невозможным восприятие им управленческого потенци­ала этих знаний. Необходимо вначале воспитать человека и убедиться, что он действительно проникся духом преданности, отказался от лич­ной ответственности, не претендует на право решений и действий по собственной инициативе, — и только после этого раскрывать ему то, что может быть использовано для управляющего воздействия. В подоб­ном случае он почти обязательно поймет раскрытое знание уже с точ­ки зрения, определяемой его ролью — преданного. Мы имели возмож­ность убедиться, что именно так все и происходит на практике. Таким путем лидер оберегает себя от соперников, им же и воспитанных Соб­ственно, знание, необходимое для управления, передается, но еще раньше накладывается запрет на возможность его использования.

Так кто же становится лидером и получает доступ к эзотери­ке? По нашим наблюдениям, только самостоятельно понявшие, что обладают средствами управления, и в ком достаточно сильна моти­вация к лидерству. Позднее им раскрывается и остальная часть эзо­терического фонда. Но главное — ключ — человек должен прочув­ствовать сам. При этом он обязан понять, что входит в запретную для остальных зону, не рассуждать публично о собственных откры­тиях, так как попытка управления там, где добродетелью считается полное растворение в служении и отсутствие других желаний, счи­тается ересью.

Итак, в сообществе кришнаитов используемая ими индуистская по происхождению символика прочитывается как код авторитарной структуры — централизованной, иерархичной, основанной на верти­кальных связях с жестким пресечением горизонтальных.

Прежде чем вернуться к основной теме заимствования кришна­итской символики Системой, сделаем одно отступление, связанное с проблемой соотношения функциональной (среднего слоя) и воспро­изводящей структур в рамках общей модели сообщества. Мы уже вы­сказывали гипотезу, что функция воспроизводства (социализации но­вичков, трансляции традиций) в различных сообществах должна осу­ществляться «ядерными» структурами: централизованными и осно­ванными на вертикальных связях, уже потому, что процесс обучения (однонаправленная передача информации из ядра традиции на ее периферию) изоморфен процессу управления, также основанному на асимметричных информационных связях. Структуры воспроиз­водства должны быть ядерными вне зависимости от специфики дан­ного сообщества и воспроизводимых норм. Это могут быть нормы эгалитарной или авторитарной структур, но системы их воспроиз­водства структурно схожи. В кришнаитской среде мы, однако, сталки­ваемся с тем, что ядерная структура транслирует только свой собст­венный код. В результате мы не обнаруживаем в этой системе никаких структур, кроме ядерных Эго анатомия всех социальных образова­ний, получивших название «пирамид». Поскольку ядерные структуры, приспособленные к функции воспроизводства культурных кодов, не транслируют никаких кодов, кроме собственных, то таковые сообще­ства не способны ни к каким видам деятельности, кроме самовоспро­изводства. «В бхакти-йоге (йоге преданного служения. — Т. Щ.) бхакта не желает ничего, кроме Кришны. Чистый бхакта не желаег ни возне­сения на райские планеты, ни растворения в брахмаджьоти (особая трансцендентная сфера. — Т. Щ.), как не ищет он и спасения или осво­бождения из материальных пут. Чистый бхакта вообще не имеет ника­ких желаний» (БГ, 8.14). Эта система не имеет никаких программ, хотя вначале и обещает неофитам бесконечное счастье и осуществление любых желаний; однако, по мере погружения в круг преданных, чело­век должен осознать иллюзорность этих желаний

Бесконечное самовоспроизводство проявляется в характерной для подобных сообществ тенденции к бесконечному втягиванию но­вых членов, порой агрессивному прозелитизму. Теряя же возмож­ность расширения, подобные структуры вынуждены изменить свою структуру (сформировать нормы и структуры, предназначенные для других видов взаимодействия со средой) либо погибнуть.

Теперь вернемся в Систему и посмотрим, что происходит с кришнаитской символикой, когда она пересекает межгрупповой ба­рьер. Сохраняет ли она значения, связанные с нею в MOCK, или пре­терпевает трансформацию?

