Часть первая 61 страница

Побить рекорд Баффета было теперь целью большинства крупных финансовых менеджеров в мире. Некоторые считали, что Мэриуэзер, по крайней мере подсознательно, зол на Баффета за то, что тот не защитил его в Salomon, а потом отказался опять взять на работу¹⁴. Не ставя никого в известность, Long-Term Capital делал короткие позиции по Berkshire Hathaway, считая, что BRK переоценена по сравнению со стоимостью акций, которыми она владеет¹⁵. Более того, Long-Term основал компанию по перестрахованию Osprey Re, названную в честь медного орла, установленного на фонтане перед зданием Long-Term Osprey Re должна была страховать от землетрясений, ураганов и других природных катаклизмов — иными словами, она входила на территорию Аджита Джейна. Канавы вдоль дороги под названием «страхование» были усеяны обломками. Баффет — ярчайший пример осмотрительности — в молодые годы сам чуть не стал одним из них. Это была такая дорога, что каждый новичок, который выезжал на нее, должен был лишний раз проверить, есть ли у него в кармане ключи от тягача, способного вытащить его из канавы.

Постепенно, по мере разбухания «сундуков» Long-Term и появления на рынке ее подражателей, к началу лета 1998 года кредиторы, как это периодически случается, начали понимать: расчеты на то, что люди, которым они одолжили деньги, вернут их, ничем не оправданы. С ростом процентных ставок конкуренты Long-Term стали демпинговать по своим самым «хитрым» позициям. Это привело к снижению цен и запустило цикл продаж. Но Long-Term сделал ставку на покупку, продавая самые

надежные и покупая более дешевые, но рискованные активы. Такая сложная модель исходила из того, что, когда финансовые рынки стабилизируются, цены рискованных активов приблизятся к ценам надежных. Все было основано на предположении, что рынок станет менее волатильным, то есть начнет расти и будет дергаться гораздо реже. В целом обычно так и происходило. Но это отнюдь не означало, что так будет всегда. В Long-Term об этом знали, поэтому и «заперли» капитал инвесторов на достаточный срок, обеспечив свою безопасность. Или думая, что обеспечивают ее.

17 августа 1998 года Россия неожиданно объявила дефолт по своему рублевому долгу. Это означало, что она не будет платить по счетам. Когда правительство большой страны больно бьет по кредиторам, финансовые рыки содрогаются. Инвесторы демпингуют по всему, что только попадается на глаза. Один из менеджеров заранее предупредил Long-Term: стратегия собирать понемногу на триллионах торговых операций — это все равно что собирать пятицентовики перед бульдозером¹⁶. Теперь — сюрприз! — оказалось, что у бульдозера мотор от Ferrari и что он несется со скоростью 80 миль в час.

В воскресенье 23 августа «я играл в бридж на компьютере. Мне позвонил Эрик Ро-зенфельд из Long-Term). Один из сподвижников Мэриуэзера, сорокапятилетний Ро-зенфельд в свое время занимался тем, что анализировал тысячи торговых операций Мозера в Salomon, чтобы разобраться в допущенных ошибках. Баффету он нравился. Теперь Мэриуэзер дал ему поручение продать арбитражные позиции по слиянию компаний, чтобы уменьшить объем кредитного портфеля. «Я несколько лет ничего не слышал о нем. Со страхом в голосе Эрик стал предлагать мне купить все эти позиции за шесть миллиардов долларов. Они полагали, что

_ 450

арбитражные позиции можно просчитать математически». В ходе разговора Уоррен рефлексивно подверг Розенфельда «баффетированию». «Я сказал Эрику, что возьму только некоторые позиции, а не все».

