Глава 14. — Тут, — уверенно заявляет Поттер, останавливаясь

— Тут, — уверенно заявляет Поттер, останавливаясь. – Я не видел этой… хижины, когда мы пролетали тут вчера.

Киваю – да, я понял уже. Черт возьми, я вырву Уизли ноги – он держит мою дочку в доме, где выбиты окна и гуляет ветер!.. А Кэри только после больницы – не дай Мерлин что, я же его вручную без Анестезио кастрирую!..

— Как будем действовать? – стуча зубами, осведомляюсь я. – Ворвемся и придушим их? Или Авадой? Хотя я предпочел бы Круцио – чтобы наверняка.

— Угу, — неожиданно легко соглашается Поттер. – Только я как бы пока еще старший аврор – не кажется ли тебе, что идея, мягко говоря, не очень? Ну, если ты соскучился по Азкабану…

— А ты что предлагаешь? – огрызаюсь я.

Поттер ехидно ухмыляется и достает из кармана нечто, напоминающее серую веревку, и при помощи палочки заставляет ее ползти к дому. Мой немой вопрос он сначала коварно оставляет без ответа, но потом все же снисходительно объясняет:

— Лучшее изобретение близнецов Уизли, на мой взгляд. Отличный звук, жаль, картинки не показывает. Сейчас мы услышим наших птичек…

И он прав – стоит концу веревки проникнуть в окно, как воздух рядом с нами наполняется диалогами. Я жадно вслушиваюсь, ловя каждый звук.

— Черт, Обливиэйта мало, — это явно Уизли – его мерзкий голосок я ни с чем не спутаю. – Паркинсон, может, старое доброе Империо?

— Память о родителях самая сильная, — раздраженно отвечает ему Паркинсон. – Ты тупой, Уизли. Какого хера я должна разгребать твои косяки?

— Эй, ты же сама предлагала отомстить Малфою!

— Я хотела, чтобы он приполз ко мне на коленях с обручальным кольцом в руках! – визгливо пищит моя бывшая пассия.– Чтобы он бросил свою грязнокровку, эту святую сучку, которая, уверена, ему и не дает! А малявку похитить ты решил, идиот, вот ты с ней и разбирайся! Где те совы, которых ты посылал Малфоям?

— Я не посылал писем, — хмуро отзывается Уизли. – У меня свои мотивы.

Звонкий звук пощечины достигает моих ушей, и я даже немного сочувствую Уизли – Паркинсон дерется, как разъяренная мантикора – сколько раз я лечил после нее свою физиономию от царапин!

— Козел, — сочно выговаривает Паркинсон после еще одной пощечины. – Мразь. Сижу тут с тобой в полной заднице, на Азкабан нарываюсь, малявку твою окучиваю, и что с того? Где Малфой? Я требую своего Малфоя на коленках и со спущенными штанами!

Ярость наполняет меня – нет, все-таки Паркинсон прирожденная шлюха, может думать только о сексе! Сам не пойму, как я мог с ней… Фу, подумать противно.

— Мне плевать с колокольни на твоего Малфоя, — рычит Уизли, — я хочу, чтобы ты стерла девчонке память полностью! Или я ее просто убью!

Все замирает у меня внутри. Оглядываюсь на Поттера – его лицо просто каменное, Удлинитель ушей подергивается в руках. Дольше ждать нет смысла – моя дочка нуждается во мне…

…Стоим под дверьми – в хижине очень тихо, слишком тихо, чтобы эта тишина была безопасной. Поттер выразительно моргает, переводя взгляд с окна на дверь. Я, поняв без слов, указываю взглядом на дверь – пусть Поттер лезет в окно, если хочет. Наваливаюсь животом на раму и ойкаю – острые зубы осколков пропарывают мне мантию, чудом не задевая кожу. Нет, права была лягушка, говорившая лягушонку: «Прежде чем прыгать, подумай!»..

В хижине пусто. Никого. Совсем никого. Ни Паркинсон, ни Уизли, ни Кэри. Поттер недоуменно оглядывается и тянется за палочкой.

Откуда в нас прилетает вспышка желтого пламени, я так и не понимаю.

* * *

— Поттер?

— Малфой? Ты живой?

— Голова раскалывается, а так вроде живой. Где мы?