4. Смеховой барьер

Кришнаитские мотивы довольно активно заимствуются Системой, ча­сто встречаются в ее текстах, большей частью относящихся к смехо- вым жанрам. Характерны различного рода иронические переделки. Например, я встречала хиппи, называвшего себя Кришной. Как объяс­няли мне другие тусовщики, «он очень не любит этих кришнаитов и го­ворит: — Я тогда буду у них богом! Я — Кришна!» С точки зрения криш­наитов, подобные высказывания воспринимаются как проявление не­померной гордыни, демонической «зависти к Кришне»; с точки зрения Системы — как обычный для нее стеб. В Системе, как и в любой общно­сти, действуют механизмы дистанцирования от информации, проис­ходящей из чужого сообщества, в частности смеховой барьер. Систем­ная шутка: «Мама мыла Раму, мама мыла Кришну» (одновременно про­сматриваются след маха-мантры и фразы из букваря). В предыдущих главах мы приводили эротические частушки на мотив маха-мантры.

Что конкретно вызывает отторжение в Системе? «Я был у них у Харе Кришна, — рассказывал некий Джордж — Потом ушел. Они слишком давят: соблюдай принципы (имеются в виду «четыре регули­рующих принципа» кришнаитской аскезы-, воздержание от рыбы, мя­са, яиц; алкоголя, табака, чая, кофе, наркотиков; незаконного секса — законным считается сближение супружеской пары один раз в месяц, в момент, наиболее благоприятный для зачатия потомства, после пе­ния пятидесяти кругов мантр; азартных игр. — Т. /Д.). Они тянут пря­мо. Это не по мне. Недемократично». Другой Системный пипл сказал: «Меня не устраивают комментарии к Гите Его Божественной милос­ти... забыл как зовут. Какие-то два варианта: один — совершенство для каких-то сверхлюдей, а другой — для всех: пой маха-мантру двадцать четыре часа в сутки. Комментарии уводят куда-то в сторону от основ­ного смысла». И третий говорит примерно о том же-. «Лексика мне его (киртанера. — Т. Щ.) не понравилась-, недобрый он какой-то». «Будь, говорят, личностью, — и полный эгоизм. Будь личностью сам, а от остальных отдельно. Полный эгоизм». Системный пипл отмечает и отвергает кришнаитские толкования их символики, поддерживающие авторитарную структуру, отношения власти и служения: «давление» со стороны лидера, его монополия на «совершенство», разделение ролей («два варианта»), противопоставление всем остальным. Эти нормы противоречат нормативному комплексу Системы, в основе своей эгалитарному, культивирующему свободу. Естественность, расслаб­ленность и беззаботность противоположна кришнаитским аскетичес­ки-дисциплинарным установкам. С этим и связано конструирование смехового барьера, препятствующего проникновению в Систему чужой для нее информации (кодов авторитарной структуры). В то же время смеховой барьер позволяет получать определенную информа­цию, он проницаем, в отличие от различных форм враждебности. Сме­ховой барьер оставляет все-таки возможность общения, что и проис­ходит. Хиппи иногда могут воспользоваться гостеприимством криш­наитов, чтобы вписаться, да еще и поесть у них во время путешествий по трассе. Вполне в их стиле и «послушать лекцию по Бхагавадгите».

Отвергая кришнаитские интерпретации символов, Система тем не менее активно впитывает и использует их, только в другом значе­нии. Кришна, по представлениям Системы, — бог любви, кришна­изм — «религия добра». «Все мы дети Кришны», — было написано в Ро­тонде. Кришна символизировал равенство всех людей перед Богом. Правда, в этой роли он не одинок- рядом значилось, что «Все мы дети одного отца — Христа» и «Пипл! Объединяйтесь! Нас связывает кос­мическая сопричастность». Кришна занимает место в фонде тради­ции Системы, наряду с другими образами, что кардинально противо­речит его роли в представлении кришнаитов, где он Единый и не име­ющий равных Верховный бог. Там монизм, в Системе — плюрализм. Таким образом, восточная символика, проникая в Систему, претерпе­вает перекодирование, меняя свое значение. В Системе ее толкование сводится к обычному набору хипповских норм. В плясках Кришны с пастушками, например, видится совсем не метафора радостного пере­живания преданности верховному правителю мира, а аналог хипповской free love. В перекодированном виде заимствованная у кришнаитов (или из другого сообщества) символика служит поддер­жанию эгалитарной структуры самой Системы, а вовсе не структуры отношений, кодом которой она служила в прежней среде. Мы видели, что даже противоположные по многим характеристикам структуры могут поддерживаться при помощи одних и тех же символов при ус­ловии, что последние прошли процесс перекодирования. Пока же этот процесс не завершился, чуждая символика остается на некото­рой дистанции, поддерживаемой при помощи смехового барьера.

