В) христианский антропоморфизм

Христианское богословие, равно как и церковная мис­тика, достаточно углубленны, чтобы пережить и возвестить непостижимость Бога. Наш " антропоморфизм" вторичен. Это не недопонятый рецидив язычества. Это то узнавание близости Бога человеку, которое приходит уже после иску­са отрицающим (апофатическим) богословием.

Есть антропоморфизм, который не дорос до апофатического мышления. А есть антропоморфизм, который обрета­ется по ту сторону апофатики. Языческий антропоморфизм рождается от того, что человек поспешно приближает к себе Непостижимое. Христианский " антропоморфизм" по­явился от того, что Сущий Сам заговорил на человеческом языке. Непостижимый пожелал быть постигнутым. Он дал нам право и даже повелел говорить о Нем, благовествовать,

возвещать нашу обретенную, благодатную близость с Ним.

Именно из ясного переживания бесконечного расстоя­ния между человеком и Богом рождается вся радость Биб­лии — " с нами Бог". Тот, Кого ни постигнуть, ни изречь невозможно, — с нами. Слово стало плотью. И освятило человеческие слова, человеческую речь, обращенную к Нему и возвещающую о Нем. Бог дал нам право говорить о Себе на человеческом языке.

Общим местом православной философии истории явля­ется ответ на вопрос " почему Слово так медлило со Своим воплощением? ". Новый Завет потому пришел столь поздно, что людям прежде надо было утвердиться в ясном и осоз­нанном монотеизме. Лишь поняв, что Бог есть именно Дух, они смогли вполне осознать чудесность Его воплощения. Лишь поняв, что Бог один и един, люди смогли прикос­нуться к тайне Троичности, сверхъединичности Бога. В мире вполне языческом, в мире, еще не вспомнившем о Едином и Личном Боге, вера в Сына Божия была бы слишком при­митивной и ложной (" Ты Христос, Сын Бога Живого? — заходи. В нашей деревне уже было шесть богов и десять божиих сыновей. Ты будешь одиннадцатым! ").

Именно так и восприняла Христа языческая Индия, интерпрети­ровав Его как...цатую аватару Безымянной и Многоликой Божествен­ности.

Для язычников воплощение Бога в человека — рядовое чудо. Для христиан — чудо немыслимое, невероятное, уни­кальное. И именно потому, что христианская мысль ясно понимает беспредельность отличия Абсолютного бытия от человека. Бог стал человеком. Незримый сделал Себя ви­димым. То, что можно увидеть, — то можно изобразить. Так родилась православная икона.

Если бы в Церкви дело обстояло так, что вот есть вели­кий мистик Дионисий Ареопагит, который утверждает не­познаваемость Божества, а есть отец Иван из Нижних Васюков, который написал иконку и вывесил ее в своем хра­ме — то можно было бы сказать, что в церковном христи­анстве есть противоречивое сочетание мистической фило­софии и языческой антропоморфной практики. Но дело в том, что именно Ареопагит строит философию образа. Дело в том, что именно церковные философы говорят о Боге как о Личности... И именно у св. Василия Великого мы встре­чаем подлинный манифест христианского антропоморфизма: " Какое понятие приобрел ты о различии сущности и личности (ипостаси) в нас, перенеси его и в божественные догматы — и не погрешишь" ³¹⁹.

Да, христиане изображают Бога в образе человека. Это не то недомыслие язычников, которое высмеивал Ксенофан.

" Ксенофан, внушая нам ту истину, что Бог един и безтелесен, мудро заканчивает свою речь такими словами: Всевышний Бог, повеле­вающий и людям и богам, Един; но тела не имеет Он подобного челове­ческому, ни духа, сходного с духом смертных... Одарите руками вола и льва и предоставьте им нарисовать красками или, как это делают люди, делать скульптурное изображение Божества: вол изобразит Его под ви­дом вола, а лошадь в виде лошади. Что к этому еще сказать в дополне­ние? Из живых существ каждое придает Божеству форму бытия, ему самому свойственное" (Климент Александрийский. Строматы, V.14). После этого можно оценить исследовательскую честность известного советского религиеборца Бориса Мееровского, и поныне высоко держа­щего знамя " научного атеизма": " У истоков атеизма стояли древние греки и римляне. Ксенофан утверждал, что боги созданы людьми по их собственному образу и подобию" (Мееровский Б. Право свободно ду­мать о религии. // Независимая газета. 11.11.1995).

Бог стал человеком во Христе. Не переставая быть тем, чем Он был, Он стал тем, чем не был. Бог в Своей любви и свободе шагнул к нам. После того, как было усво­ено, что " Бога ни видел никто никогда", следует возвеще­ние: " Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил" (Ин. 1, 18).

Итак, ни персонализм при понимании Бога, ни изобра­жение Бога Сына в образе человека не нарушают и не принижают величие Истока всяческого бытия.

Православное богословие и каноническое право (см. определения VII Вселенского собора) ясно запрещают изображение Бога Отца в обра­зе человека — именно потому, что Отец не воплощался.