Глава 12. Я почти падаю с метлы, но упорно продолжаю прочесывать заклинаниями воздух и землю Лондона и окрестностей

Я почти падаю с метлы, но упорно продолжаю прочесывать заклинаниями воздух и землю Лондона и окрестностей. Парящий рядом Поттер хмур и немногословен: похоже, не я один понимаю, что все бестолково – десятые сутки пошли, а мы никак не можем найти ни Уизли, ни Кэри. По двадцать четыре часа паря над городом, скрытые от любопытных маггловских глаз всеми охранными заклинаниями мира, мы ищем, ищем, ищем – живых или… Нет, об этом лучше не думать. Кэри жива. Она обязательно должна быть жива.

— Малфой, я останусь, — Поттер еще раз кидает Поисковое заклинание на высотку и сворачивает от нее ни с чем. – Лети домой, ты уже второй день не спишь.

Моя кожа болит от недосыпа, даже волосы на голове и то болят, пальцы на руках и ногах, несмотря на носки и рукавицы, отнялись и ничего не чувствуют – еще бы, в мороз, на высоте… Позавчера была метель: пришел домой весь заснеженный и долго таял около потрескивающего камина. На Гермиону стало страшно смотреть – у нее даже глаза стали будто стеклянными. Мое Счастье ходит по осиротевшему без Кэри мэнору, завернувшись в плед, подолгу сидит в детской и плачет, плачет над пустой кроваткой, прижимая к себе растрепанного мишку, пропахшего нашей девочкой. Она пьет кофе литрами и не спит – все сидит в библиотеке и читает страшные книги, вроде «1001 способ убить на расстоянии». Знает, что не решится, и все равно читает. Мама почти не выходит из спальни – проблемы с сердцем: она так привязалась к внучке, так ее полюбила… Не могу поверить, что меня и Гермиону обманул недотепа-Уизли, который без помощи подруги и с курса на курс переползал бы с трудом!..

Я очень хочу домой. Хочу обнять Гермиону, привлекая к себе, и затянуть в теплую постель. Хочу неторопливо гладить ее обтянутый ночной рубашкой бок, прижиматься к ее теплой спине и целовать в плечо. Сходя с ума от горя, Гермиона и забыла отбиваться от меня – но теперь я не смею дотронуться интимнее, чем до груди. Как соблазнять ее в такое время?.. Не так. Не сейчас.

— Тебе тоже не мешало бы выспаться, Поттер, — отвечаю я. – Когда ты последний раз дома был? Жене рожать скоро, а он с мерзким Упиванцем небесами любуется.

— Не говори, Малфой, — Поттер трет виски затянутыми в перчатки из дорогой драконьей кожи пальцами. – Джинни сама не своя стала – плачет все время, от меня шарахается, сама с собой разговаривает… Сумасшествие – заразно, не знаешь?

— Я не колдомедик, — бурчу я, пряча палочку. – В такой темноте мы вряд ли найдем кого-нибудь. Я лечу домой. Спасибо, Поттер.

— Вау, — ухмыляется он, — Малфой сказал «Спасибо». Не иначе, как конец света скоро.

— Может, мы наконец-то перестанем собачиться, Гарри? – от такого обращения его брови ползут на лоб. – Я устал тебя ненавидеть. Да и не за что было, сам хорош.

— Мир, — хмыкает Поттер. – Лети уже, я еще раз проверю район.

Аппарирую прямо из воздуха в теплый холл. А ноги вот меня не держат – падаю прямо там, истерически рассмеявшись сам над собой. Пальцы не чувствуют ничего, ниже пояса будто вата приклеена…

— Драко, — мое Счастье прибегает на шум и обхватывает меня за плечи, помогая подняться на ноги, — сейчас, доберемся до ванной…

В ванной Гермиона погружает меня, даже покрасневшего, в теплую воду и массирует пальцы моих ног. Мерлин, я же сейчас умру, что ты делаешь, глупая?? Поворачиваюсь боком, прижимая колени к животу: еще не хватало, чтобы она увидела, как я завелся – испугается, а для нее и так сейчас непростые времена…

— Что? – Гермиона все-таки видит мой окрепший член и заливается румянцем. – Ой… Что ж ты сразу не сказал?

— Знаешь, казаться невозмутимой ледышкой приятнее в джинсах, — я пытаюсь обратить все в шутку, пока она не испугалась. – По крайней мере, когда он встает, его не видно. Такой маленький партизан.

— Очень маленький, — хмыкает Гермиона и – ужас, ужас! – тянется к моему паху, едва касаясь нежной кожи. – Какой вымахал! Настоящий штурвал.