Примечания

¹0 Международном обществе Сознания Кришны см.: Григулевич И. Р. Пророки «новой истины»: Очерки о культах и суевериях современного ка­питалистического мира. М., 1983- С. 112-116; Сенкевич А. За стенами аш­рамов // Бессмертный лотос: Слово об Индии. М., 1987. С. 176-207; Ткаче­ва А. А. Индуистские мистические организации и диалог культур. М., 1989. ² Здесь и далее ссылки на «Бхагавадгиту» приводятся по изданию, которым пользуются члены MOCK (в английской аббревиатуре ISKCON): Бхагавадги- та, как она есть / Перевод и комментарии Свами Прабхупады. Москва; Ле­нинград; Калькутта; Бомбей; Нью-Дели. Это издание существенно отличает­ся от других переводом, комментариями и интерпретацией священных тек­стов. Именно оно признано в MOCK каноническим. ³О концентрации внимания на личности учителя см., например: Семен- цов В. С. Проблема трансляции традиционной культуры на примере судь­бы «Бхагавадгиты» // Восток — Запад: Исследования; переводы; публика­ции. М„ 1988. С. 22.

⁴Дашиев Д. Б. Некоторые социально-психологические аспекты культа на­ставника (по тибетским источникам). Психологические аспекты буддизма. Новосибирск, 1986. С. 137-143. 'Там же, с. 142.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ровать три основные группы выводов. Первая касается метода изучения прагматики символа, апробацией которого и служит, собственно говоря, эта работа. Вторая группа — формулирование выявленных в ходе исследования соответствий между семантиче­ским наполнением символа и социальной структурой, в которой он действует. Проще говоря, речь идет о способах кодирования структуры сообщества. Третья группа выводов касается проблем самоорганизации сообщества и эволюции его символики.

1. Метод раскодирования

1.1. ЦЕПОЧКА РАСКОДИРОВАНИЯ

Наше внимание было сосредоточено в основном на прагматике сим­вола — его интерпретации и использовании. Причем больше всего мы занимались последствиями интерпретации. Мы фиксировали реак­ции на символ, считая их ключевым звеном в процессе раскодирова­ния. Затем нужно было выяснить, во что складываются эти реакции — вся сумма реакций на весь массив символов сообщества; ясно, что они образуют систему взаимодействий, составляющих ткань жизни дан­ного сообщества. Но каждое подобное взаимодействие служит прояв­лением межличностного отношения, связи, множество которых скла­дывается в некоторую структуру отношений — и нас интересовало, ка­кую именно. Другими словами, цепочка раскодирования символа включала несколько звеньев: первое — интерпретация, второе — реак­ция, третье — реконструкция социальной структуры.

В конечном счете мы приходим к пониманию взаимозависимо­стей между значениями символики и структурой сообщества. Просле­живая путь разворачивания символа в сообщество, мы прежде всего получаем возможность судить о его влиянии, т. е. о влиянии идеально­го мира, знаков, слов, на различные стороны жизни (роль символа в формировании групповых границ, иерархии, выдвижении лидеров, сложении и фиксации норм, трансляции традиции). И обратно — можно судить о способах символического кодирования социальной структуры. Какие изменения происходят в символическом мире в от­вет на те или иные социальные процессы? Как тип структуры отража­ется в символике? С одной стороны, зная символику сообщества, мож­но представить его устройство, а с другой — наоборот, зная структуру сообщества, заранее предсказать смысловое наполнение его симво­лов. Представив желаемую структуру, тип отношений, можно спроек­тировать символику, и с ее помощью такая структура будет создана. Заметим, что на этом пути социальных реформаторов подстерегает «рок устроителей», но о нем — чуть позже.