Несколько дней колебания рынка обошлись Long-Term в половину его капитала. Целую неделю партнеры обзванивали всех, кто был в их базе данных, пытаясь найти деньги до того, как 31 августа плохие новости придется сообщить инвесторам. У них не было никаких шансов. В конце концов они согласились на то, чтобы Ларри Хили-бранд — суперрационалист, которого на Уолл-стрит прозвали «Двадцать три миллиона» (за полученный им бонус, который заставил плакать от зависти самого Мозера), — был делегирован в Омаху, чтобы рассказать Баффету о том, чем владеет Long-Term

На следующий день Доу-Джонс упал на 4 процента. Газета Wall Street Journal назвала это падение «мировым margin call». Инвесторы запаниковали и стали продавать. Баффет встретил Хилибранда в аэропорту и привез в Kiewit Plaza. Скромный небольшой кабинет Баффета, в котором сидели еще несколько человек, а стены были украшены сувенирами с логотипом Coca-Cola, разительно отличался от гигантских помещений в Гринвиче, где стояли бильярдные столы и даже имелся тренажерный зал со специально нанятым тренером.

В попытке спасти собственные инвестиции в компанию Хилибранд сам влез в долги, перезаложив перезаложенный долг, по которому Long- Term уже сам себя перезаложил. Он потратил целый день, разъясняя каждую позицию, подчеркивая при этом, какую прекрасную возможность она представляет для Баффета¹⁷. «Он хотел, чтобы я вложил капитал. Он описал семь или восемь главных позиций. Я знал, что происходит с соотношениями цен в этих областях. Меня бы это заинтересовало, потому что некоторые соотношения и спреды были просто сумасшедшими. Но он предлагал сделку, которая для меня не имела никакого смысла. Они думали, что у них есть время, чтобы сыграть до конца. Но я сказал “нет”, и все было кончено». Баффет сказал ему: «Я не инвестирую в чужие фонды»¹⁸. Он видел себя только в роли владельца.

A Long-Term не нужен был новый владелец, Long-Term нуждался в инвесторе. Был момент, когда инвестировать в хедж-фонд был готов кто-то другой, но и он в конце концов отказался¹⁹. К концу месяца, когда надо было представить отчет, фонд потерял 1, 9 миллиарда долларов — почти половину капитала — из-за нетипичной в целом комбинации понижения на рынках акций и почти истерической боязни рисков на рынке облигаций*. Так как модель предполагала однопроцентную вероятность потери 20 процентов капитала, происходящее можно было сравнить с обрушившимся на Нью-Йорк ураганом четвертой категории. Мэриуэзер написал письмо инвесторам, в котором говорилось, что потеря почти половины денег фонда — это «шок», но «перспективы для продаж на текущий момент считаются лучшими в истории LTCM. Фонд предлагает вам инвестировать на особых условиях, касающихся комиссионных LTCM»²⁰. Long-Term по-прежнему вел себя так, как будто мог собрать деньги, чтобы выйти из кризиса и заработать в будущем. Но с уровнем уже взятых на себя долговых обязательств он не имел такой возможности. То, что называлось «риском», на поверку оказалось потерей денег. Long-Term к этому не был готов. Замкнутость корпоративной культуры, принятые в хедж-фонде способы ведения бизнеса долгое время способствовали тому, что его партнеры закрывали глаза на тот факт, что ни один здравомыслящий инвестор не станет вкладывать деньги в бизнес, если у него не будет возможности контролировать их использование.

Прочитав послание Мэриуэзера, Баффет в тот же день написал письмо коллеге, переправив вместе с ним и просьбу Мэриуэзера, отметив при этом: «В приложении — потрясающий пример того, что происходит, если у вас: 1) есть десяток людей с уровнем IQ 160; 2) их общий опыт работы в данной области в сумме составляет 250 лет опыта; 3) они используют большую часть чистого капитала в бизнесе; 4) используют тонну долговых обязательств²¹.

«Все умноженное на ноль равняется нулю», — говорил Баффет. Потерять все — это остаться с «нулем». Независимо от того, насколько мала вероятность потерять все, пока вы имеете возможность делать ставки снова и снова, риск накапливается и умножается. Если делать ставки достаточно долго, то рано или поздно выпадет zero**. A Long-Term даже не удосужился просчитать риск потерь больший, чем в 20 процентов.

