Глава: 3. Живал этика и наука

Оттесняя ваш старинный рационализм и скептицизм, лавиною над­вигается новая сила, и имя ей — суеверие. — Священник встал и, гневно хмурясь, продолжал, как будто обращаясь к самому себе. — Вот оно, первое последствие неверия. Люди утратили здравый смысл и не видят мир таким, каков он есть. Теперь стоит сказать: " О, это не так просто! " — и фантазия разыгрывается без предела, словно в страшном сне. Тут и собака что-то предвещает, и свинья приносит счастье, а кошка беду, и жук — не просто жук, а скарабей. Словом, возродился весь зверинец древнего политеизма — и пес Анубис, и зеленоглазая Баст, и тельцы васанские. Так вы катитесь назад, к обожествлению животных, обращаясь к священным слонам, кроко­дилам и змеям; и все Лишь потому, что вас пугает слово " вочеловечился» Г.К.Честертон ¹²³

В том " всеобъемлющем синтезе", который предлагает теософия, предстоит быть искалеченными не только исто­рическим религиям, но и науке. Рекламные заявления о том, что Живая Этика нашла способ соединить религию и науку, известны всем. Этот обретенный синтез подается как великое и необычайное достижение, ибо не менее охотно рериховцы заявляют о том, что " традиционная религия" вошла в неразрешимый конфликт с наукой. Но теперь вы­работаны и единый язык, и единая система миропонима­ния, которая является равно и религиозной, и философс­кой, и научной.

Людям, воспитанным в школе на мифах о " конфликте Церкви и науки", легко согласиться с антицерковными и вроде бы пронаучными выпадами теософов. " Теперь рели­гии не умеют найти общение с Наукой" ¹²⁴, — читает он и думает, что так оно, пожалуй, и есть. И конечно, готов поверить, что теософы нашли способ совершенно бесконф­ликтного существования и даже слияния с наукой.

Однако уже первый шаг в оккультизм представляет со­бой определенную сложность — и именно с точки зрения науки: Блаватская предупреждает, что ее система останет­ся непонятной, " если только мы не откажемся от идеи антропоморфического божества и открыто не примем научное представление о Первичной Причине, неисповедимой и вне познавания" ¹²⁵. Сложность здесь в том, что остается неяс­ным: как можно составить " научное представление" о том, что находится " вне познавания"? Наука, как мне кажется, обычно предпочитает иметь дело с познаваемыми реалия­ми...

Тем не менее " синтез науки и философии" начинается с декларации ясного тезиса: " Нет Божества вне вселенной" ¹²⁶. Решительность этого утверждения Е. Рерих о предельных основаниях Бытия понуждает адресовать ей тот же вопрос, что задавал Владимир Соловьев Блаватской: " Если верить настойчивому утверждению г-жи Блаватской, что " теосо­фия" есть знание, основанное на наблюдении и опыте, то пожалуй и неуместно искать здесь разрешения высших метафизических вопросов: ибо кто же наблюдал первона­чальное происхождение индивидуального бытия, и кто де­лал опыты над окончательными результатами мирового процесса? " ¹²⁷. И тем не менее теософы самым решитель­ным образом высказываются о причинах и целях мирового процесса.

Так какой же " опыт" и " наблюдения" стоят за уверени­ями пантеистов о том, что они доподлинно знают, что вне мира не существует Творца? Что за эксперимент они поста­вили, чтобы повесить на границе Вселенной табличку: " Про­верено. Бога нет! "?

Значит, не из научного, а из какого-то иного опыта, из какой-то вненаучной мотивации исходит рериховское от­торжение библейского рассказа о творении мира. Именно начальные строки Библии (как и первые строки христиан­ского " Символа веры") кажутся Елене Рерих наиболее чуж­дыми — " среди этих догм наиболее поражающая есть обо­собление Бога от Вселенной. Весь восточный Пантеизм осо­бенно ненавистен нашим церковникам" ¹²⁸.

В противоположность Библии Е. Рерих достаточно четко формулирует " два основных тезиса оккультизма: 1. Не-отделимость Бога от Вселенной и 2. Единство Духо-Материи" ¹²⁹. Правильно — это именно тезисы оккультизма. Но при чем же здесь наука?

Впрочем, это лишь первые шаги по оккультированию науки. Если уж Блаватской удалось загнать науку в область " вне познавания", то дальнейшему удивляться уже не приходится. " Синтез" оккультизма и науки начинает плодо­носить такими мутантами, что и Лысенко и даже " ПУКСы" Войновича выглядят просто эталонами академизма.