Итак, мы «прочитываем» символику конкретного сообщества, но выходим далеко за рамки обычного понимания прочтения как установ­ления «значений»: мы фиксируем действия, к которым приводит извле­чение данных значений. Таким образом, мы спускаемся с семантиче­ских «небес», где знак пребывает в качестве идеального объекта, на зем­лю, где он материализуется. И все исследование «плавает», постоянно пересекая грань этих миров.

1.2. МИСТИЧЕСКАЯ ТАЙНА СИМВОЛА, С ПОЛНЫМ ЕЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕМ

Постановка проблемы связей символа с социальной структурой обусловлена, среди прочего, потребностями развития семиотики. Чем дальше, тем очевиднее становится, что ряд вопросов, казалось бы, чистой семантики не решается в рамках ее самой. Объяснение варьирования значений нередко лежит в области социальной струк­туры. Достаточно упомянуть Осгуда с его Семантическим диффе­ренциалом: значения (интерпретация, восприятие) символов зави­сят от этнической, профессиональной, групповой и тому подобной принадлежности интерпретатора¹. Известна также гипотеза о связи бинарной структуры мира в мифе с дуально-фратриальным делени­ем племени.

К проблеме социосемантических соответствий постоянно под­водит исследование ритуала в архаических культурных традициях. Скажем, К С. Сарингулян предлагает общий подход к исследованию духовных (идеальных, знаковых) образований — ритуала, мифа, сим­вола и т. д., при котором «любое духовное образование... в действи­тельности представляет собой компонент социальной технологии общества и, следовательно, так или иначе участвует в поддержании и воспроизводстве структуры данного общественного организма»².

Политолог и культуролог Коэн вообще рассматривает сообщество как своего рода символ, по-разному прочитываемый его членами³.

Короче говоря, постановка вопроса о связях символа и со­циальной структуры не нова, возможно, даже самая древняя. Глубоко семиотическая, по нашему убеждению, книга — Евангелие — не мог­ла не отметить социоорганизующей роли знаковых объектов. Еван­гелие от Иоанна, как известно, начинается так «В начале было Сло­во, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1: 1). «И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины...» (Ин. 1: 14). Затем Слово было отправлено в человеческий мир и воплотилось, чтобы из него развернулось Царство Божие, как дерево вырастает из зерна, т. е. явно с социоорганизующей целью. Вообще в глазах древ­них народов (задолго до Библии) Слово, Символ — любой знаковый объект — обладали мистической силой. На этом, собственно говоря, основываются ритуалы Символ и его использование, как правило, сакрализованы. Умение манипулировать символами в архаическом сознании, можно сказать, тождественно волшебству, поскольку са- крализует личность манипулятора. Сакрализация, мистическое восприятие символа во многом связано с его таинственной спо­собностью влиять на человеческие отношения, особенно в том, что связано с властью. Понятно, почему хранители символики (жрецы и различного рода мистики, например, суфии) нередко встреча­лись в роли наставников или советников при дворах властителей, от Древнего Египта до средневековых монархий Европы и Востока. Та­инственная власть символа приковывала к нему внимание на протя­жении веков. И были люди, заинтересованные в сохранении тайны механизма этой власти.

Постоянно шла разработка новых символов (идеальных струк­тур, знаков), появлялись профессиональные их творцы — не только мистики, но поэты и философы — впрочем, их творчество долгое вре­мя воспринималось не без сакрального оттенка. В. Н. Топоров, напри­мер, пишет о восприятии поэта в традиционной культуре как «носите­ля обожествленной памяти»⁴. Да и в современных контркультурных образованиях в России и на Западе фигура Поэта, Художника вопло­щает в себе харизматическое лидерство⁵. Философия до сих пор со­храняет направленность на социальное преобразование. Философ­ская система, как правило, строится не просто как картина некоею мира. Обычно она включает раздел типа Утопии, попытки представле­ния социальной структуры, способной возникнуть при условии реа­лизации описываемого мира на практике. Получается, что творец символического мира мысленно выращивает собственное «дерево» из зерна, достаточно упомянуть «Государство» Платона (а может быть, и описание Атлантиды)⁶ или социальные проекты Дидро, Фурье или Гольбаха⁷. Цель философствования — не просто создание символа, символического мира, а изменение с его помощью социальной дейст­вительности; сохраняется отношение к знаковым системам как к средству строительства или изменения отношений, их структур.