Поражаюсь такой перемене – и это моя девочка, отчаянно краснеющая при нехитрой ласке груди… К счастью, она убирает руки, но сразу же поражает меня еще больше просьбой:

— Встань, Драко.

Ноги слушаются раньше мозгов – я поднимаюсь во весь рост в ванне, с удовольствием глядя, как краска с лица Гермионы идет все ниже. Она облизывает пересохшие вдруг губы и мое сердце падает куда-то в пропасть, а напрягшийся донельзя член конвульсивно дергается.

— Ой, — и Гермиона протягивает к нему руку, смыкая пальцы вокруг теплого ствола.

И я-таки с позором поскальзываюсь и падаю в остатки пены с запахом фейхоа. Брызги окатывают всю ванну, а я, приложившийся не больно, но унизительно, не могу ничего, кроме как поскуливать от возбуждения и неожиданности. Ладошка Гермионы окончательно свела меня с ума – я могу лишь молиться, чтобы она убежала, потому, что если я себе не помогу, я умру прямо сейчас!

— Драко, — она прячет глаза, протягивая мне полотенце.

И не уходит, не уходит! Наскоро высушив кожу, обматываю пушистое полотенце вокруг бедер и неловко вылезаю, немного прихрамывая – ушиб-таки лодыжку.

Гермиона скрывается в спальне, а я задерживаюсь перед дверьми, чтобы немного отдышаться. Ничего, она заснет, и я свалю в ванную, где смогу сколь угодно ласкать себя, представляя ее гибкое красивое тело…

— Драко, ты где?

И я, зажмурившись, делаю шаг в спальню. Гермиона сидит на краешке кровати и кусает губы, избегая взгляда в мою сторону. Застываю немного поодаль, не решаясь подойти.

— Ты сильно напугалась? – мягко спрашиваю я, касаясь пальцами ее опущенного подбородка. – Прости, это мужская физиология – у меня очень давно уже не было женщины. Прекращай краснеть, что естественно – то не безобразно.

— Это ведь очень плохо? – тихо спрашивает она, сжимаясь вдруг в комочек. – Это ужасно плохо, я плохая… У нас украли дочь, сейчас плохо так… так…

— Что? – стараюсь, чтобы голос не сорвался на хрипы – то, что ниже пояса, основательно бунтует. – Что плохо, солнышко?

— Так хотеть… тебя… — тихий шепот замолкает, и Гермиона отводит глаза.

Вот уж что называется «челюсть упала». Стою, не зная, что сказать, будто под Петрификусом. И не могу отойти от этого состояния, даже когда ее мягкие пальчики касаются моего чудом еще держащегося на бедрах полотенца и ослабляют его. Полотенце соскальзывает к моим ногам, и вот я во всей своей первозданной красе – и стою, краснея, как девственник, когда она несмело касается волосков на моем животе. Поняв, что ее ничего там не укусит, Гермиона нервно облизывает губы и смело касается кое-чего гордого и взволнованного в моем паху.

— Я с ума сойду, — ровным голосом предупреждаю я, не в силах оторвать взгляд от ласкающих мою головку пальцев. – Я сойду с ума и уже не остановлюсь.

— Я знаю, — шепчет она и коварно гладит меня по бедру, несмело касаясь губами кожи ниже моих ребер.

— Я тебя очень хочу, — сообщаю я, пока она проводит губами по нижнему ребру, утыкаясь после лицом в мой живот.

— Я вижу, — нервный смешок рядом с кожей заставляет мои волосы чуть ли не встать дыбом.

— Я люблю тебя, — хриплю я, все еще пытаясь держать себя в руках и не думать о том, что мое достоинство так опасно близко от лица моей русалочки.

— Я тоже, — шепчет Гермиона и у меня сносит крышу.

Толкаю ее на кровать, устраиваясь рядом. Впервые она не пытается прикрыться, пока я рву на ней ночнушку, не в силах снять – плевать, куплю ей сотни шелковых пеньюаров, только сейчас я не в состоянии беречь тряпки! Провожу губами по ключице, зарываюсь носом в пупок – чувствую, как она подается навстречу…

— Мой бесстрашный штурман, — я погружаю язык в ее естество, и Гермиона ахает, притягивая меня к себе. – Моя… маленькая… хулиганка…

Юркий язык ласкает ее мягкую влажную плоть, стараясь принести как можно больше удовольствия – она то тянется ко мне, то снова откидывается на подушки, подаваясь бедрами в сторону моего жадного рта. Вижу, знаю, что ей хорошо – ее едва сдерживаемые тихие постанывания тому свидетельство.

