Глава 5. Стою, как полный идиот, под дезиллюминационными чарами и пялюсь в низкое окошко детского сада, выискивая похожего на меня ребенка

Стою, как полный идиот, под дезиллюминационными чарами и пялюсь в низкое окошко детского сада, выискивая похожего на меня ребенка. Пока что мой шпионаж успехом не увенчался – окошко маленькое и всех детей в огромной группе увидеть я не в состоянии. Периодически накладываю заклинание Свежести на цветы, боясь, что они завянут раньше времени. Ни моего дражайшего отпрыска, ни Грейнджер пока нет.

Мое сердце останавливается – к окошку подходит девочка. Ей на вид где-то четыре-пять лет, и она – копия Грейнджер, только глаза – цвета старого серебра. Мои глаза. Она смотрит сквозь стекло так, будто способна меня увидеть – и я робко машу ей рукой.

Но нет – мне показалось. Она садится рядом с окном и берется за куклу – а я жадно наблюдаю, как моя дочь расчесывает волосы Барби. Дочка выглядит точно так же, как и в моем бредовом сне – и сомнения насчет принадлежности ее к роду Малфоев отпадают сразу: она явно не ребенок Уизли. Ее светлые волосики спускаются до самых лопаток упругими пружинками, похожими на завитушки матери. Она совсем еще маленькая, но царственно держит спинку, не сутулясь даже в игре. Вырастет – будет кружить мужчинам голову…

Моя дочь… Моя дочка… Мог бы я отказаться от этого светловолосого чуда, если бы знал заранее свой диагноз? Вряд ли. Сердце мое трепещет от непонятной нежности, пока я любуюсь дочерью через стекло, переступая с ноги на ногу и вытягивая шею. Девочка больше не обращает внимания на окно, а другие дети и подавно. Она нежно расчесывает волосы Барби, и я клянусь себе купить ей шикарную фарфоровую куклу с настоящими волосами, чтобы она заплетала ей косы…

— А теперь снимай чары и медленно поворачивайся, — услышал я сзади угрожающее шипение, а в спину мою утыкается острый кончик волшебной палочки.

От неожиданности подчиняюсь – на меня смотрит Грейнджер, в ее глазах – только ненависть.

— Что ты здесь делаешь, Малфой? – шипит Гермиона, приставляя палочку к моему горлу, как я ей когда-то во времена Амбридж.

— Как ты меня нашла? – переспрашиваю я, желая оттянуть неизбежное.

— От тебя просто-таки несет магией! Неужели я не узнаю мерзкого хорька? – хмыкает она.

— Я принес тебе цветы, — я сую в свободную руку Гермионы букет. – Прости меня, я так виноват…

Она изучающе смотрит на анемоны, ее лицо постепенно искажается еще сильнее.

— Ах, виноват… — шипит Грейнджер, опуская палочку.

Я делаю шаг к ней, надеясь, что меня обнимут и простят, но Грэйнджер вдруг размахивается и начинает бить меня по лицу букетом. Нежные лепестки слетают к моим ногам, я ойкаю и закрываюсь, но ей все мало – когда от анемонов остаются одни стебли, она, как фурия, влетает в детский сад, а через несколько минут появляется с дочерью на руках.

— Не ходи за мной, — рычит Гермиона, широким шагом удаляясь от садика.

Вздыхаю – ну, что делать с этой гряз… Черт, когда я отучусь от этого слова? Бегу за ней, уже не заботясь о заклинаниях – Грейнджер несется, как на крыльях, вбегает в подъезд, и дверь захлопнулась бы за ней, не успей я подставить ногу. Но в квартиру она вбегает первой и успеет запереться, так что я ударяюсь кулаками в тяжелую дверь и бессильно царапаю ее:

— Черт побери, Гермиона, я хочу поговорить!

— Ты уже все сказал! – мне показалось, или я слышу всхлипывания? – «Было бы хорошо, если бы он умер!» Так ты сказал тогда, в Мунго? Уходи!

— Я беру свои слова назад! – я пытаюсь подергать ручку. – Неужели так трудно поверить, что я исправился? Хочешь, на колени встану?

— Да, хочу! – с вызовом кричит с другой стороны двери Грейнджер. – Я хочу чтобы ты встал на колени и вот так, на коленях, умотал обратно в свой чертов мэнор к своей Паркинсон, или кого ты теперь используешь, вместо меня? Ублюдок, Рон бросил меня из-за твоей татуировки!

— Гермиона, открой дверь! – ору я. – Я не причиню вреда ни тебе, ни нашей дочери!

Грейнджер долго колеблется и все же приоткрывает дверь. Рванув ее на себя так, что дверная цепочка разлетается на звенья, прижимаю ее к стене своим телом и запечатываю ее открывшийся уже для визга рот своими губами. Она яростно кусает меня, но я сминаю ее требовательным поцелуем, а мои руки тем временем задирают ей юбку. Я с силой провожу ладонью по ее бедру, напоследок еще раз целую, оставляя на ее губах свою кровь и отпускаю, выскакивая из квартиры прежде, чем она успевает меня ударить. Дверь снова захлопывается, и оттуда доносятся рыдания, уже неприкрытые.