Вот пример астрономии " Нового Времени": " Сатурн был первородным сыном Сириуса и братом-близнецом Урана. Но ярый Уран уявился Владыкой солнечным и стал сопер­ником Сатурна. Сатурн оявился потом самым блестящим и страстно напряженным Солнцем, много обширнее Урана, в силу поглощения им многих солнц, комет и лун. Он стал самым прекрасным солнцем, но пустоцветом, из-за отсут­ствия в нем космического магнетизма, который необходим для правильного развития солнечной системы. И он был смещен Ураном. Люцифер имел в своем организме все осо­бенности состава Сатурна и яро развил мощь уплотнения тонких оболочек. Тем самым он способствовал развитию интеллекта и уявился на гордыне, стал мощным соперни­ком Урана. Но Уран обладал высшими вибрациями и при­обрел высшее знание. Солнечный Иерарх Урана вместе с Люцифером оявились на Земле — и Уран стал соперником Люцифера. Он оявился на призыве нового Солнца, ставше­го центром нашей солнечной системы — и Сатурн должен был отойти" ¹³⁰.

Космическая мифология может быть привлечена для объяснения не только древних, но и текущих событий: " В упомянутое мною время магнитные токи нашей земли уявились на страшном разнобое с этим Психическим Центром из-за ядовитых лучей планеты, враждебной, проходившей тогда близко от земли. Планета эта незрима для физичес­кого зрения и представляет собою конгломерат ядовитей­ших газов, которые и отравили атмосферу Земли, резуль­татом чего явятся новые болезни" ¹³¹. Эта мифология помо­гает даже строить смелые прогнозы на будущее: например, скоро " Луна воскреснет и уявит новые целительные лучи растительному миру. Растительная жизнь на воскрешен­ной Луне будет настолько яркой, настолько пышной, что в телескоп наша Луна уявится не как шар " сыра", но шар мшистый. Итак, Новая Эра ознаменуется знаком ярым, именно знаком Матери Мира" ¹³². Одно только омрачает ми­фотворческий энтузиазм Е. Рерих: " Но, конечно, это сей­час не будет воспринято учеными" ¹³³.

Наверное, поэтому рериховцы не включают в свои га­зетные публикации или лекционные туры такие научные открытия теософии, как нижеупоминаемые:

" Планета Сатурн находится еще в очень низком состоя­нии развития, тогда как Уран по качеству своего напряже­ния стоит много выше всех известных нам планет в сол­нечной системе" ¹³⁴.

" Земля не высшая планета в нашей солнечной системе! Поименованные Высокие Духи (Будда, Христос, Матерь Мира) пришли на нашу Землю с Высшей Планеты" ¹³⁵.

" На Меркурии жар Солнца и свет его в семь раз силь­нее, чем на Земле, и астрономия утверждает, что планета эта окутана весьма плотной атмосферой. И так как мы ви­дим, что жизнь становится более деятельной на Земле про­порционально свету и теплоте Солнца, то более, чем веро­ятно, что напряжение ее гораздо больше на Меркурии, чем здесь" ¹³⁶.

" Земной человек еще очень груб по сравнению с обита­телями, скажем, Юпитера и Венеры" ¹³⁷.

" Пчелы и муравьи были принесены Великим Учителем с Венеры в назидание человечеству. Пшеница была прине­сена Изидою с Венеры" ¹³⁸. Поэтому, наверно, " муравьи и пчелы умнее животных" ¹³⁹. " На Венере совсем нет насеко­мых и хищников. Там настоящее царство полетов, летают люди, летают птицы, и даже рыбы. Причем птицы пони­мают человеческую речь" ¹⁴⁰.

Человечество произошло из-за того, что пришельцы с Венеры — Элохимы — начали размножаться (" среди них были духи обоих полов")¹⁴¹. Или иначе: " Человечество, за редчайшими исключениями, переселилось на нашу плане­ту с Луны" ¹⁴².

Биологам будет интересно узнать мысль Е. Блаватской о том, что " животные, включая млекопитающих, все эво­люционировали позднее и частично из отбросов человечес­ких оболочек" ¹⁴³. Елена Рерих уточняет: " согласно всем Древним эзотерическим учениям, человекообразный вид обе­зьян произошел от совокупления человека с самками жи­вотных" ¹⁴⁴. Кстати, та животная самка, с которой совоку­пился Адам (каббалистическая " Лилит") умела " летать по Воздуху" ¹⁴⁵.