— Спроси что полегче, — Поттер помогает мне сесть и прислоняет к стенке, когда меня начинает штормить. – Черт, как же я не понял, что все это – только ловушка…

Голова кружится, тошнит… Такое ощущение, что меня провернули через мясорубку и снова собрали, перепутав местами ноги, руки и голову. Глаза ничего не видят – вокруг темнота без единого лучика света, во рту пересохло… Очень сыро – на меня капает откуда-то вода, пахнет плесенью. Едва не вскрикиваю, когда на мое плечо ложится рука – это Поттеру срочно понадобилось подержаться за меня.

— У тебя руки ледяные, — клацаю я зубами.

— Это ты горячий, — Поттер трогает мой лоб. – У тебя температура, ты в курсе?

— Ты можешь аппарировать?

Меня больше интересует, где здесь выход, чем моя температура. Не растаю, не Санта-Клаус. Поттер молчит, и в этом молчании я явственно слышу: «Нет». Чертыхаясь, раскидываю руки и начинаю ощупывать стены, постепенно двигаясь по периметру.

Минут через двадцать тщательных исследований признаю поражение – ни двери, ни лаза. Сплошная каменная кладка, причем наша тюрьма очень маленькая: примерно десяти шагов хватает, чтобы ее пересечь.

— Что это было за заклинание?

— Не знаю, какое-то родовое. Авроров не учат фирменным заклинаниям родов, — Поттер надсадно кашляет. – Сядь уже, не мельтеши.

— Ты меня что, видишь? – недоверчиво спрашиваю я.

— Угу, очки ночного видения, блин, — хрипло смеется Поттер. – Привычка, я часто бродил по ночам в Хогвартсе, научился видеть в темноте – миссис Норрис всегда выскакивала из ниоткуда.

— Родовое, значит…

Мы оба молчим – уже поняли, кто напал. У Уизли слишком мало мозгов, значит, нас оглушила Паркинсон. Палочек у нас нет – явно ее рук дело. Интересно, что эта идиотка решила делать? Я-то понятно, Поттер ей зачем?

— Жрать хочу, — жалуюсь я. – Эта овца хоть бы хлеба оставила и воды.

— Хорошо, жизнь оставила, — бурчит Поттер, устраиваясь в уголке поудобнее. – Не кипишуй, рано или поздно за нами придут, разберемся по ходу дела.

— Угу, придет и прикончит.

— Мне не страшно – не первый раз меня пытаются прикончить и не в последний.

— Лишь бы Гермиону не тронули, — вырывается у меня. – Она в мэноре одна, на мать вся надежда – надеюсь, она еще не растеряла навыков Упивающейся.

— Ничего, — хмыкает Поттер. – Вот спасу я тебя и Кэрри и закрою свой долг Жизни. А то уже извелся, не люблю оставаться в долгу.

— Уверен, что спасешь? – уныло тяну я.

— Уверен, — вздох со стороны Поттера меня неприятно удивил. – Работа у меня такая, Малфой – быть Избранным и всех спасать. За меня все решили еще в колыбели, вот, не расхлебаю никак.

— Как же так выходит, Поттер, что тебя все используют – что друзья, что женщина? – недоуменно вопрошаю я.

— Меня растили без любви, — серьезно отвечает мой собрат по несчастью. – Каждый, кто от меня не шарахался в сторону в первые же пять минут знакомства, автоматически записывался мною в друзья, а уж отказывать друзьям я никогда не умел.

— А мою руку ты отверг тогда, в поезде, — поддеваю я. – Что, Уизли пришел первым, поэтому ты отказался со мной дружить?

— Между прочим, ты обидел Хагрида, — напоминает Поттер. – Тогда, в Косом переулке.

— Ну и память у тебя…

— Да, не жалуюсь…

Воцаряется тишина. Гнетущий влажный вакуум тишины наваливается на меня, заставляя заснуть.

«Я открываю глаза – надо мной качаются цветущие яблони, засыпая меня розовыми благоухающими лепестками. Я лежу в траве на берегу прозрачного, чистого озера – солнечные блики играют на его поверхности, покрывая едва волнующуюся гладь серебряными пятнами. Хорошо. Какая-то пичуга старательно выводит рулады, сидя на низко свисающей ветке – я могу рассмотреть каждое перышко на ее крыльях – она желтая с черными волнистыми узорами.