На философском уровне все это выглядит достаточно отвле­ченным; но использование символа как средства социальной манипу­ляции постоянно проявлялось и на уровне практики. С этой точки зрения интересно богостроительство русских революционных мыс­лителей (и практиков!). Характерно, что Лавров, Бакунин, Михайлов­ский и другие сознательно творили миф, их последователи — даже Бога — и специально как средство манипуляции «косной толпой», «подхлестывания» истории в направлении революционных преобра­зований⁸. Все это не оставалось на уровне теоретических изысканий, а воплощалось в социальную практику и в конце концов привело к смене власти в России. Большевики продолжили эксперименты, со­вершенно сознательно используя все доступные им символические и знаковые средства для строительства запроектированной ими струк­туры Характерен цикл статей А. В. Луначарского о музыке (искусству уделялось большое внимание, как средству влияния на массы). В стать­ях «Музыка и революция», «Танеев и Скрябин» и ряде других⁹ Луначар­ский подробно обсуждает средства влияния и воспитания народа: «...искусство, — пишет он, — не только служит орудием познания, но и организует идеи и в особенности эмоции. Организует через посред­ство образов, также через посредство музыкальных идей, организует эмоции как боевую силу, как воспитательную силу. Глубокое замеча­ние Толстого, что всякий художник, в сущности говоря, заражает сво­им настроением окружающих,... относится как к отдельному худож­нику, так и к классу. Класс точно так же создает мощные вибраторы. Эти мощные вибраторы, как могучая волна, начинают обнимать все и заставляют звучать все сердечные и умственные струны окружающих на тот же лад..»¹⁰. Более того, Луначарский «вычисляет» конкретные музыкальные стили, способствующие созданию необходимого рево­люции типа личности: «Итак, мы, как революционеры, можем ждать еще в будущем титанических песен революционной страсти, но пока не только в русской музыке, но, может быть, и в мировой не найдем более страстного музыкального языка, чем язык Скрябина в таких его произведениях, как „Прометей" и ему подобные. Как строители, как сторонники коммунистического порядка, противники псевдодемо­кратического хаоса капитализма, мы дождемся еще великих песен о строительстве и о согласии народов, но пока не только в русской му­зыке, но, может быть, и в мировой мы с трудом найдем песни такой глубокой содержательной и строительной мудрости, как те, какими одарил нас Танеев»¹

Следы подобного подхода к символу обнаруживаются не толь­ко в музыке, но также и в изобразительном искусстве, особенно в ар­хитектуре. Существует подход к архитектурному творчеству как к со­зданию или организации значащей среды, долженствующей прямо повлиять на социальное самоощущение и самоопределение живуще­го в ней человека. Известно пристрастие диктаторов к монументаль­но-масштабным архитектурным формам: большие площади, стадио­ны, высотные здания предназначены были для формирования стерео­типа отношений «толпа— диктатор», возвеличивания властителя и обезличивающего сведения населения в абстрактные множества. Со­ветская архитектура не избежала попыток «формирования „нового человека" посредством новой среды»¹². В 1989 г. в Ленинграде прошла региональная научно-практическая конференция «Человек и среда его обитания»; ряд докладов на этой конференции так или иначе ка­сался идеи социального манипулирования посредством направленно организованной значащей среды. Н. Н. Измоденова из Перми в крат­ком историческом экскурсе упоминает, например, один из моментов развития советской архитектурной мысли (и практики): «...в 20-е гг. XX в. необходимость преобразования „старого мира" связывалась с неизбежностью коллективизации быта, что в соответствующих кон­цепциях воспроизводилось как необходимость строительства домов- коммун и фабрик-кухонь Эти опредмеченные идеи должны были, по мысли авторов, преобразовать человека-индивидуалиста в коллекти­виста»¹³. В целом в теории архитектуры сохраняются явные следы подхода к символике среды как к социоорганизующему средству. По- видимому, не случайно именно отсюда представления о влиянии сре­ды на отношения и личность проникают в психологическую науку (в этом отношении показательна монография чешского ученого М. Черноушека «Психология жизненной среды»)¹⁴.