Наступил сентябрь, а «землетрясение» не утихало. Long-Term лихорадочно искал деньги, потеряв уже 60 процентов своего капитала. Другие трейдеры еще более усугубили ситуацию, открывая короткие позиции там, где Long-Term был вынужден продавать, что влекло за собой еще большее снижение цены. Бегство инвесторов из рискованных в более надежные активы достигло масштабов, которые модель Long-Term считала невозможными. Long-Term предложил Goldman Sachs выкупить половину компании. Нужны были четыре миллиарда долларов — невероятная сумма для находящегося в критическом положении хедж-фонда.

Goldman Sachs провел переговоры с Баффетом по поводу возможности ссуды. Баффет отказал. Но отметил при этом, что рассмотрит возможность вместе с Goldman купить весь портфель активов и долгов. Вместе им хватило бы сил, чтобы переждать кризис и получить прибыль по имеющимся позициям. При этом Баффет поставил условие — «никакого Мэриуэзера».

Long-Term был должен «дочке» Berkshire, должен был людям, которые были должны Berkshire, должен был людям, которые были должны людям, которые были должны Berkshire. «Деривативы — как секс, — говорил Баффет. — Проблема не в том, с кем мы спим, а в том, с кем еще спят наши партнеры». Отправляясь в Сиэтл, чтобы встретиться с Гейтсами и отправиться в путешествие под названием «Золотая лихорадка» из Аляски в Калифорнию, он вызвал своего помощника и сказал ему: «Не принимайте никаких объяснений от того, кто не предоставляет залог или получает margin call. Не принимайте никаких объяснений или извинений»²². Он имел в виду, что даже если Хоуи хотя бы на день позже заплатит ренту, то его ферму следует отобрать.

На следующее утро он, Сьюзи, Гейтсы и еще несколько пар полетели в Джуно. На вертолете они облетели ледяные поля, проехались по фьордам, чтобы увидеть огромные голубые айсберги и водопады, обрушивающиеся с высоты в несколько тысяч футов. Баффет, как и все остальные, присутствовал на презентации, организованной гляциологами, но мысли его были заняты тем, сделает ли Goldman Sachs предложение по Long-Term Продавцы-грабители к этому времени так низко опустили цены, что Long- Term уже практически ничего не стоил. Никогда в его карьере Баффету еще не предоставлялось столь неожиданного случая купить сразу такое количество кризисных активов.

На следующий день во время отлива участники поездки отправились на залив, чтобы посмотреть на медведей гризли, сотни которых часто появлялись в Пак-Крик. В это время Баффету позвонил глава Goldman Sachs Джон Корзин. «Сигнал прерывался из-за огромных скал по обе стороны судна. Капитан говорил, посмотрите — медведь! А я отвечал — к черту медведей, отвезите меня туда, где я смогу поговорить».

Два или три часа, пока судно пересекало Фредерик-Саунд, чтобы вся компания могла увидеть горбатых китов, телефон Баффета был недоступен. Корзин томился в Нью-Йорке. Наконец, ему удалось коротко переговорить с Баффетом. К вечеру, когда Баффет устало, но безропотно побрел на слайд-шоу о морской жизни Аляски, Корзин пришел к выводу, что может сделать предложение, исключающее участие Джона Мэриуэзера в инвестициях и управлении Long-Term

В понедельник Баффет опять был недоступен, и Корзин стал сомневаться в том, что сделку все-таки удастся заключить. Он начал переговоры с Питером Фишером, курировавшим торговые операции ФРС, и составил вместе с ним список кредиторов Long-Term, с которыми можно было вести переговоры о совместной ссуде. ФРС провела телефонное совещание, на котором ее глава Алан Гринспен заговорил о «международном финансовом водовороте», который может привести к «сильной трещине»²³. Появилась надежда, что Федеральная резервная система снизит процентную ставку.