Встаю и стягиваю рубашку – вода так и манит окунуться. Прямо в штанах захожу в озеро – ласковые волны мягко накатывают, ударяясь кошачьими лапами в мою грудь. Откидываю голову назад – волосы, отросшие со времен Хогвартса уже до лопаток, тяжелеют, напитываясь влагой. Хорошо.

Две мягкие маленькие ладошки закрывают мне глаза – я ловлю их и целую маленькие пальчики. Оглядываюсь – это моя маленькая дочка хулиганит, брызгаясь в меня водой. Светлые пружинки кудрей тоже намокли и потяжелели, хитрые глазенки блестят, она то всплывает, то скрывается под водой и через пару мгновений выныривает на поверхность, снова пуская ручками в меня веер брызг, сверкающих в теплых лучах.

— Папа, — смеется Кэрри. – Папочка.

— Кэролайн Миона, — шутливо отчитываю я хулиганку, — не брызгайте папе в глаза.

Она показывает розовый язычок и ныряет. Когда над поверхностью, гулко шлепнув о воду, появляется зеленый чешуйчатый хвост, я вдруг понимаю, что меня тянут за волосы вниз, в густую черную глубину»

— Вставай, скотина, — я открываю глаза, хотя мог бы и не открывать – и так ничего не вижу. – Нечего дрыхнуть. Пошли.

Голос я узнаю сразу – так может пищать только Паркинсон. Поттер уже бьется в медвежьих объятиях Уизли, почти бережно сжимающего его в своих ручищах. Нас выволакивают наверх по спешно наколдованной лестнице – наверху меня почти ослепляет свет, и я понимаю, что мы уже не в той хижине, куда прислала нас Уизлетта. Мы в пустом, просторном, темном помещении – только голые стены и больше ничего. Из одной стены торчат ржавые металлические скобы — нас приволакивают к ним и приковывают наручниками так, чтобы наши ладони смотрели вверх. Вздумай я использовать беспалочковую магию, нас просто приложит по голове обвалившимся потолком… Все же у психов с логикой плоховато: задумай я себя убить, я бы не стал показушничать – от старой доброй Авады еще никто, кроме Поттера, не выживал. Мы явно в замке Паркинсон – в нашем мэноре тоже есть подвалы с такими скобами: во время войны Волдеморт частенько хаживал туда, чтобы развлечься с пленными. Ужас пробирает меня от таких воспоминаний: помнится, я просидел в таком подвале однажды целую неделю, питаясь крысами, пока не согласился, наконец, убить Дамблдора. Не то, чтобы я из-за любви к нашему дражайшему директору отказывался, просто не хотелось быть убийцей. Я, может быть, и пропащий парень был, но не убийца. Так я и не смог.

Поттер дергается в своих оковах, пытаясь колдовать – но ничего у нас не получается. Антиаппарационные и ограничивающие использование магии заклинания вкупе с железными наручниками делают нас почти беспомощными. Единственное, на что я способен – выпрямиться и презрительно посмотреть в наглые глаза Уизли:

— Вы чересчур любите магглов, Уизли, — хмыкаю я, зная наверняка, куда бить больнее всего. – Мог бы Инканцеро связать, но нет…

— Что, хорек, удивлен? – заметив выражение моего лица, усмехается Уизли. – Я, если честно, знал, что моя шлюха-сестрица проколется, и вы придете прямо ко мне в руки. Интересно, какого размера фурункулы на ее роже?

— Заткнись, — бросает Поттер и тут же сгибается – Паркинсон изящным каблучком наносит ему удар по тому, что мужчина обычно бережет пуще зеницы ока.

Мда, я почти сочувствую шрамоголовому – удар по яйцам от Паркинсон получить. Помнится, на шестом курсе…

— Что, никак? – сочувствующе тянет Уизли, глядя на бывшего друга. – Гарри, Гарри… Как же ты меня достал, Золотой мальчик! Поттер то, Поттер се… Ни я, ни Герм никогда тебе не были нужны – на первом курсе философский камень спас ты, на втором – василиска тоже ты убил… Все сам, сам…

— Козел, — рычит Поттер, извиваясь от боли. – Я твою сестру спасал, ты, придурок!

— И чем она тебя отблагодарила? Потрахалась с Дином при первой же возможности, шалава… Ничего, я после ей займусь. После Грейнджер. Она меня еще в Хогвартсе до печенок достала, всезнайка, — со вкусом выговаривает рыжий, пока Паркинсон бьет Поттера.

