Глава 3. Паркинсон только что ушла, натянув колготки и приторно чмокнув в ухо – я это ей иногда позволяю, чтобы не свалила к кому другому

Эх, как жизнь хороша!

Паркинсон только что ушла, натянув колготки и приторно чмокнув в ухо – я это ей иногда позволяю, чтобы не свалила к кому другому. Заразится еще, а мне потом расхлебывать с этой дурой на пару…

Сладко затягиваюсь крепкими сигаретами – вкусно курится, как никогда. На столе передо мной – хорошая бутылка дорогого коньяка, мать умотала на работу, сейчас еще Забини придет… Красота!

— Драко, полигон чист? – из камина показывается голова моего чернокожего друга.

Я киваю и давлю бычок в пепельнице. Вслед за головой появляется и весь Забини, загадочно похлопывая себя по карману:

— Братан, я тут такого нарыл… Давай-ка выпьем.

С готовностью разливаю коньяк по рюмкам:

— За что пьем?

— За баб! – отвечает Блейз и дополняет: — За тех баб, которые не путаются под ногами и вовремя умеют уйти.

— Золотые слова, Забини, — я пригубляю золотистый напиток. – Золотые слова.

Набираемся мы довольно крепко – Забини уже после шестой рюмки лыка не вяжет, а я все тянусь за седьмой, пытаясь взять ее и не понимая, что это у меня в глазах двоится, а не рюмок вдруг стало больше. Под столом валяется изгрызенная цедра лимона, половинка креветки и пустая бутылка. У меня в голове шумит так, будто меня приложила Гремучая Ива – свист ее веток я не забуду никогда в жизни.

— Забини, — мычу я, стараясь удержать креветки в желудке. – Забини, я больше не пью.

— А я и не предлагаю, — Блейз сует руку в карман, пару раз промахнувшись сначала. – Я тебе на пробу принес… Вещь – отпад! Так вставляет, пикси меня пощипай…

Принимаю странную сигарету из рук Блейза и осматриваю. Сигарета, как сигарета – курить умею и люблю. Почему бы и нет? Забини услужливо подносит мне зажигалку и я затягиваюсь так, что скуриваю сразу половину…

Мерлин, какой же Забини смешной! Истерически смеюсь, разглядывая его забавное лицо – он мне что-то втолковывает, а мне смешно! И гобелен на стене такой смешной – какой придурок его рисовал? Надо поправить…

Встаю и делаю несколько шагов, после чего мои ноги заплетаются, и я тяжело падаю обратно на диван. Затягиваюсь еще раз – счастье наполняет мою грудь, невыразимое счастье. Мир становится сочным – все цвета стали на несколько тонов ярче, слух, словно кошачий, ловит самые тихие шорохи, я могу услышать, как колышется за окном яблоня, роняя снежок лепестков на юную, изумрудную траву.

Траву…

Затягиваюсь еще раз и лезу целоваться к Блейзу:

— Иди сюда, мой юный друг! Не бойся, я не обижу, почему ты не хочешь со мной играть? Блейз, поцелуй меня, скотина!

Мир кружится вокруг меня, настаивая: кури, кури, наслаждайся! И я подчиняюсь. И одной затяжкой приканчиваю косяк.

Падаю к ногам посеревшего вдруг Забини и отключаюсь, а перед моими глазами вдруг встает удивительная картина…

«Лес. Светлая, залитая ярким солнцем поляна. Деревья, подпирающие своими макушками небо, трава под ногами мягче ковров Малфой-мэнора. Яркий цветочный узор сводит с ума глаза, пение птиц заставляет запрокинуть голову и слушать, слушать, слушать…

Ложусь на эту чудесную траву – она принимает мой вес, погружая в себя почти целиком. Через раскачивающиеся над собой травинки вижу мозаику листвы, пронизанную лучами. По зеленому колоску ползет красный жучок – он раскрывает жесткие надкрылья и перелетает мне на нос, начиная увлекательное исследование человеческого лица. Не мешаю ему. Я спокоен и счастлив. Я счастлив. Я…

Слышу шаги и сажусь так резко, что обиженный жук улетает. По полянке, размахивая зажатыми в руках сандалиями, идет прекрасная женщина – волосы ее спускаются до бедер упругими пружинками, ее запах – молоко и мед – я слышу даже на расстоянии. Ее глаза упоительны, они цвета молочного шоколада, нежного и терпкого одновременно. Она прекрасна. Она совершенна. Она смотрит на меня…

— Гермиона, — вдруг узнаю я женщину. – Гермиона, ты?..