A Long-Term тем временем потерял еще 500 миллионов долларов, банки использовали против него все данные, какие только оказывались в их распоряжении при проверке отчетности²⁴. У фонда теперь было меньше миллиарда долларов капитала.

Ирония состояла в том, что всего год назад, чтобы увеличить свою долю в фонде, партнеры заплатили собственным инвесторам 2, 3 миллиарда долларов. Если бы у фонда сейчас были эти деньги, их хватило бы, чтобы спасти компанию. Вместо этого на каждый доллар капитала приходилось по сто долларов долга — совсем непривлекательное для кредиторов соотношение.

Баффет направлялся вместе с Гейтсами в Бозман, но Корзин дозвонился-таки до него и добился согласия, чтобы партнером по сделке стала и компания AIG, работавшая на рынке деривативов. Хэнк Гринберг был с Баффетом в дружеских отношениях. У AIG были опыт и команда, которая могла бы заменить Мэриуэзера. Фигура Гринберга выступала в этом случае в роли «баланса» фигуре Баффета, и это делало предложение более привлекательным для Мэриуэзера.

На следующий день 45 банкиров собрались в ФРС, чтобы обсудить, как помочь клиенту, который так безжалостно надувал их последние четыре года. Long-Term опять застал их врасплох, доказав, что если разорится он, то разорятся и другие. Очередной глобальный финансовый кризис — как в случае с Salomon — стал вполне реальной возможностью. Случилось то, о чем Баффет и Мангер повторяли на собраниях акционеров с 1993 года. Некоторые банки теперь сами боялись разориться, если не помогут фонду. Они с неохотой относились к перспективе дальнейших вложений в Long-Term (которые пойдут только на выкуп долгов Long-Term), и все это сверх того, что уже было вложено и потеряно. И все же, когда Корзин объявил о предложении Баффета, мысль о том, что он выступит спасителем, никому не понравилась — хотя именно Баффет и выкупал все долги. Баффет почему-то все время побеждал. Многих это раздражало. Президент Нью-Йоркского банка ФРС Уильям Макдонахью позвонил Баффету, чтобы узнать, серьезны ли его намерения. Баффет, который садился в автобус, чтобы ехать в Национальный парк Йеллоустоун, подтвердил: да, он намерен сделать, и очень скоро, официальное предложение. Баффет выразил недоумение, почему ФРС должна организовывать выкуп долгов Long-Term, если Berkshire, AIG и Goldman Sachs, то есть группа частных инвесторов, готовы решить эту проблему без всякого участия правительства. Около 11 часов вечера по нью-йоркскому времени он позвонил в Long-Term по своему трескучему телефону и сказал: «Я хочу, чтобы вы знали: это я хочу купить весь ваш портфель. Вы будете иметь дело с моими представителями, но вы должны знать, что это моя собственная инициатива, и я надеюсь, что вы отнесетесь к ней серьезно».

«Я не хотел, чтобы пассажиры автобуса меня ждали, поэтому поехал один. Я не находил себе места, а Чарли был на Гавайях. Я знал главные параметры сделки, я знал, что спреды все увеличиваются. В то утро среды

они менялись каждый час».

Через час Goldman отправил Мэриуэзеру разместившееся на одном листе бумаге предложение о покупке фонда за 250 миллионов долларов. Одним из условий сделки было увольнение Мэриуэзера и его партнеров. В случае согласия Мэриуэзера AIG, Berkshire и Goldman были готовы вложить в Long-Term еще 3, 75 миллиарда долларов, причем большая часть этой суммы приходилась на Berkshire. Чтобы минимизировать риск того, что Long-Term воспользуется этим предложением и попытается найти для себя что-то лучшее, Баффет дал на размышление всего один час.