Поттер отключается на полу – его неудобно задранная рука не оставляет сомнений в том, что он ничего уже не чувствует и, возможно, скоро умрет.

– Тупое животное, — бессильно бешусь я. — Где моя дочь?

— О, она уже не твоя дочь, — хищно скалится Уизли и бросает Паркинсон: — Приведи мелкую, пусть порадуется… Последний раз.

Дрожь пробирает меня от этих слов. Что значит: «Не моя дочь?» Неужели у них получилось стереть Кэри память? Жадно всматриваюсь в лестницу, виднеющийся за приоткрытой дверью – Паркинсон ушла надолго, ее нет почти пятнадцать минут. Наконец она возвращается, грубо волоча Кэри за ручку – девочка хныкает и упирается, чуть ли не кусаясь. Дергаюсь – наручники врезаются мне в запястье, но мне все равно. Как она смеет так обращаться с моей дочерью??

— Любуйся, Малфой, — хмыкает Паркинсон, когда Кэри, не узнав меня, пятится к стене, отпущенная. – Она не помнит тебя. И мать не помнит. Замечательно, верно? Теперь ты принадлежишь одной мне.

— Как ты узнала, что она моя дочь? Что у меня вообще есть дочь? – я тяну время, косясь на Поттера.

Он никак не приходит в себя – его запястье пережимают наручники настолько, что рука начинает синеть.

— Знаешь, репутация законченной дуры очень помогает, — зубоскалит Паркинсон. – Взгляды, которые ты бросал на грязнокровку в Хогвартсе, представление на ЗОТИ, твои ночные вылазки в больничное крыло, забытый в тумбочке счет из банка… Про ребенка я сразу догадалась. Да и бросить ты меня мог только ради нее. Одумайся, Драко. Секс со мной куда приятнее перепихона с грязнокровкой.

— Не называй ее так, — я снова дергаюсь, но наручники не пускают меня.

Черт, если бы не запрет на магию, Паркинсон уже валялась бы в уголке с проломленной головой. Но она, издеваясь, подходит ближе и со вкусом выдыхает мне в лицо с подлой улыбочкой:

— Грейнджер – грязнокровка. И ею останется. Гадкая грязнокровка, вылизывающая задницу за каплю внимания. Гряз-но-кров-ка.

— Она уже Малфой, а не Грейнджер, — мстительно отвечаю я. — Она моя жена. А ты – всего лишь подзаборная, опустившаяся шлюха.

От грубой пощечины щека вспыхивает огнем. Паркинсон выхватывает из-за пояса брюк маленький серебряный кинжал и разрезает парой взмахов на мне одежду, оставляя только трусы. Ежусь – неужели она решится насиловать меня на глазах дочери?.. Но нет, это было бы слишком легко – острый кончик кинжала впивается мне в шею совсем рядом с сонной артерией. Паркинсон ведет вниз – еще полдюйма в сторону, и она пропорет мне жилу. Кончик кинжала порхает, выписывая на моей груди слова: «Подстилка грязнокровок».

— Не смотри! – не смея дергаться, кричу я Кэри. – Не смотри на меня!

Дочка закрывает глазки руками – ей тоже страшно, рядом Уизли, следит, чтобы она не улизнула. Зачем? Все равно Кэри будто к полу приклеилась, хотя дверь – вот она, рядом, один шажок и лестница, а там можно найти выход, убежать подальше от этих извергов…

— Папа, папочка! – вдруг вскрикивает Кэри и кидается ко мне, но руки Уизли ее останавливают. – Не трогай моего папу!

— Убей девчонку, — меланхолично велит Паркинсон, вырисовывая очередную букву.

— Я тебе денег дам, Уизли! Много, все, что у меня есть! – я дергаюсь, и кинжал все-таки входит мне в бок, насквозь прокалывая кожу. – Не трогай Кэри!

— Держи, — Паркинсон выдергивает кинжал из моего бока, заставляя кровь хлынуть еще сильнее, и бросает Уизли.

— Ты забыл, Малфой, — фанатично хохочет рыжий, занося над Кэри оружие. – Уизли никогда не стеснялись своей бедности! Не нужны мне твои грязные деньги!

