Глава 7. Сегодня у меня потрясающее настроение – и даже противный мелкий снег не может испортить его

Сегодня у меня потрясающее настроение – и даже противный мелкий снег не может испортить его. Сегодня Гермиона, наконец, попросила себя поцеловать!..

Никогда не был нежен или обходителен с женщинами, но рядом с ней я становлюсь сам на себя непохожим – точь в точь Лонгботтом на первом свидании: нервничаю, ладони мои потеют, а сам я все время смотрю на ее губы и шею. Как хочется попробовать на вкус эту гибкую шейку, зарыться пальцами в упругие пружинки волос, провести языком по ключицам… Но я жду, жду, когда она сама попросит меня, хоть по вечерам в душе мне приходится несколько раз удовлетворять свою похоть вручную – как ни крути, я привык к сексу, и воздержание для меня не такая приятная штука.

Сейчас для меня важнее не ее тело, а ее доверие – она все чаще улыбается, позволяет мне сидеть с дочкой по вечерам, больше не отвергает мои маленькие подарки, и слава Мерлину – я голову сломал, выдумывая всякую романтическую чушь, на которую женщины обычно падки.

Например, неделю назад я провозился весь день, рассчитывая скорость ветра и грузоподъемность шариков, надутых гелием, однако это того стоило. Плюшевый мишка, посаженный в украшенную фиалками корзинку, привязанную к шарикам, взлетел ровно и остановился как раз напротив окна ее квартиры – моя девочка улыбалась, когда отвязывала мишку, а потом мы поднялись на крышу и выпустили шарики, наблюдая, как они улетают, свободные. А позавчера я притащил Кэри куклу с длинными, пушистыми волосами – дочка сразу схватила ее в охапку и унесла. Мы с Гермионой долго стояли в проеме и улыбались, глядя, как Кэри плетет неровные косички своей игрушке.

Чувствую всегда себя немного неловко – я слишком привык, что женщину долго обольщать не надо, но я все-таки Малфой и должен соответствовать. Зато вчера Гермиона позволила себя обнять, а сегодня – поцеловала. Надеюсь, она перестанет однажды зажиматься, как испуганный котенок, когда мои руки касаются ее. Однажды она сможет принять мою ласку. Я очень надеюсь на это.

— Малфой! Ты дома? – я слышу голос Поттера и устремляюсь в прихожую, полный дурных предчувствий.

— Дома, заходи! – кричу я в камин, из которого через минуту появляется Поттер и хватает меня за плечо, утаскивая в гостиную.

— Молчи и не перебивай. Сейчас ты ищешь Нарциссу и через пять минут чтобы были одеты.

— Что случилось?

Мне становится не по себе, когда я вижу, как возбужден Поттер: его глаза блестят, волосы растрепаны еще больше, чем всегда, мантия сбилась и неровно сидит. Палочку Поттер вертит в руках, то перекладывая в чехол на бедре, то выхватывая и начиная перебирать все заклинания первого курса подряд. Знаю этот жест – так волшебники делают обычно, когда магия в их теле просто рвется наружу: от злости или волнения.

— Малфой, тебе письмо из Азкабана приходило? – Поттер заканчивает перебор заклинаний мощным Патронусом и, наконец, прячет палочку.

— Что за шум? – вниз спускается мама, потирая сонные глаза ладонью.

— Через десять минут начнется слушание дела Люциуса, — Поттер, не в силах ждать, наколдовывает мне и матери черные мантии с капюшоном и глухим горлом. – Визенгамот весь куплен, будем надеяться, меня вообще пустят в зал заседаний.

— Разве слово Героя теперь ничего не стоит? – я пытаюсь храбриться, но на душе гадко.

— Меня вообще никто не слушает! – Поттер уволакивает нас в камин, и уже оказавшись в Министерстве, продолжает: — Они говорят, что у меня нет доказательств, что Люциус меня не защищал, что его участие в карательных операциях доказано. Черт, черт, черт… Не знаю, заплатили ли им, но я буду до последнего его защищать.

— Можно тебя спросить? – мы несемся вслед за Поттером по коридорам Министерства, едва не падая на ступеньках и пролетая повороты по инерции. – Зачем ты нам помогаешь? Учитывая мои подвиги, ты должен мне был уже кишки через рот вынуть.

