Глава 4. Хоть я все еще и злюсь на Забини, я рад, что у него такая светлая голова – видимо, сам Мерлин подтолкнул его вызвать маггловскую реанимацию

Хоть я все еще и злюсь на Забини, я рад, что у него такая светлая голова – видимо, сам Мерлин подтолкнул его вызвать маггловскую реанимацию. Оказывается, у меня аллергия на марихуану, и косяк вызвал отек Квинке. Если бы Забини рискнул аппарировать со мной в Сент-Мунго, там меня быстрее загубили бы. А магглы, привычные к подобным штучкам, быстро поставили мне капельницу и сделали интубацию, благодаря чему я продышался и вопреки всему выжил.

Валяюсь на грубых простынях, отчаянно мечтая о шелке своей постели, в вене у меня иголка, рядом с кроватью – стойка с двумя флаконами лекарства. Вчера приходила мать – на ее фирменных дорогущих туфлях бахилы смотрелись очень забавно. Она походила по коридорам, поговорила с врачами и наотрез отказала мне в просьбе забрать меня в Мунго – в мире магов аллергия редка, и в Мунго мне вряд ли смогут оказать квалифицированную помощь.

Как там Помфри сказала? Магия не всесильна.

Нервы скручиваются в комочек, когда я вспоминаю про Грэйнджер. Только побывав на краю гибели, я вдруг понял, как жестоко поступил с ней и с малышом, еще не рожденным. Черт, каким я был идиотом! Да, пускай бастарда от грязнокровки в род не примешь, но что мешало мне извиниться, предложить помощь, в конце концов? Что толкнуло меня требовать аборта?..

Интересно, жив ли мой ребенок еще?.. Не случилось ли чего после отбытия Грэйнджер из Хогвартса?..

Полный безрадостных мыслей, спускаюсь в больничный двор. Скамейки оккупированы мамочками с детьми, тоже лежащими здесь – аллергологическая клиника велика и имеет и взрослое, и детское отделения. Присаживаюсь рядом с одной мамочкой и одним глазом, стараясь сильно не палиться, наблюдаю за играми детей.

Маленькая темноволосая девочка упорно лезет на горку, но, преодолев лестницу, пасует и начинает ножкой ощупывать путь к отступлению. Ее мать стоит внизу и готовится ловить драгоценное дитя. Эта сцена напоминает мне мое детство и первый полет на метле – я тогда жутко перепугался, вцепился в дерево и голосил, пока отец не снял меня оттуда, попутно отшлепав. Не забуду полные ужаса глаза мамы – у меня до сих пор создается впечатление, что она меня мысленно уже хоронила…

Сейчас я могу посмеяться над этим – я перенес гораздо более страшные мучения, пережил Круциатус Лорда, его опалу и его падение. И мама изменилась – она больше не плачет по ночам, не комкает в руках редкие письма из Азкабана, и все больше молчит или натужно смеется, делая вид, что у нас все нормально. Меня она не обманет – она очень любит отца и боится, что про него, запертого в многочисленных камерах Азкабана, наконец, вспомнят и поведут на плаху.

Смотрю, как мамочки отряхивают штаны своих чад от песка, и на мои глаза наворачиваются слезы. К черту эту больницу, к черту врачей и капельницы, я хочу домой!..

Возвращаюсь в палату, собираю вещи и аппарирую прямо оттуда – пусть ищут, сколько хотят. Плевать. Я уже оправился.

Стучу согнутым пальцем в спальню матери:

— Ма, можно? – заглядываю внутрь, получив положительный ответ. – Мам, надо поговорить.

Мать стоит перед зеркалом и красит ресницы – привычный ритуал, от которого она никак не может отучиться, даже при том, что кокетничать ей больше не с кем. Темная тушь уверенно ложится на ресницы, еще больше удлиняя их и загадочно изгибая.

— Да, милый? – не отвлекаясь от своего дела, спрашивает она и берется за помаду.

— Мам, я не могу жениться на Астории, — без обиняков говорю я. – У меня есть ребенок.

Мать так резко разворачивается, что помада оставляет на ее щеке красную полосу. В голубых льдинках ее глаз плещется недоумение и откровенный шок.