Краткий конспект истории человечества согласно " Тай­ной Доктрине" выглядит так: " Первая Раса создала Вторую посредством " почкованья", Вторая дала рождение Тре­тьей — которая сама разделилась на три определенных под­разделения, состоящих из людей, различно порожденных. Первые два подразделения размножались посредством яй­цеобразного метода, по всей вероятности, неизвестного со­временной естественной истории. Ранние суб-расы Третье­го Человечества размножались посредством выделения жиз­ненного флюида, капли которого, собираясь, образовывали яйцеобразный шар, или, скажем, яйцо, служившее внеш­ним вместилищем для зарождения в нем плода и ребенка. Потомство ранних суб-рас было совершенно бесполо, но по­томство последующих суб-рас рождалось андрогинным. Именно, в Третьей Расе произошло разделение полов" ¹⁴⁶. Все это происходило 300 000 000 лет назад — " вопреки всем возражениям науки" ¹⁴⁷.

Это в христианстве есть застывшие, невежественные и бездоказательные догмы. Теософия, конечно, свободна от всякого догматизма. Путь к этому освобождению она на­шла кратчайший: достаточно слово " догмат" заменить сло­вом " аксиома". И тогда сразу приходит вожделенная свобода от доказательств: " Первоначальное двуполое единство чело­веческой Третьей Расы есть аксиома в Тайной Доктрине" ¹⁴⁸.

Географам может пригодиться оккультная география: " В Оккультизме утверждается, что страна или остров, ко­торый увенчивает Северный Полюс, подобно шапке, явля­ется единственным, который остается на протяжении всей Манвантары нашего Круга. Все центральные материки и страны выступят со дна морского поочередно и неоднок­ратно, но эта земля никогда не изменится" ¹⁴⁹. То, что мате­рики могут всплывать и погружаться — это верно. Но вот подводные лодки смогли всплывать и погружаться на Се­верном Полюсе явно лишь потому, что их капитаны не ус­пели познакомиться с " синтезом науки и философии". Кста­ти, Северный и Южный Полюса " имеют влияние и очень связаны с " белой" и " черной Магией" ¹⁵⁰.

Теософы догадываются о том, что не только невежествен­ные богословы, но и ученые не приходят в восторг от зна­комства с этими " открытиями". Сколько бы ни было про­блем во взаимоотношениях христианского богословия и науки (к исходу XX века их стало явно меньше, чем каза­лось в середине XIX), они все же едины в своем стремлении избегать оккультных толкований мироздания. Поэто­му миф, который строят теософы, входит в противоречие с реальностью. Теософский миф говорит, что христианство безнадежно антинаучно. А практика показывает, что именно у теософии возникают серьезнейшие трудности во взаимо­отношениях с наукой. Как однажды призналась Блаватс­кая — " существует конфликт, который не только назрел, но уже начался между наукой и богословием, с одной сто­роны, и седою наукой-магией, с другой стороны" ¹⁵¹. А по­этому — " Мы подвергаем резкой критике современную на­уку, только пытаясь защитить наши освященные веками теософские доктрины" ¹⁵².

Опыт этого конфликта научил теософов — как уходить от научной критики. На вопрос " Как примирить Учение с наукой? " Е. Рерих ответствует: " нельзя отвечать невеже­ству". " Какую цель имеет наука, если она распухла от пред­рассудков? Тот, кто обеспокоен торжественностью утверж­дений, тот понимает науку как логово мещанства. Тому, кто мыслит о Новом Мире, тому нет вреда от ползающих гадов" ¹⁵³.

Один из тех, к кому, очевидно, рериховцы приложат это ругательство, — философ В. Зеньковский — однажды абсолютно справедливо назвал космогонию Блаватской " со­вершенно фантастической" ¹⁵⁴ (в смысле радикально анти­научной).

И вот уже назло всей современной физике, исходящей из наличия предельной скорости для любых взаимодей­ствий, вице-президент Международного центра Рерихов Л. Шапошникова уверяет, что " Мы обмениваемся энергией с Солнцем, с зодиакальными созвездиями, с созвездием Ориона" ¹⁵⁵. Интересно было бы знать — что думает об " об­мене энергией с созвездием Ориона" космонавт Г. М. Греч­ко, подписывающийся как " представитель рериховского движения" под " торжественными заявлениями" против " клеветников"?

" Мы, представители рериховского движения, торжественно заяв­ляем, что не дозволим злостным хулителям-клеветникам порочить то, чем жив дух нашего народа — его устремления к Свету, Красоте и гар­монии! Потому мы встаем ныне единым фронтом в защиту великого духовного наследия нашей Родины! Мы требуем остановить клеветни­ков газеты " Сегодня", отдавшей свои страницы хулителям, в этот год Памяти светлых подвижников Духа! — 27. 11. 1994. Летчик-космонавт Г. М. Гречко, Л. В. Шапошникова, О. В. Румянцева, Н. А. Тоотс..." (Дельфис, 1995, № 1 (3), с. 85).