— Гермиона взяла с нас Непреложный обет, — бросает мне Поттер, сворачивая в очередной закоулок. – Она заставила меня и Рона поклясться, что мы не причиним тебе вреда. Боялась огласки, думала, ты будешь ее преследовать, убьешь ее малыша. Ты ее не видел, когда она первый месяц ребенка носила – ты ей везде чудился.

— Какой же я урод, — искренне произношу я.

— Не спорю, Малфой. Ты урод, — кивает Поттер. – И я ума не приложу, почему Гермиона сумела тебя простить и полюбить.

Спотыкаюсь и врезаюсь в стену:

— Что ты сейчас сказал? – я хватаю Поттера за плечо и поворачиваю лицом к себе.

— Болтун – находка для шпиона, — вздыхает Поттер и ускоряется: — Только после заседания, Малфой!

Мы пробираемся в зал незамеченными и усаживаемся на заднем ряду. Я вижу отца, сидящего в кресле и обвитого цепями. Визенгамот в полном составе уже собрался, и председатель уже зачитывает приговор.

— Мы опоздали! – мама прячет лицо в ладонях.

Поттер выглядит подавленным и несчастным – точь в точь воробей, попавший в лапы кошке.

— И в связи с недостаточностью доказательств, свидетельствующих о лояльности Люциуса Абраксаса Малфоя к Гарри Джеймсу Поттеру, суд постановил вынести ему высшую меру наказания.

Мама сползает по креслу – я едва успеваю подхватить ее.

— Учитывая неоценимую помощь Нарциссы Малфой Гарри Джеймсу Поттеру во время сражения за Хогвартс, суд позволяет Люциусу Малфою попрощаться с семьей и выбрать способ казни.

— Уходим, — сдавленно произносит Поттер, подхватывая маму на руки. – Мы опоздали. Теперь их решение обжалованию не подлежит. Суки.

Нас приводят в маленькую комнату для свиданий: она уже успевает провонять лекарствами – срочно вызванный колдомедик отпаивал мать. Ей дурно – то и дело она заваливается набок, в глазах полопались мелкие сосудики от перенапряжения, руки нервно теребят подол мантии, превращая его чуть ли не в лохмотья. С минуты на минуту должны привести отца.

— Нарси, — отец мгновенно оказывается в объятиях мамы. – Милая, солнышко, Нарси…

Мама не скрывает слез, лихорадочно целуя небритые щеки, а я не отвожу глаз, и только одна мысль бьется у меня в дурной голове: «Вот как надо любить! Чтобы искры летели!»

— Нарси, не плачь, — папа не пытается отстраниться, он ласково гладит маму по плечу. – Зато вы оба будете жить. Поттер даже добился того, чтобы вам вернули часть имущества Малфоев.

— Да плевали мы на деньги! – зло выкрикивает мама. – Тебя, твою жизнь деньгами не покроешь!

— Увы, — отец пожимает плечами. – Поттер старался, как мог. Мне даже улучшили условия содержания напоследок. Только Визенгамот весь купленный оказался. Кто-то нас сильно не любит, Нарси. Теперь род Малфоев прервется…

— Не прервется, пап, — подаю я голос.

У отца на лице читается такой неприкрытый шок, что я откровенно веселюсь, хоть и не в нашей ситуации веселиться. Такое ощущение, что ему сообщили, будто Волдеморт воскрес в третий раз и вдруг решил податься в благотворительность.

— У меня есть ребенок. Дочка. Я не бесплоден, — поясняю я, отвечая на невысказанный вопрос.

— Но как?..

— Одна очень сильная волшебница от меня родила, — пожимаю я плечами. – Нет, пап, это не проститутка-Паркинсон. И дочка красавица у меня растет.

— Благословляю тебя, сын. Введи их в род, когда станешь лордом, — серьезно говорит отец. – Ну-ну, Нарси, не плачь. Уже ничего не исправить.

— Я люблю тебя, Люциус! – мама разражается слезами. – Я хочу с тобой!

— А вот этого не надо, — отец хмурится. – Пообещай мне, что не станешь себя кончать!

— Не хочу, не буду, не…

— Нарси!