Кинжал резко идет вниз – вот-вот Кэри вскрикнет в последний раз… Но не успевает острие коснуться моей дочери, как вокруг нее появляется золотистое, отливающее радугой свечение. Оно растет, наподобие мыльного пузыря, задевает недоуменно остановившегося в своем движении Уизли – тот отлетает к стене, приложившись так, что по его виску прочерчивает дорожку алая струйка. Кинжал в его бессильно отброшенной руке сгибается чуть ли не в спираль, будто бумажный. Пузырь все растет – Кэри падает на колени, держась за голову, а вот Паркинсон, кинувшаяся к ней, отлетает к Уизли и приземляется на него с громким хрустом. Она умирает сразу – человек с таким образом вывернутой шеей просто не может быть живым. Пузырь доходит до нас – скобы трещат и гнутся, наручники стремительно ржавеют, рассыпаясь прямо на глазах. Куски кладки в тех местах, где в нее были вбиты скобы, просто вырывает с мясом. Едва обретая свободу, бросаюсь к дочери – тяжело двигаться, будто я иду под водой, ноги прилипают к дощатому полу, голову пронзает невыносимая боль…

— Кэри! – я протягиваю руку дочери, которая вокруг уже ничего не видит и только открывает рот в беззвучном крике. – Остановись!

Она не слышит – над нами уже потрескивает потолок, штукатурка падает кусками. Хватаю Кэри за руку, сжимаю:

— Дочка! Я в порядке, остановись!

Пузырь наливается золотом и лопается – будто две гигантских ладони хлопают меня по ушам. Когда я прихожу в себя, Кэри плачет, обхватив меня руками за шею и пачкаясь в моей не совсем еще подсохшей крови:

— Папочка, тебе больно?

— Надо уходить, солнышко, — сажаю дочь себе на спину и хватаю в охапку Поттера – не оставлять же его!..

Когда мы выбираемся из подвалов на первый этаж, я первым делом бросаюсь к окнам. Но тщетно – рамы не поддаются. Пока я перебарываю заупрямившийся мэнор, приходит в себя Поттер – его первыми словами, выдавленными через боль, становятся:

— Дымом пахнет…

Принюхиваюсь: а он прав, пахнет дымом и гарью.

— Последняя из рода Паркинсонов умерла, — шепчу я, вдруг осипнув. – Мэнор уничтожает сам себя.

Поттер вскакивает на ноги и устремляется обратно в подземелья. Возвращается он быстро – в его руках зажаты палочки Паркинсон и Уизли. Он оставляет себе одну, а вторую передает мне:

– Черт, на втором – антиаппарационные, на третьем тоже… Совятня! Из совятни мы сможем аппарировать!

— Тогда руки в ноги и наверх! – командую я.

Отшатываюсь от окна – безвкусные зеленые шторы вдруг вспыхивают сами собой – осиротевший Паркинсон-мэнор стремится уйти вслед за своей последней хозяйкой. Карниз падает, паркет начинает тлеть. Хватаю дочку в охапку и выбираюсь поближе к лестнице – ее ступени уже объяты пламенем. Но мне плевать, я бегу наверх, обжигаясь, завидуя сестрам Патил: сейчас бы мне не помешал совет индианок, как безболезненно ходить по углям…

— Давай Кэри мне! – запыхаясь, кричит мне Поттер, струей Агуаменти сбивая пламя с упавшей перегородившей нам путь балки. – Ты же выдохся!

— Не отдам, — как дикий зверь, рычу я, почти не видя ничего вокруг от пота, струящегося мне со лба прямо в глаза. – Не отдам ее больше никому!

— Дурень… Агуаменти Максима!

Вода помогает лишь отчасти – от пламени древнего замка не существует контрзаклятий. Такой огонь пожирает все – даже камни, оставляя после себя лишь ровную, выжженную поляну: точно по контуру фундамента. Зажимаю дочке рот и нос ладонью: рядом надсадно кашляет Поттер, выискивая в смешении пламени и дыма контуры дверей, могущие вести наверх.

— Сюда! – меня тянут за локоть.

Мы взбираемся по узкой лестнице: я впереди, Поттер – следом. Уже почти выбравшись на ровную площадку, которую пока пламя не тронуло, ощущаю сильный тычок в спину и лечу плашмя на солому, устилающую совятню.

— Поттер, что ты… — замолкаю, с ужасом глядя на Поттера, которого сбила с ног и придавила начинающая тлеть балка. – Зачем??..

— Хватит… Кха-кха… Хватит нам уже друг друга ненавидеть, Малфой… — Поттер теряет сознание, захлебываясь струящейся из его рта кровью.