К тому времени у Long-Term оставалось чуть более 500 миллионов, и Баффет предлагал около половины этой суммы. После выплаты всех долгов и потерь от двух миллиардов капитала Мэриуэзера и его партнеров не оставалось практически ничего.

Но в документе, составленном Goldman, была допущена ошибка. Там говорилось о покупке управляющей компании LTCM, а не ее активов — то есть того, что, как было известно Мэриуэзеру, в действительности хотел купить Баффет. Юрист Мэ-риуэзера сказал, что ему нужно согласие партнеров на продажу всего портфеля, а не управляющей компании²⁵. Long-Term срочно попросил отсрочки. Но никто не мог дозвониться до Баффета. Если бы это удалось, говорил позже Баффет, то он дал бы «добро». Пока все другие участники «золотой лихорадки» осматривали горячие источники, Баффет набирал и набирал номер на своем спутниковом телефоне, стараясь дозвониться Корзину в Goldman и Хэнку Гринбергу в AIG. Телефон не работал. Он не знал, что происходит в Нью- Йорке.

А в Long-Term никто не знал, что происходит в комнате, где собрались банкиры. Макдонахью оказался в сложной ситуации. У него было предложение от консорциума Berkshire-Goldman-AIG, но не было договоренности. Оправдать государственное вмешательство при наличии жизнеспособного частного предложения было сложно. В конце концов он объявил собравшимся банкирам, что другое предложение отменяется по «структурным причинам». Баффета, чтобы возразить ему, на месте не было. В результате ФРС выступила посредником в сделке, в соответствии с которой 14 банков выделяли 3, 6 миллиарда долларов. Единственным отказавшимся банком стал Bear Sterns, который надолго превратился во врага других участников. Команда Мэриуэзера выторговала для себя договоренность, которую рассматривала как чуть лучшую, чем «долговую кабалу»²⁶.

Тем же вечером в Lake Hotel Баффет узнал о том, что произошло. Он считал, что Мэ-риуэзер не хочет продавать фонд именно ему Если бы он хотел, то нашел бы способ. Может быть, Мэриуэзеру вспомнилось высказывание одного из партнеров по фонду: «Баффета волнует только одна вещь — его репутация. Из-за скандала в Salomon он исключает возможность бьггь партнером J. М. по бизнесу»²⁷. Мэриуэзер, несомненно, заключил с банками более выгодную для себя сделку, чем была бы сделка с Баффетом.

На следующий день, садясь в автобус, который должен был отвезти его к гейзеру Old Faithful, Баффет все раздумывал, есть ли какой-нибудь способ отыграть все назад. Гейтс приготовил для него сюрприз. Когда они приехали в Ливингстон, чтобы пересесть в нанятый Гейтсом частный поезд, на перроне его ждали Шэрон Осберг вместе с Фредом Гительманом

— простым программистом и хорошим игроком в бридж. Их пригласил Гейтс. Пока остальные наслаждались великолепными видами на скалы и водопады каньона Уинд-Ривер, вся четверка удалилась в верхнюю гостиную с прозрачным куполом и на 12 часов засела за бридж. Иногда у Баффета звонил телефон. За окном появлялись и исчезали потрясающие пейзажи, а он говорил с кем-то в Нью-Йорке про Long-Term «Может бьггь,

— думал он, — еще не поздно отменить выкуп и восстановить частную сделку?» Но добиться этого не удавалось²⁸. В этой ситуации вынужденного бездействия его по крайней мере хоть как-то отвлекал бридж.

На следующее утро, после заключительного раунда игры, поезд остановился, чтобы высадить в Денвере Осберг и Гительмана. Дальнейший путь лежал через каньон Девилз-Хоул и ущелье Дэд-Мен. В течение еще нескольких дней, пока другие катались на лодках и горных велосипедах, а поезд продвигался через Большой каньон все ближе к долине Напа, Баффет читал в газетах сообщения о спасении Long-Term и постепенно терял надежду, что ему удастся принять в этом деле участие.