Мама рыдает, а я подхожу к отцу и утыкаюсь лицом в его грязную, провонявшую тюремную робу. В глазах предательски щиплет, но я стараюсь держаться – Малфои не плачут.

— Я люблю вас, — из уст отца эти слова слышать непривычно. – Простите меня, дорогие.

— Время, — охранники забирают отца и ведут в прозрачную кабину, где усаживают на стул и закрывают дверцу.

Мама кидается к кабине. Отец изнутри кладет ладонь на стекло и мама совмещает свою руку с ней. Они смотрят друг другу в глаза, пока в кабину подается какой-то светло-фиолетовый газ. Отец улыбается – мягко и немного виновато, мама шепчет что-то, понятное одной ей. Подхожу к маме и кладу ладонь там, где отец прикладывает пальцы другой руки.

«Прости, папа. Не уберег я тебя».

Отец улыбается, даже когда его глаза закрываются, и он обмякает на кресле. Мама теряет сознание, оседая прямо в руки подбежавшего сзади Поттера. Вместе мы аппарируем и перекладываем ее на кровать — Поттер вливает ей между губ какое-то зелье, бормоча под нос что-то о слабых нервах.

— Это не больно, — тихо говорит Поттер. – Он будто уснул.

Глотаю всю невысказанную боль – не шрамоголовому же о ней говорить! – и искренне говорю:

— Спасибо. Но с какой радости ты тут крыльями хлопал?

Он взъерошивает волосы:

— Во-первых, Нарциссе я обязан жизнью. Во-вторых, по личным соображениям честности и чести. Только, пардон муа франсе, на хер моя честность и честь тут не нужна.

Мы проходим в столовую, я призываю из бара бутылку лучшего белого вина и разливаю по бокалам:

— Не против? – получив утвердительный ответ, поднимаю свой бокал: — За папу. Пусть земля ему будет пухом.

Мы молча пьем, думая каждый о своем. Вино отличное – легко пьется и не горчит. Поттер выглядит уставшим, он снимает очки и трет глаза:

— Гребаная война, — говорит он. – Гребаный Волдеморт. Гребаная жизнь.

— Тебе-то на что жаловаться? – я искренне изумляюсь, подливая ему в бокал вина. – Жена беременная, работа престижная, вся семейка Уизли с тебя прется…

— Джинни – стерва, — легкость, с которой Поттер делится своей жизнью со мной, довольно странна. – Слышал бы ты, как она вопит, если я забываю носки под кроватью или не поцелую ее с утра раз двадцать. Работа… Гадюшник, каждый готов подсидеть. И звание Героя сейчас нихера не значит, Малфой. Я бы этим орденом Мерлина ножки шкафа подпирал, да ведь толку не будет. Даже Люциуса не смог вытащить. И вообще Волдеморта не я убил, считай, он сам себя ликвидировал – Аваду-то не я в него пускал.

Бутылка медленно пустеет, глаза Поттера затуманиваются, и я решаюсь задать главный волнующий меня вопрос:

— Ты говорил о Гермионе… Ты говорил, она любит меня?

— Говорил, — бурчит Поттер. – Она недавно у нас была, когда Рон уходил в аврорат по делам. Светилась, как рождественская елка – говорит, что ты очень изменился и дочку любишь. Учти, я тебе сердце вырву, если ты ее еще хоть чем обидишь, Хорек.

— С ума сошел? – обижаюсь я. – Слушай, почему она в таких условиях живет нищенских? Неужели ее родители ей ничего не оставили? Отказались от нее?

— Гермиона переборщила с Обливиэйт. Миссис и мистер Грейнджер все так же в Австралии, и совершенно не помнят дочь, — Поттер, кажется, напился в хлам: как легко его развозит, тоже мне... – А у меня она деньги не берет, гордая. И помогать дочке не позволяет. Говорит, что я должен о жене заботиться, а не о ней. А сама в две смены горбатится. Квартиру и то сама снимала.

Внутри меня поднимается удушливая волна ярости. Сегодня же забираю Гермиону в мэнор!

Поттер поднимается, запахивается в мантию и нетвердыми шагами идет к камину. Он скрывается в зеленом пламени, а я остаюсь стоять в прихожей, переваривая информацию дня. Голова раскалывается. Усаживаюсь в кресло и засыпаю – до кровати я себя не дотащу.