Итак, проблема влияния символа на жизнь общества давно и на­стойчиво ставится мистиками, философами, политиками и в особен­ности волнует социальных практиков — революционеров или власти­телей. Возможно, в нашей работе, восстанавливая путь раскодирова­ния (от символа — к социальной структуре), мы в некоторой степени заново открываем то, что было известно древним. Но нам более важен не факт влияния, а его механизм.

1.3. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ И ДЕЙСТВИЕ

Очень важный момент нашего метода прочтения символики — по­вышенное внимание к реакциям. Такой подход позволяет преодо­леть одно из главных затруднений, связанных с восстановлением значений символа.

Приступая к исследованию, мы поставили задачей прочтение символов конкретного сообщества — Системы. Но задача прочтения в действительности не так проста. Интерпретации, во-первых, неод­нозначны, во-вторых, часто вообще не вербализованы и даже невер- бализуемы, поэтому указать конкретные значения (или хотя бы их конечное число) для каждого символа, строго говоря, задача некор- рентная. Сами символы не есть нечто безусловно данное и постоян­ное; один и тот же предмет, жест, слово могут нести символическую нагрузку или быть чисто утилитарными. Выход может быть найден в фиксации реакций на символ. Во-первых, сам факт реакции гово­рит о том, что предмет, жест и т. д. в данном случае воспринят как символ, сигнал к действию — и, следовательно, интерпретирован. Во-вторых, реакция — конечный результат интерпретации, в отличие от нее самой осязаемый и легко фиксирующийся. Действия очевидны, моделей поведения в сообществе конечное число, что также отличает их от интерпретаций с размытыми границами. Реакции могут бьггь основанием для классификации интерпретаций (такую систему классификации значений — по типам реакции предлагает Т. М. Дрид- зе)¹⁵. Вообще интерпретация, как давно замечено семиотикой, зави­сит от предполагаемой реакции, отражая намерение действовать оп­ределенным образом. «Знак... не существует вне программы деятель­ности и поведения его истолкователя»¹⁶, — пишет Т.М. Дридзе. Она ссылается на труды Ч. Морриса, отмечавшего, что «толкование само по себе уже является предрасположением к какой-то реакции»¹⁷. По существу, интерпретация есть в некотором смысле процесс вложе­ния интерпретатором в символическую оболочку собственной про­граммы поведения. Интерпретация может быть вербализована или нет, осознана или нет, но реакция позволяет восстановить интерпре­тацию, предшествовавшую ей.

Существует еще одно соображение, побудившее нас фиксиро­вать внимание на реакциях-, стремление не только получить значения символа, но и восстановить процесс, в результате которого они полу­чаются. Используя наш метод, можно проследить и воспроизвести способы кодирования и раскодирования символов, происходящих в среде, где реально находятся.

2. Социосемантические

соответствия, или Коды сообщества

Прочитывая символику сообщества вышеописанным способом, мы находим ряд соответствий между символической картиной мира и со­циальной структурой сообщества, где она существует.

Например, чтобы быть удовлетворительными для носителей символов, все их толкования должны строиться по заданным принци­пам. Подобных принципов интерпретации в Системе (ключей к сим­волике) мы обнаружили четыре: интерпретируя символ, необходимо свести его к «антинорме», к «группе», к «норме», либо, наконец, от­крыть его «энергетику». Каждому ключу соответствует особая модель мира. Если всю символику Системы проинтерпретировать с помощью ключа «антинорма», то она сложится в некий «антимир», где все устро­ено не так, как в «большом» обществе, все «запретно», нарочито «не­правильно». Модель «антимира» существует на границах Системы с внешним миром.