Всего через семь лет после того, как регуляторы рынка столкнулись с вероятностью банкротства Salomon — со всеми возможными последствиями, — ФРС организовала спасение частной инвестиционной компании, пойдя на беспрецедентную для таких случаев интервенцию на рынке. После того как это произошло, ФРС три раза в течение семи недель

снижала процентные ставки, чтобы не допустить паралича экономики”. Было непонятно, действительно ли этот паралич возможен, но рынок

повел себя как плакальгцица-банши. Чтобы защитить позиции фонда и расплатиться с основной массой кредиторов, партнеры в Long-Term и большинство сотрудников компании год проработали за 250 ООО долларов,

— эти деньги для людей, привыкших получать миллионы, были как подачка для нищих. Когда Хилибранд, у которого было долгов на 24

миллиона, подписывал трудовое соглашение, лицо его заливали слезы²⁹. Но никто не умер с голоду, хотя Эрику Розенфельду и пришлось продать с аукциона коллекцию вин, принадлежавшую Long-Term. Впоследствии большая часть команды Long-Term нашла себе хорошую работу. Мэриуэзер, пригласив нескольких человек, основал новый фонд, действовавший на рынке более осторожно. Люди, которые почти разрушили финансовый рынок, довольно легко отделались. А Баффет считал, что упустил одну из самых главных возможностей в своей жизни.

Эрик Розенфельд был проницательным человеком. Может быть, когда мир сошел с ума, его модель и не сработала. Просто для нее нужен капитал размером с тот, что был у Berkshire Hathaway. В конце концов, если вы делаете рискованную ставку на сотню миллиардов долларов, вам нужен партнер, скорее даже «родитель», способный своим капиталом защитить от риска и раскрыть над вами в шторм большой зонтик³⁰. У них было бы более надежное положение, если бы ими владела компания типа Berkshire Hathaway. Но для этого было необходимо самим отказаться от владения компанией. И то и другое одновременно было невозможно. Если вам хочется, чтобы Berkshire взяла на себя риск и вложила деньги, то и выигрыш должен принадлежать ей.

Ситуация, при которой кто-то берет на себя риск, но при этом отказывается от прибыли, совершенно нереалистична. Но в конце 1990-х годов все больше людей стали считать, что такое возможно. И со временем это имело самые серьезные последствия.

Трудно переоценить важность того факта, что частная управляющая финансовая компания была спасена с помощью вмешательства Центрального банка. Если хедж-фонд, пусть и очень большой, нельзя было не спасти, то какому крупному финансовому институту государство позволит разориться? Правительство рисковало превратиться в «подушку безопасности»³¹. Кризис на рынке деривативов не имел серьезных последствий. Рынок вел себя так, словно их и быть не могло. Эта угроза, так называемая «моральная распущенность» компаний, была предметом постоянной озабоченности для регуляторов. Но мир всегда полон людей, любящих риск. Кровь в венах Баффета, когда дело касалось бизнеса, замерзала, но у массы других бизнесменов уровень адреналина, напротив, зашкаливал. Как и у некоторых членов семьи Баффета.

Глава 52. Корм для цыплят

Декатур, штат Иллинойс и Атланта • 1995-1999 годы

Хоуи и Девон пустились в бега. Хоуи покинул свой кабинет в ADM в пятницу, зная, что никогда больше туда не вернется. Толпа репортеров ожидала его на подъездной дорожке. Они с Девон начали паковать чемоданы. Выбраться из Декатура удалось на рассвете в воскресенье. На зафрахтованном лайнере они вылетели в Чикаго, где их встретил друг семьи Дон Кью и на своем самолете отвез в Солнечную долину. Репортеры не были допущены на конференцию Аллена, и Хоуи считал, что они в безопасности.