— От кого? – спрашивает она, справившись с первым впечатлением. – Надеюсь, не от Панси?

— Хуже, мам, — я зажмуриваюсь, ожидая гнева родительницы. – От Грэйнджер.

Тишина заставляет меня приоткрыть один глаз. Мама, схватившись за сердце левой рукой и побледнев, медленно оседает на кровать, а правая так и продолжает вести алую полосу помады от щеки до самого уха.

* * *

— Миссис Малфой нужен покой, — строго замечает наш семейный колдомедик, складывая зелья в чемоданчик. – Едва до сердечного приступа не довели. Нельзя так, молодой человек.

Мычу что-то, пытаясь оправдаться – но сам понимаю, как это должно звучать. Конечно, я сам виноват – мать не смогла принять такую новость. Мне еще повезло. Отец бы вообще убил на месте.

Воспоминание об отце заставляет меня вздохнуть. Мама лежит на кровати пластом, бессмысленно глядя на потолок с лепниной и шевелит губами, будто благодаря кого-то. Наклоняюсь к ней и слышу: «Спасибо, Мерлин, спасибо!»

— Мам, ты чего? – отвожу белую прядь с ее лба за ухо. – Ну, накосячил. Неужели отец… А, забыл. Он же у нас патологически верен.

«Точнее, брезглив», — я удерживаю эту мысль в голове, не позволяя выговорить ее вслух.

Мать поднимает голову и зовет домовика:

— Принеси мне документы из сейфа Люциуса, — велит она лопоухому недоразумению.

Недоразумение мгновенно возвращается и притаскивает какие-то бумажки. Мать кивком указывает на них – явно хочет, чтобы я прочитал. Просматриваю – бла-бла, тра-та-та, а это что?..

— Бесплоден? Это диагноз отца? – тупо переспрашиваю я, не до конца понимая ситуацию.

— Нет, сын. Твой, — отвечает мать, заставляя меня буквально посереть.

* * *

— Не может этого быть! – я чуть ли не ломаю себе пальцы, так нервничаю. – Не может быть! Как? Когда вы узнали? Почему не сказали мне?

Мама протягивает мне руку, и я без лишних вопросов вкладываю в нее сигарету – я понимаю без слов. Неумело затянувшись, она выдыхает струйку терпкого дыма и резонно отвечает:

— А что я могла? Сначала ты был ребенком, а потом эта война, не до детей было бы. Потом отец велел мне молчать – он видел, каким растет его сын, и был уверен, что Контрацептивные чары будут твоим заклинанием, таким же фирменным, как Экспеллиармус Поттера. А если ты и так детей не собирался иметь, зачем говорить тебе о диагнозе? Потому и молчали. Драко, я не могу понять, как так могло получиться?..

— Я забыл про Контрацептивные, — я опускаю голову. – Я пытался отправить Грейнджер на аборт, но она отказалась.

С тихим шелестом ломается сигарета в руках матери. Она смотрит на меня такими глазами, что я ощущаю себя нашкодившим котенком, а не двадцатитрехлетним парнем.

— Как ты мог? – в ее голосе столько отчаяния, что я вздрагиваю. – Как ты мог вообще РЕШИТЬСЯ отправить женщину на аборт? Ты, аристократ?

— Отец не принял бы в род бастарда, — бурчу я, — да и мне не нужен был этот ребенок.

Звонкая пощечина заставляет мою голову мотнуться. Я впервые вижу, как мама злится – не хмурит брови и не грозит пальцем, а именно злится на меня. Ее голубые глаза стали холоднее льда, пальцы нервно перетирают обломки сигареты.

— Между прочим, дорогой сын, — тихо произносит мать, кипя от негодования, — отец предал Лорда, чтобы спасти тебя. Не себя и не меня, а тебя. Хотя знал, что ты не продолжишь его род. И, учитывая, что ты у нас единственный ребенок, род Малфоев должен был оборваться. Однако он ради тебя рискнул всем – и сейчас гниет в Азкабане. А ты отказываешься от женщины, которая умудрилась понести от тебя, даже учитывая обстоятельства… мгхм… зачатия. Ты предаешь все моральные устои из-за глупых капризов. Я не хочу такого сына. Я тебя таким не растила, Драко.