Усмехаюсь – посмотрим, как ты запоешь, когда увидишь, что позорное тату сведено. Наколдовываю ирис и кладу под дверью – она поймет, когда увидит. А она увидит. Накладываю на себя дезиллюминационные и поднимаюсь на пролет выше, чтобы она не смогла засечь мою магию. Окружаю себя Протего против Гоменум Ревелию и сажусь прямо на грязный бетон пролета.

Жду не один час – я терпелив, когда надо. В конце концов, дверь приоткрывается, Грейнджер осторожно выглядывает и, не видя меня, обводит площадку взглядом. Она видит ирис, подбирает и яростно сминает его в ладони, шипя:

— Только попробуй, Малфой. Только попробуй вернуться.

Чертыхаюсь и аппарирую, когда дверь с сухим щелчком закрывается.

* * *

Меряю шагами гостиную Малфой-мэнора: ума не приложу, почему Грейнджер так бесится. Нет, она имеет все права, но я ведь вернулся, чуть ли не на коленях, свел ей позорное тату с бедра…

Вспомнив нежность кожи Грейнджер на своей ладони, вздыхаю – ну какой Мордред меня толкнул на изнасилование!.. И почему я предпочел Паркинсон, только из-за чистоты крови?..

Помяни черта. В камине вспыхивает зеленый огонь и на ковер ступает лодочка Паркинсон – она накрашена, как семафор: слишком красные губы, слишком яркие длинные ресницы, слишком вызывающее декольте… От резкого запаха духов, которых Паркинсон льет чересчур много, голова у меня затуманивается – хочется уйти подальше от этой идиотки…

— Драко, — качая бедрами, как порнозвезда, Паркинсон подходит ко мне и влажно целует. – Я соскучилась по твоему большому другу…

Как в тумане, наблюдаю, как руки Панси расстегивают мне брюки, как она, облизываясь, встает на колени и тянет штаны вместе с бельем вниз… Все двоится перед глазами, от мерзкого аромата меня тошнит, от слишком холодных пальцев на своих бедрах передергивает, чавкание, издаваемое Паркинсон, заставляет меня скривиться… Но я стою и смотрю, как она пытается оживить мой вялый член, который впервые за всю мою жизнь на нее не встает.

— Драко, милый, ты устал? – Паркинсон оставляет тщетные попытки меня возбудить и снова влажно целует – меня пробирает дрожь. – Может, сделать тебе массаж?

Надо что-то решать с этой раскрашенной кобылой… Но голова кружится, в ушах звенит, а перед глазами вдруг появляется личико моей дочки, с укором взирающей на непутевого отца. Мотаю головой – но девочка все смотрит, грустно и немного обиженно. Отталкиваю Паркинсон чересчур грубо: она падает на ковер, но ничего так и не понимает:

— О, ты хочешь поиграть? – она встает в развратную позу, прогибаясь в пояснице по-кошачьи. – Мурр, Драко, я тебя хочу…

— Ты иногда хоть можешь думать не о трахе, Паркинсон? – не выдерживаю я, глядя с омерзением на ее чулки в сеточку. – Шлюха! И это дочь чистокровного рода!

Она переворачивается на спину и тянет слишком короткую юбку выше. Я уже вижу краешек ее кружевного белья, влажного от возбуждения:

— Ну, я же не всем, — она хрипло дышит и манит меня к себе. – Иди ко мне, Драко, я буду послушной девочкой…

Не выдерживаю – хватаю Паркинсон за волосы и запихиваю в камин, высыпав в него полбанки дымолетного порошка: треснется головой, если камин с ней не будет церемониться, ну и ладно. Не жалко. Надоела мне она, ее вечные декольте, разговоры исключительно о сексе и притворные оргазмы. Думает, я не понимаю, ха! Фригидная стерва!

Немного успокоившись, обхватываю голову руками: как же хорошо, что ко мне явилось это видение… Надо как можно скорее наладить отношения с дочкой… Может, покатать ее на метле?..

Черт, мне надо задобрить еще и Грейнджер. А для нашей всезнайки лучшим подарком может быть только книга… Знаю!

С чистой совестью ложусь спать – подарок завернут и обвязан ленточкой, и завтра я понесу его дочери и женщине, которую хочу не только трахать, но и любить.

Вечером следующего дня снова маячу перед дверьми Грейнджер.

— Я же просила больше не приходить, — раздраженно складывает на груди руки Гермиона.

Она сегодня великолепна, хоть раньше я и скривился бы при виде так странно одетой девушки: на Гермионе красуется мужская рубашка размера на два больше нужного – широкие рукава закатаны, подол опускается до середины бедер, груди за плотной тканью я вообще не вижу – рубашка скрыла и ее, и талию своей бесформенностью. Мне какое-то время кажется, что она в одних трусиках, но стоит ей сделать несколько движений, как я понимаю свою ошибку – она в неровно обрезанных чуть выше подола рубашки джинсах – низ штанин обрел бахрому от частых стирок, а цвета вообще не понять. Волосы Гермионы заколоты мощной заколкой сзади, да еще и обвиты резинкой – так просто пушистую гриву не удержать, рассыпается по плечам, обволакивая всю фигуру каштановой волной.