С тех пор как Марк Витакер, прекрасный менеджер из ADM, неожиданно признался ему, что является тайным агентом ФБР, Хоуи 10 дней беспрерывно ходил из угла в угол своего кабинета. Витакер сказал ему, что ФБР прибудет в его дом в шесть часов вечера во вторник, чтобы допросить его. Теперь Хоуи понял, почему несколько дней подряд Витакер появлялся на работе в одном и том же зеленоватом костюме из полиэстера

— он носил на себе микрофон. С тех пор как Витакер признался, он каждый день звонил, неся беспокойную околесицу, а Хоуи пытался выпутаться из этого разговора. Хоуи не обвинял Витакера, но по панике в его голосе чувствовал, что тот может «сломаться».

В тот вечер во вторник Девон дрожащими руками готовила ужин. Когда зазвонил звонок в прихожей, Хоуи чуть не стошнило. Вошел мужчина в костюме, который сказал, что Хоуи не входит в число подозреваемых. В тот момент 300 агентов ФБР уже колесили по стране, допрашивая свидетелей по делу о ценовом сговоре в отношении производимого ADM продукта лизин, который использовался для кормления цыплят.

Хоуи был страшно напуган, но собрался с силами, чтобы быть абсолютно откровенным с ФБР. Он сказал, что не доверяет Дуэйну Андреасу, который поручил ему собирать заявки на пожертвования на политические кампании. С учетом послужного списка Андреаса эта работа могла закончиться расстройством желудка для любого человека¹. Хоуи рассказал агентам, как Андреас устроил ему прошлой осенью взбучку. Речь шла о развлечениях одного из конгрессменов, которые оплачивались за счет ADM. Хоуи высказал тогда сомнения по поводу этичности этой ситуации. О ценовом же сговоре он, однако, ничего не знал.

Как только агенты ФБР ушли, дрожащий Хоуи позвонил отцу и сказал, что не знает, что делать: у него нет фактов и он не знает, правдивы ли эти обвинения. «Мое имя упоминается в каждом пресс-релизе, — сказал Хоуи.

— Как я могу теперь представлять компанию в разных странах? Что мне делать — уходить в отставку?»

Баффет воздержался от очевидного ответа. Не давая никаких оценок, он выслушал рассказ сына и сказал, что решение о том, оставаться в ADM или нет, должно быть собственным решением Хоуи. Баффет дал только один совет: решить все в течение суток. «Если ты останешься дольше, — сказал он, — ты станешь одним из них. И потом, что бы ни случилось, тебе уже не выйти из игры».

Это прояснило ситуацию. Хоуи понял, что простое ожидание не даст ему возможности собрать больше информации. Он должен был рассмотреть разные варианты и оценить, что они означают для него. Если он уйдет в отставку, а обвинения окажутся безосновательными, то он потеряет друзей и будет выглядеть как ничтожество. Если же останется, а обвинения подтвердятся, то он будет связан с криминальной группой.

На следующий день Хоуи подал в отставку и сообщил главному юрисконсульту, что подаст в суд против компании, если его имя будет упомянуто еще хоть в одном пресс-релизе. Уход в отставку с поста члена совета директоров был шагом очень серьезным. Уйти из совета было все равно, что подать отчетливый сигнал — компания виновна, виновна, виновна! Но просто так Хоуи уйти не дали. Сотрудники ADM уговаривали его еще раз подумать, спрашивали, как он может судить их без суда. Но Хоуи был тверд и покинул ADM.

Через два дня, когда об отставке Хоуи было объявлено публично, у дверей его дома собрались репортеры. Связь скандала с фамилией Баффетов была для них как кусок сырого мяса для ротвейлера. Тут и проявилась мудрость отца, когда он сказал о необходимости быстрого решения. Хоуи и Девон поспешно собрали вещи и убежали из собственного жилища.

Хоуи вскоре понял, что и в Солнечной долине, несмотря на отсутствие журналистов, далеко не безопасно. Одним из первых, кого он встретил в лобби Sun Valley Lodge, был член совета директоров ADM. Он ткнул Хоуи в грудь и сказал: «Ты совершил самую большую ошибку в своей жизни»².