Эти холодные, резкие слова сильнее пощечины – я вскакиваю, сжимая кулаки, и вижу, как щеки матери пошли красными некрасивыми пятнами гнева. Она смотрит мне прямо в душу и медленно выговаривает:

— Найди ее. Делай, что хочешь – хочешь, на коленях ползай. Хочешь, умоляй. В лепешку разбейся, дорогой сын, но эта женщина должна тебя простить. И мне плевать, что она магглорожденная – будь она хоть вовсе магглой, ты должен вымолить себе прощение. Иди к Поттеру, к Уизли – они наверняка знают, где искать Гермиону. Живо!

Подчиняясь яростному взору матери, с которой в таком состоянии спорить – все равно, что тыкать в Хагрида соломинкой, отступаю к камину:

— «Нора», — и я переношусь в маленькую прихожую Уизли, заставленную обувью.

Мне не везет – сразу почуяв посторонних дома, мелкая Уизли, точно сторожевая собачонка, набрасывается на меня с палочкой. Только врожденная интуиция подсказывает мне, откуда придется следующий удар – я парирую, обливаясь потом – вот это скорость!

— Я пришел с Поттером поговорить, дура! – ору я на нее, отражая Летучемышиный сглаз. – Убери палочку, Уизлетта!

— Что за шум, а драки нет? – помяни черта, Поттер заглядывает в прихожую и хмурится: — Джинни, опусти палочку. Малфой, что тебе надо?

— Поговорить, — сжав зубы, отвечаю я, кидая недобрые взгляды на встрепанную Уизли, похожую на бешеную белку.

Вскоре мы с Поттером уже мирно сидим за столом и тянем огневиски – вникнув в мою проблему, шрамоголовый почесал в затылке и изрек:

— Я тебе не помощник, Малфой. Она взяла с нас всех Непреложный обет, что ты никогда не узнаешь ее местонахождения. С чего тебе вообще приспичило их найти?

— Их? – мой слух цепляется за это слово, как за благословение. – Ребенок жив?

Поттер деликатно молчит, однако его глаза внимательно следят за моей реакцией. Скажи я что-то негативное в сторону отпрыска и его матери, в лоб мне точно прилетит Петрификус, если не сразу Авада. Мда, Поттер мало изменился за пять лет – такой же встрепанный, очкастый засранец, который вряд ли когда поймет традиции чистокровных семей…

— Соскучился, — ровно отвечаю я. – Так ты не скажешь мне, где Грейнджер?

— Нет, Малфой, — тихо отвечает Поттер, встает и отнимает у меня уже почти допитую бутылку огневиски. – Я ее не выдам. Ты уже все сделал. Все, что можно.

* * *

Я стою над раковиной и смываю кровь с лица – во время прощания с Поттером заявился Уизли и, лишнего не говоря, снова разбил мне нос.

Бедный мой нос. Я такими темпами начну дышать, как дети-дебилы, через рот, а если мой дыхательный аппарат приобретет размеры шнобеля Снейпа... Красная водичка стекает в слив – прежде чем воспользоваться зельем, надо нос вправить.

Так, вроде срастил. Теперь надо заняться поисками Грейнджер и ребенка. Хм… Как мне найти ее в огромном Лондоне? Нанять частного детектива?.. Хотя если подумать логически – Грейнджер сейчас живет среди магглов, маггловского образования у нее нет, волшебное… Хм, документы-то она забрала, а для Героев вроде исключений не делают, если поверить Поттеру и Уизли. Грэйнджер может быть везде… Неужели придется пользоваться магией на крови? Похоже, другого выхода нет…

— Донни, — домовик преданно смотрит мне в глаза, обмахиваясь широкими ушами, — принеси мне карту Лондона, чем крупнее, тем лучше. Живо!

Лопоухое создание испаряется, а я достаю палочку. Отняв у Донни, младшего брата Добби, освобожденного папашей по глупости, карту, раскладываю ее на обеденном столе. Она такая большая, что ее края свисают со стола. Уколов палец, кончик палочки опускаю в каплю крови и кладу на середину карты:

— Покажи мне моего ребенка, — приказываю я палочке.