Я жду, что она ударит меня, накричит, но она садится рядом со мной и кладет теплые ладони на плечи. Она гладит меня по давно не бритой щеке – мне стыдно, но на ее личике читается истинное наслаждение.

— Гермиона…

Она приближает свои губы к моему лицу. Пьянящие алые лепестки приоткрыты, они ласково обводят контуры моих бровей, носа, скользят по щекам. Вдыхаю ее восхитительный аромат и позволяю себе положить ладони ей на талию. Она не отталкивает меня. Она приближает свои губы к моим и едва касается их.

Сердце кричит во мне. Я нежно обнимаю Гермиону и ласкаю ее лицо губами. Она смеется – ей щекотно. Гермиона падает на меня и болтает босыми ногами в воздухе, пока ее пальцы гладят мою шею.

Топот маленьких ножек заставил нас оторваться друг от друга. По травке, высоко подбрасывая голенькие пяточки, бежит маленькая девочка. Она в одной рубашонке, и ее голую попку ласкает тепло солнца. Кудрявые волосы девчушки похожи на локоны Гермионы – такие же пружинки, но готов поспорить, что у девочки волосики мягче. У нее потрясающие, огромные глаза цвета старого серебра – мои глаза…

— Дочка? – я не узнаю своего голоса. – Дочка?...

Тянусь руками к малышке – но она вдруг пугается. Лес преображается – он темен и тих, тени мелькают между деревьями, теряясь в буреломе. На небе ни звёздочки, на деревьях заухали филины, глумясь над моим страхом. Гермиона отталкивает меня и бежит к дочери – она подхватывает ее на руки и целует в лобик, шепча:

— Он нас не обидит, он нас не обидит, не догонит, не…

— Гермиона! – я поднимаюсь со ставшей вдруг желтой и колючей травы. – Гермиона, стой!

— Он нас не обидит, не поймает, не догонит… — как завороженная, шепчет женщина, а девочка вдруг начинает плакать. – Не поймает, не догонит, не обидит, не разлучит…

— Гермиона!

Несусь вслед за ними – впереди болото, куда же они? Гермиона с размаху бросается в воду и плывет, за ней мелькает голая попка моей дочки – она старательно загребает ладошками, то уходя под воду, то всплывая. Бросаюсь вслед:

— Гермиона!

— Не поймаешь, — вокруг появляются тени. – Не догонишь, не разлучишь!

Понимаю, что у теней не волосы, а тина, не ноги, а хвосты. И у Гермионы хвост – чешуйчатый, влажный хвост. И у дочки – зеленый хвостик вместо ног, а вместо волос — тина, а ручки все в чешуе…

— Гермиона!

Чувствую, что меня утягивает под воду.

— Гермиона!

Тени пляшут вокруг, ныряют, хватают меня за ноги. Они тянут, тянут меня – прочь от Гермионы, от дочери, от жизни…

— ГЕРМИОНА!!!

— Малфой, очнись!

— ГЕРМИОНА!!! ДОЧКА!!! ГЕРМИОНА!!!

— Малфой, очнись! Малфой! Маааалфоооой!...»

Разлепляю веки. Надо мной снежно-белый потолок, подо мной – прохладные простыни. В вене – игла, во рту – насрала миссис Норрис. Рядом – Забини. Мой друг Забини. Живой. Без хвоста.

— Живой, — друг гладит меня по лбу. – Вот это тебя штырило, брат! Кошмары снились? Грязнокровка?

Отворачиваюсь, утыкаясь в подушку. Как я мог считать этого человека, который только что назвал грязнокровкой мать моей дочери – другом?

За окнами тихо плачет, роняя на землю снежно-белые лепестки, опоздавшая зацвести яблоня.

Глава опубликована: 04.12.2012