— Я поговорить хочу, — предпринимаю я еще одну попытку умаслить Грейнджер. – Я понимаю твой гнев, и ты вольна злиться: я тебя оставил одну с ребенком, я тебя изнасиловал, унизил… Прости, прости, прости меня!

Она долго смотрит в мои щенячьи – умею, когда хочу! – глаза и вздыхает:

— Проходи, — милостиво отодвигается Гермиона с прохода. – Чай не предлагаю, нету. Как и кофе.

— Ничего, — бормочу я. – Неважно.

Мерлин, в какой же тесноте они живут! Однокомнатная квартирка по размеру меньше самой маленькой комнаты мэнора втрое: в комнате помещается одна большая, но узкая кровать, и одна маленькая детская кроватка рядом. Между ними – узкий проход. В углу стоит сундучок с игрушками, на котором сидит ободранный заяц непонятного морковного цвета. Из ушей косорылого торчат клочки ваты, одного глаза-пуговицы нет вообще. Стены оклеены обоями с неразличимым уже рисунком. На потолке нет даже люстры – одиноко качается плафон с лампочкой. Да… На маггловедении нам внушали, что магглы живут очень даже неплохо, но эта квартира просто кричит о нищете хозяйки. Дочка спит в кроватке, засунув в рот большой палец – белые кудряшки разметались по подушке, в свободной ручке малышки зажат такой же облезший, как и заяц, медвежонок с оторванным ухом и без трех лап.

— Великий Мерлин! – вырывается у меня. – Как можно здесь жить?..

— А ты мечтал увидеть хоромы? – резонно замечает Грейнджер, наливая мне в чашку кипятка и заправляя какой-то травой. – На зарплату дворничихи и это – рай в шалаше. Больше нам и не нужно – дочку кормят в садике, так что я могу сэкономить и на еде. А что касается себя – БИЧ-пакеты не такая уж гадость, если есть быстро…

Встаю и рывком открываю холодильник – пусто. Только на дверце – бутылки с молоком, пять штук в ряд. Поймав мой взгляд, Гермиона открывает кухонный шкафчик – он весь завален пакетами с сухой лапшой.

— Ты что, желудок испортить хочешь? – возмущаюсь я. – А еще отвергала мою помощь! Так, завтра я прихожу с едой…

— Я тебя уже предупреждала, кажется, Малфой, мы не продаемся, — хмурится Грейнджер, чей взгляд становится колючим и холодным. – И если ты решишь, что я в ноги тебе упаду за кусок колбасы, ошибаешься – я лучше отравлюсь лапшой, чем твоими подачками.

— Я подарок принес, — вспоминаю я о свертке за пазухой. – Сейчас… Где же она? О, вот. Подаришь дочке. Думаю, ей понравится.

Настороженно глядя на меня, Грэйнджер протягивает руку к свертку и распаковывает его. Внутри лежит книга с яркими рисунками на обложке.

— Нравится? Волшебные сказки про драконов, единорогов и все такое… Там есть картинки, они даже двигаются…

Я слишком поздно замечаю, что на глаза Грейнджер наворачиваются злые слезы. Она хватает нож и вонзает в книгу со всей дури – кончик протыкает обложку и несколько страниц. Она плачет, рвет сборник сказок, режет картинки – эльфы и оборотни спасаются от ножа, удирая к мандрагорам и гиппогрифам.

— Ублюдок! – рыдает Гермиона, уродуя книгу. – Сволочь, какая же ты сволочь! Убирайся, слышишь? Убирайся! Не хочу тебя видеть!

— Да что случилось? – я прикасаюсь к ней, стараясь успокоить. – Не понравилось издание? Слишком тонкая? Хочешь, принесу в два раза лучше?

— Тварь, — кричит на меня Грейнджер, сверкая залитыми слезами глазами. – Кэролайн – сквиб! Сквиб, понимаешь ты, мразь? Из-за того, что ты меня изнасиловал, у нее никогда не будет магии! Она не увидит Хогвартса! Она не будет кататься на дракончиках Чарли, только что вылупившихся из яйца! Она не будет гладить единорогов! Никогда! И в этом виноват ты, ты, только ты!

Гермиона закрывает ладонями лицо, всхлипывая так по-детски, что у меня на душе становится погано – какая же я скотина… Мои глаза улавливают движение – в проеме двери стоит проснувшаяся Кэри. Она подходит к маме, обхватывает ручками за ногу и прячет лицо у нее в коленях.

— Уходи, — глухо приказывает Гермиона. – Уходи, сгинь, исчезни. Я грязнокровка, а Кэри – сквиб. Мы тебе не нужны. И ты нам тоже не нужен. Убирайся.

Не в силах утешить Грейнджер, выметаюсь из квартирки – сейчас проще уйти, чтобы потом вернуться. Сначала нужно подумать, вернусь ли я после того, что узнал.