Она взлетает и указывает в точку на окраине Лондона. Детский сад. Логично. Теперь я знаю, где искать мое дитя и ждать Грейнджер.

— Черная рубашка с серебряной вышивкой или зеленая? – бормочу я, примеряя то одну, то другую деталь гардероба и одновременно пытаясь подобрать галстук под все это безобразие.

На плечи мне легли теплые руки матери:

— Не суетись, — она вручила мне простую серую рубашку, под цвет глаз, и повязала галстук, немного ослабив его, чтобы тот не выглядел официально. – Ты и так красивый.

— Если бы эту грязно… Мордред, МАГГЛОРОЖДЕННУЮ можно было бы купить красотой, она бегала бы за мной все семь курсов! – мысленно матерясь, выбираю заколку для галстука из обилия находящихся в шкатулке безделушек.

— Сын, а что ты будешь делать, если Гермиона уже замужем?

— Вряд ли она замужем, — легкомысленно замечаю я, придирчиво оглядывая себя. – После той Вечной Тату на бедре она вряд ли к кому в постель ляжет…

Прикусываю себе язык, но поздно. Мать превращается в разъяренную вейлу:

— Что ты написал? – накидывается она на меня. – Отвечай или я применю Веритасерум!

— «Самая покорная шлюха», — и я закрываю голову руками, чтобы мама ненароком мне ее не оторвала – сейчас в полной мере понимаю, что Беллатрикс действительно была ее сестрой. – Мама, больно же! Я сведу ее!

Мать выпускает мои волосы и отвешивает вторую за день пощечину:

— Только попробуй не свести, — предупреждает она и удаляется в свою комнату.

Чертыхаясь, аппарирую – мне еще надо купить цветы. Благо, на улице, которую я выбрал мишенью, никого не было. Привык покупать цветы в одном и том же магазине – хоть и маггловский, но все же букеты в нем составляют волшебно: один из продавцов, Марко, воистину кудесник, хоть и никогда не слышал про Хогвартс – у него золотые руки и отличное знание языка цветов.

Но я не вижу Марко, как ни оглядываю маленькое помещение магазина. Остальные продавцы на местах, улыбаются покупателям и впихивают им в руки такие букеты, что истинный аристократ только головой покачает в ужасе. Ко мне подлетает молоденький мальчишка-шатен:

— Желаете приобрести букет? Девушке? Матери? Подруге?

— Обиженной мною женщине, — я очень надеюсь, что продавец понимает язык цветов.

Вместо ответа он выхватывает из напольной огромной вазы три кремовых розы, обрамляет это дело аспарагусом, заворачивает в вульгарную сеточку и вручает мне. Глядя на это безумие, я не могу сделать ничего, кроме как закрыть глаза рукой и простонать:

— Вашу за ногу! Куда вы дели Марко?

— Он женился, — охотно делится мальчишка. – Сейчас на Таити…

— Юноша! – рявкаю я. – Вы хоть когда-нибудь слышали о языке цветов?

— Слышал, — оживляется шатен. – Красная роза – символ любви, белая – холодности, желтая – разлуки…

Волосы на моей голове встали бы дыбом, не будь они сбрызнуты лаком. Из моего рта раздается уже горловой стон ужаса:

— Кого только не берут в цветочные магазины! Юноша, символ любви не красная, а алая роза. Белая обозначает не холодность, а невинность, а желтая – дружбу, счастье и радость! И если у вас самого не хватает ума, чтобы запомнить, принесите мне белые анемоны и вон ту серебристую оберточную бумагу!

Продавец, разинув рот, несколько секунд смотрит на меня и бросается со всех ног исполнять «приказ» странного покупателя. В конце концов, покупатель всегда прав, как ни крути. Составляю скромный белый букетик из анемонов, оборачиваю и завязываю белой узкой ленточкой – отлично.

— Учитесь, молодой человек, — назидательно говорю я. – Этот букет просто-таки кричит: «Мы расстались, но я искренне надеюсь на прощение» для тех, кто понимает язык цветов.

— А что для понимающих язык цветов кричат те кремовые розы, которые вы забраковали? – ехидно переспрашивает мальчишка, принимая деньги.

— «Я буду с тобой, только если ад покроется льдом», — фыркаю я и ухожу.