Торопливо ссаживаю Кэри, зажимающую ручками себе рот в ужасе и хватаюсь голыми руками за конец балки – не могу же я оставить Поттера гореть заживо!.. Вспыхивающее пламя заставляет мою кожу пойти пузырями, проедая чуть ли не до костей – но в последнем усилии я все же вытаскиваю Поттера из ловушки, оттягивая на солому.

Сухую солому и совиные перья, оброненные пернатыми хозяйками совятни, охватывают языки пламени. Они подбираются все ближе, и у меня не остается выбора – либо я аппарирую с риском расщепить нас всех, либо мы все сгораем. Только вот при аппарации есть шансы хоть кому-то остаться в живых… Надо в Мунго – там помогут, подштопают…

— Кэри, — обнимаю дочку одной рукой, второй сгребая поближе Поттера. – Ты мне веришь?

— Я люблю тебя, папочка, — шепчет Кэри, и я, вдруг обессилев, шепчу заклинание…

Очень тяжело, очень больно! Мои руки и ноги тянет в разные стороны, выкручивая кости из суставов. Я буквально слышу треск разрывающихся мышц, боль накатывает вспышками… Но я мужественно продолжаю аппарацию – в Мунго, думая не о себе и не о своих ранах, а о надышавшейся дымом дочке и Поттере с перебитой спиной.

С каких пор я стал спасать гриффиндорцев?

Падаем на мраморный пол. Собирая угасающее сознание в кулак, вижу, как к нам бегут целители и отрывают от меня дочь, вцепившуюся мертвой хваткой в мои плечи.

— Я тоже тебя люблю, русалочка, — и боль все-таки заставляет меня отключиться.

Глава 15 + эпилог

Очень, очень больно.

Вспышки боли накатывают, как волны на песок. Боль мешает думать и дышать, разрывает меня на сотни маленьких Малфоев…

Открываю глаза и сразу зажмуриваюсь: бьющий вертикально вниз слепящий свет едва не выжигает мне зрачки.

— Уберите свет, — мычу я, желая прикрыть глаза ладонью.

Руки не подчиняются – они будто ватные, я даже пальцев не могу согнуть. Мои отчаянные попытки сжать пальцы в кулак не увенчиваются успехом.

— Что с моими руками? – настойчиво бормочу я, не различая ничего вокруг – мир превратился в сборище пятен разной интенсивности.

— Он проснулся, — произносит встревоженный голос рядом. – Еще морфия, срочно!

— Не надо, — но мои слова тонут в густой тишине...

…Когда я снова прихожу в себя, уже темно. Боль притупилась и ушла на второй план, отдаваясь лишь легким зудом в потревоженных нервах. Руки и ноги я все еще не чувствую, и в мою голову закрадывается ужас – вдруг я совсем их потерял? Вдруг я так и останусь насовсем огрызком человека, вынужденный сидеть на шее матери до конца дней своих?..

— Драко! – две нежные руки обвивают меня, помогая сесть. – Ты очнулся, слава Мерлину!..

— Гермиона? – я едва узнаю свою невесту.

Она сидит рядом в лимонном халате целителя, наброшенном поверх одежды. Под шоколадными глазами – огромные круги, кожа бледная, губы искусанные… Замечаю следы слез на лице:

— Ты плакала? – пытаюсь поднять руки, чтобы стереть слезы, но они меня не слушаются. – О, черт, что с моими руками?..

Гермиона всхлипывает, почти падая мне на грудь, и долго плачет, уткнувшись мне губами в ямку между ключиц – ее слезы, стекая ручьем на мою обнаженную кожу, растравляют раны, нанесенные Паркинсон, но я терплю: не пристало мне пищать от боли, как маленькой девочке.

— Как бы я хотел обнять тебя, — я осторожно целую Гермиону в макушку. – Прошу тебя, не плачь. Все же хорошо? Кэри и Поттер живы?

— Д-да, — всхлипывает она, поднимая на меня блестящие слезами глаза. – Гарри в порядке, перелом позвоночника ему уже залечили, он сейчас в искусственном магическом сне. Кэри вообще не пострадала, только напугалась – но ей уже подкорректировали память, она ничего не помнит о своих приключениях. А ты…

— Что? – снова касаюсь губами пушистой макушки.