— Не останавливайся, — просит она, хныкая. – Я скоро… Если остановишься… Умру!

Мерлин, как можно остановиться, когда эта женщина ТАК просит? В два движения довожу ее до конвульсий и утыкаюсь лицом в простыню, чтобы она не видела, как мое лицо исказила судорога оргазма – не сдержался, выплеснулся прямо на постель…

— Драко… — она тяжело дышит, запуская в мои светлые волосы пальцы. – Мой любимый…

Хочется хныкать, как девчонке – она меня любит! Она любит меня! Она, правда, меня простила! Простила за все – за грязнокровку, за донос на глупого гиппогрифа, за ту сцену в Мэноре при Беллатрисе и Фенрире, за изнасилование в туалете, за попытку заплатить за ее аборт… Она простила мне малодушное бегство от собственной дочери, пакеты с лапшой в шкафу, за пустой холодильник и за мозоли на нежных пальцах от грубого черенка метлы… Она простила меня… Она меня любит!..

Только когда я перестаю шмыгать носом, я слышу, что она мурлыкает себе под нос нежную песенку – для меня, для бледной немочи, мерзкого Упиванца, она поет!..

— Все будет хорошо, любимая, — касаюсь губами ее плеча, вытягиваясь рядом. – Я ее найду. Я тебе клянусь именем и родом – я ее найду.

Она обнимает меня, прижимаясь всем телом ко мне: и чудо, оргазма как не было, я снова тверд, как скала. Черт, будто несдержанный подросток!.. Гермиона чуть отодвигается, глядя на быстро твердеющий член и облизывает губы:

— Это плохо, — быстро произносит она, скользя пальцами по моей груди. – Это очень, очень плохо, но я… Я хочу еще… По-настоящему…

Быстро накрываю ее собой, глядя в шоколадную теплоту глаз:

— А вы не передумаете во время полета, штурман Грейнджер? – трусь впечатляющими размерами о шелк ее бедра, намекая на то, что остановиться уже не смогу.

Гермиона страстно целует меня, прижимая к себе, и слегка раздвигает ножки:

— Нет, капитан. Полетаем?

Медленно и нежно развожу ей ноги: не удержавшись, провожу по нежной коже бедра губами, слегка прихватывая. Нахожу пальцами хлюпающую уже пещерку и медленно, чтобы не напугать, начинаю входить: сначала не до конца, чтобы привыкла, а потом резко – до конца! Такая горячая, нежная…

— Драко, — она чуть ли не кусает меня, целуя везде, где может достать. – Драко, мой Драко, пожалуйста, не останавливайся, мне так хорошо…

Кажется, я теряю голову, вколачиваясь в нее, как дикий зверь. Все же это слишком сильно походит на изнасилование – и я жду упреков, но она только подается навстречу, раскрываясь, принимая меня всего, впитывая меня кожей, поедая глазами… Мне безумно хорошо в ней, так правильно, так горячо… Чувствую, что скоро сорвусь, и понимаю, что выйти из нее станет для меня непосильной задачей.

Она будто чувствует – обвивает ногами мои бедра, прижимая к себе, заставляя войти на всю глубину, обхватывает руками, как обезьянка, и в поцелуе бесстрашно просовывает розовый язычок в мой рот:

— Я тоже хочу сына, Драко, — шепчет Гермиона, будто почувствовав мою самую сокровенную мысль. – Сделай это для меня, прошу…

И я взрываюсь в ее тесноте – до мириадов звезд, до искр, кругов в глазах, обмякая безвольной массой на ней, хныкающей от нахлынувшей волны наслаждения, удовлетворенной, счастливой…

— Мисс, вы убили меня, — едва отдышавшись, бормочу я в плечо Гермионы. – Мир не простит вам смерть младшего Малфоя.

— Для мертвого ты слишком болтлив, — она обводит пальчиком окружность моего соска и целует его, нежно вздыхая. – Ты был прав. Классно полетали. Когда обратный рейс?

– Правильно говорят, что женщина на борту – к несчастьям.

— Ну, я же все-таки штурман Грейнджер, — хмыкает она, коварно касаясь губами моего уха. – Какой же пилот без штурмана?

— Дай мне заправиться, — поддерживаю я игру. – Топливо в баках не бесконечно.

Она внезапно становится очень серьезной и, касаясь меня кончиками пальцев, спрашивает:

— Это же не последний раз? Ты не уйдешь? Не бросишь нас?

Притягиваю Гермиону к себе и горячо целую, ощущая, как загнанно бьется ее сердечко:

— Никогда, миссис Малфой. Только через мой труп.