Но этот человек ошибался сам. Своим поступком Хоуи спас себя от вовлечения в катастрофический скандал. Три топ-менеджера ADM, в том числе вице-президент Майкл Андреас, отправились в тюрьму по обвинению в ценовом сговоре. Это был самый громкий подобный случай в истории Америки³. ADM заплатила правительству гигантский штраф, а репутации компании был нанесен серьезнейший ущерб, который ощущался еще многие годы.

Но в тот момент Хоуи остался без работы. Его мать, которая волновалась и за Хоуи, и за Сьюзи-младшую, разводившуюся с Алленом, решила действовать и убедила Уоррена завести традицию каждые пять лет дарить своим детям на день рождения по миллиону долларов. Баффет не только согласился, но даже хвастался потом, что ввел такую традицию. Теперь, когда речь заходила о деньгах, он стремился демонстрировать щедрость. Сьюзи получала от него все больше денег. По ее указанию Баффет купил еще один дом в Лагуна-Бич (рядом с первым, который все называли «общежитием»), В нем могли разместиться все дети и внуки, а также и гости⁴. Квартира Сьюзи на верхнем этаже Пасифик-Хайтс (без лифта, но с потрясающим видом на мост «Золотые ворота» и Алькатрас) была отремонтирована, полы покрыты коврами столь любимого Сьюзи солнечно-желтого цвета. Все шкафы были уставлены, а стены увешаны сувенирами, которые она привозила из путешествий, и подарками друзей. Это были картины, маски, китайский шелк, гобелены с Бали, хрусталь от Тиффани и многое другое. Они переполняли шкафы, ящики, гардеробные, не оставляли свободного места на стенах.

На посетителей все это производило сильное впечатление. Одни воспринимали квартиру как отражение яркой, красивой и доброй души Сьюзи. Другим она казалась настоящим сорочьим гнездом. Сьюзи все время требовала для себя больше пространства. Она убедила Уоррена купить еще одну квартиру в том же здании и втайне от мужа стала арендовать в Сан-Франциско помещения для очередных приобретений для своей коллекции.

Забота Сьюзи о больных и умирающих росла так же быстро, как и ее коллекция. В 1990-х годах она помогала больным СПИДом. Она помогала и своей сестре Дотти, которая умирала от рака. Во всех жизненных проблемах Дотти — будь то борьба с алкоголизмом, проблемы со здоровьем, семейный разлад, гибель ее сына Билли — Сьюзи была рядом с сестрой. Она провела с Дотти в Омахе последние месяцы и дни ее жизни. Смерть Дотти стала для Сьюзи самой большой потерей после того, как от передозировки умер ее племянник. Сьюзи осталась последним живым представителем своей семьи.

Летом 1996 года она помогала Уоррену перенести смерть его 92- летней матери. До последних лет жизни Лейла не прекращала ругать их семью. Она могла довести до слез Дорис, часами беспрерывно поучая ее по телефону или во время встреч и заканчивая разговор словами: «Я рада, что у нас состоялся этот небольшой разговор». Уоррен сам старался избегать Лейлы, доверив большую часть заботы о ней Сьюзи-младшей. Гораздо чаще и теплее, чем о собственной матери, он говорил о Розе Блюмкин. Когда Астрид и Шэрон Осберг брали его с собой в гости к Лейле, он превращался в «обломок скалы» и, пока женщины общались с его матерью, беспокойно ерзал на стуле, не участвуя в разговоре. Память Лейлы слабела, ее воспоминания теперь чаще всего касались тридцати восьми с половиной прекрасных лет с Говардом и темы, которая засела в ее сознании с младенчества Уоррена. «Как ужасно то, что случилось с ребенком Линдбергов! — восклицала она. — Это же правда страшно?»