— Аппарация почти уничтожила твои руки и ноги, — Гермиона снова ударяется в слезы. – Их, конечно, собрали, но они все говорят, что ты не сможешь ходить!

Каменею от этой новости – мда, мои самые страшные опасения, похоже, оправдаются. Но для меня сейчас неважно, что будет со мной: главное, что дочка и Поттер остались живыми, что из-за меня, моих ошибок никто не погиб. А я как-нибудь переживу, не маленький. В конце концов, наша колдомедицина – самая лучшая колдомедицина в мире! Ура? Ура.

Глаза слипаются – кажется, я еще не слишком хорошо выспался. Гермиона осторожно укладывает меня на подушку, приглаживая пальцами мои обгоревшие волосы, едва касаясь подушечками губ, щек, невесомо обводя линию подбородка…

— Спи, любовь моя, — нежно шепчет она, нежно целуя мои глаза. – Я посижу с тобой.

— Не целуй в глаза, — сопротивляюсь я сквозь сон. – Это к расставанию…

— Не дождетесь, лорд Малфой, — смеется Гермиона, прикасаясь губами к моим губам. – Я слишком люблю вас, чтобы уйти.

Погружаюсь в тишину – я уже знаю, что увижу во сне. Я снова буду плавать в лесном озере, а две красивых русалки – моя дочь и жена будут брызгать мне в глаза водой. Я буду прикрывать глаза ладонью, шутливо ругаться и брызгаться в ответ. Солнечное озеро и две самые любимые мои женщины: я ни на что не променяю этот сон и эту явь – ни на какие богатства мира, даже на здоровые руки и ноги не променяю. Пусть теперь вынужден буду тяжело и долго восстанавливаться, это все пустяки – до тех пор, пока моя Гермиона не отпускает моей руки, пока она любит, по-настоящему любит меня. Любит не за мои деньги или внешность, не за положение в обществе, а за что-то другое, чего я и сам пока в себе не вижу.

Но я пойму, конечно. Однажды пойму. Она покажет мне. А пока я сплю – моя рука в ее руке, и больше никто не посмеет оспорить наше счастье.

* * *

Паркинсон и Уизли похоронил под собой обрушившийся Паркинсон-мэнор. Официально Уизли погиб героической смертью: он якобы пытался спасти из-под развалин дочь своей бывшей возлюбленной. Как Поттеру это удалось? Не обошлось без одной жужжащей корреспонденточки с ярким маникюром. Зачем? Да для своей семьи, Уизли все равно будет чуть ли не святым: что бы он ни сделал, а говорить о покойниках плохо не принято, вроде как. Так что все поверили в красивую историю о бедном, несчастном, рыжем Уизли — все, кроме Уизлетты, Гермионы и меня: мы должны помнить всегда.

Кстати, спина Поттера в полном порядке – разве что немного притупилась чувствительность в ногах, но по сравнению с ранами, которые он, подчас, получал на заданиях, это все ерунда. Удивительно, что вообще смогли ее восстановить – после такого-то перелома! Поттер месяц провалялся в Мунго в состоянии, едва ли отличающемся от овощного!.. Уизлетта разрывалась между мужем и детьми, и Гермиона милостиво пришла на помощь: сидела с близнецами, пока она носила любимому супчики.

Дети Поттера пошли в мать всем, кроме цвета кожи. Похожи друг на друга, как две капли воды: как их родители умудряются различать, не пойму, наверное, никогда. Поттер так и не вспоминал ни разу о том, что близнецы – не его. Джордж Уизли расцвел – мальчишки оказались такими же сорванцами, как и он, и его братец некогда. Мордред меня побери, если они не разнесут Хогвартс на первом же курсе! С таким-то дядюшкой…

«Близнецы Уизли – это диагноз», — потирал лоб Поттер после каждой выходки мальчишек.

Что-то мне подсказывает, что эти двое будут даже похлеще незабвенной парочки – во всяком случае, мне уже жаль МакГонагалл. Ричи и Лео явно поступят на Гриффиндор, это как пить дать. Кстати, и насчет Кэри у меня были такие же опасения – чую, не по стопам отца она пойдет…

Кэри росла красавицей – она так и не вспомнила никогда про свое похищение: Поттер постарался на славу. Наша дочка радовала нас каждый день – еще не поступив в Хогвартс, Кэри знала уже весь первый курс и половину второго: а на что еще рассчитывать, если твоя мать – Гермиона Грейнд… Малфой?

Да, да, мы с ней поженились – едва я встал на ноги. Конечно, полгода, которые я провел в инвалидном кресле, глотая зелья и терпя все многомудрые способы лечения, которым подвергала меня жена, не назвать самым веселым временем моей жизни. На ноги меня поставила, как ни странно, мадам Помфри: Поттер лично ездил в Хогвартс, чтобы уговорить колдоведьму на время покинуть свою святая святых и прибыть в Малфой-мэнор. Долго мадам Помфри упиралась, не желая оставлять больничное крыло на совесть молоденькой колдоведьмы, но все-таки Поттер победил. Месяц под ее надзором в строжайшем режиме – и я встал на ноги.

Вчера мы ездили на Кингс-Кросс, провожали Кэри в Хогвартс – она была в восторге от всего: начиная аркой вокзала, через которую можно было проходить, и заканчивая поездом. Кэри клятвенно обещала писать каждый день – мне уже заранее жаль Искорку, ее сову-сплюшку: в такую даль летать ежедневно…

Мы сидим в гостиной: я с ногами забрался в кресло, Гермиона что-то вяжет. Смутно подозреваю, что это очередная шапочка домовику, но не развеиваю ее мечтаний: пускай балуется, освободить домовика может только глава Рода, а в мои планы амнистия ушастым пока не входит, да и они не очень-то рвутся к другим хозяевам, привязались. Спицы мелькают в маленьких руках – она вяжет по старинке, руками. Ничего, потренируется – скоро ей придется вязать пинетки нашему сыну: после долгих лет усилий у меня все же получилось. Гермиона беременна.

Постукивание клюва в окно заставляет меня вынырнуть из блаженной дремы: распахиваю одним взмахом руки тяжелые ставни, позволяя Искорке влететь и сделать круг почета над моим креслом, прежде чем уронить на мои колени конверт. Вопиллер, надо же! Поскорее вскрываю конверт, пока он не начал дымиться:

— Дорогие родители! – торжественно начинает письмо. – В Хогвартсе здорово – я и не думала, что волшебная школа настолько потрясающее место. Передай дяде Гарри, чтобы прислал мне все-таки карту Мародеров: а то я уже проболталась по коридорам чуть ли не до утра, пока не наткнулась на миссис Норрис. Запомнить все коридоры, воистину, невозможно. А дяде Гарри карта пока и не нужна: я уже сто раз освоюсь, пока близнецы в Хогвартс поступят. И еще: мама, пусть отец лучше сядет. Отец, Шляпа отправила меня на Райвенкло. Целую, Кэролайн Миона Малфой.

— Проспорил ты, — смеется Гермиона с дивана. – Кто-то пяткой себя в грудь бил, что она поступит на Слизерин, как и все Малфои.

— Угу, — беззлобно отзываюсь я, — а ты говорила, что на Гриффиндор, так что мы квиты. Миссис Малфой, уже поздно – пойдемте-ка спать. Вдруг беспорядочный режим жизни повредит нашему маленькому?

Гермиона, не отрываясь от вязания, показывает мне язык:

— Мне два ряда осталось, Драко. Все будет хорошо – мамочка чувствует, когда малышу нездоровится.

Решительно встаю, подхватываю Гермиону на руки и строго отчеканиваю:

— Спать, спать, и еще раз спать! В конце концов, может старый, больной, усталый мужчина уснуть рядом со своей женой?

— Хорошо, — притворно вздыхает Гермиона. – Но с одним условием. Я согласна слушаться тебя, только если все пеленки на этот раз будешь стирать ты. Руками. Без магии.

— Согласен, — смеюсь я. – Я люблю тебя.

Гермиона проводит кончиками пальцев по моей щеке и тихо отвечает:

— Спасибо, Драко. Я тоже. Я тоже…

* * *

Вот за что я люблю ее – за искренность. Она всегда была искренней со мной – и в своей ненависти, и в своей любви. Никто, больше ни одна другая женщина не способна быть такой искренней, как Гермиона, да и не нужны мне другие. Только моя русалочка, мое Счастье, уже переставшее заливаться краской, когда мужчина во мне требует своего, но и еще не растерявшее природной скромности и какой-то даже робости – наивной и нежной. Она всегда целует жарко, обнимает крепко, ласкает нежно…

А пока я сплю, она никогда не отпускает своей руки. Никогда.

И в этом – вся жизнь.