Неужели и он разделяет рериховское сладострастие антирассудочного эпатажа? Неужели и он " обес­покоен торжественностью утверждений" и ничем более?

Впрочем, имя космонавта Гречко мне доводилось видеть в контек­сте, далеком от космических исследований. Оно фигурирует в списке членов масонского клуба " Магистериум" (Молодая гвардия, 1993, №10, с. 82). Издание, конечно, малоавторитетное. Но в любом случае возни­кает вопрос: почему же из всех космонавтов в список масонов (пусть даже гипотетический) попал именно Гречко? Понятно, что не из-за сво­их симпатий к рерихианству — " Молодая гвардия" сама балуется нео­язычеством. Так почему же?

Может быть, Гречко сделает в Звездном городке доклад на тему " Эзотерическая астрономия"? Вот ее основные те­зисы: " Семь главных планет — это другое допущение для принятия чисто оккультного учения. Согласно эзотеричес­кой доктрине, каждая планета по своему составу является септенарием, подобно человеку, в отношении своих принци­пов. Эта, так сказать, видимая планета, является физичес­ким телом небесного существа, атма или дух которого — это ангел или риши, или дхиан-коган, или дева, или что-ни­будь еще, как бы мы его не назвали. Эта вера, как это увидит оккультист (см. в " Эзотерическом буддизме" о стро­ении планет), является совершенно оккультной. Это уче­ние Тайной Доктрины" ¹⁵⁶. Не должен ли Центр управле­ния полетов превратиться в Центр по связям с дхиан-коганами Солнечной системы?

Можно предположить, что некоторые коллеги космонав­та позволят себе не согласиться с " эзотерической астроно­мией". Это весьма возможно — как признавала Е. Рерих, " все, приведенное мною из " Тайной Доктрины" о лунной цепи (то есть о том, что Луна представляет собой " септенарий", семь планет, существующих в одном пространстве, но на разных уровнях " духовной эволюции" — А. К.), не принимается наукой" ¹⁵⁷. Что ж, для них в " Письмах Ма­хатм" припасено дивное ругательство: " академическое тря­пье" ¹⁵⁸. Это, очевидно, и есть путь к " примирению религии и науки".

Не меньше поразительных открытий найдут в теософии и историк и востоковед. О книге " Разоблаченная Изида" газета " Нью-Йорк трибюн" по ее выходе писала: " Знания Е. П. Блаватской грубы и не переварены, ее невразумитель­ный пересказ брахманизма и буддизма скорее основан на предположениях, чем на информированности автора"... Скептицизм и иронию рецензентов можно объяснить. Фактологическая сторона книги оставляла желать лучшего. Индуизм и буддизм для автора — это единая религия, свя­щенная книга которой называется " Бхагаведгита" (напи­сание Блаватской), содержание же ее, судя во всему, Бла­ватская путает с Бхагавада-пураной" ¹⁵⁹. По мнению Бла­ватской " Далай-Лама считается реинкарнацией Будды" ¹⁶⁰, в то время как тибетцы считают его реинкарнацией боже­ства Авалокитешвары (кроме того, аксиомой буддизма во­обще является вера в то, что его основатель жил последний раз, ибо достиг окончательного освобождения, и потому ни­каких позднейших " воплощений Будды" в принципе быть не может)...

Впрочем, Елена Петровна сама охотно признавала недо­статочность своего образования, особенно в письмах к рус­ской родне, для которой, впрочем, это не было тайной. Но признания эти, как правило, были призваны подчеркнуть могущество учителей, которые передавали ей самые разно­образные знания, вплоть до высшей математики, исполь­зуя ее как " слепое орудие" своей воли¹⁶¹.

Стоит ли удивляться, что " реакция на книгу Синнета (и Блаватской) в Европе и Америке была весьма неоднород­ной. Знатоки ориенталисты вновь упрекали теософов в не­вежестве и указывали на явные погрешности, но более ши­рокий читатель принял книгу хорошо" ¹⁶². Активное оттор­жение ученым сообществом " научных открытий" Блаватс­кой до некоторой степени досадовало мадам. " Когда я в прошлом году написала статью о тождестве египетских и ассирийских символов и религии с культусами Ацтеков, на меня напали все археологи и обвинили в фантазерстве" ¹⁶³. И уж тем более сегодня очевидно, что " в своем отношении к восточной мудрости Е. П. Блаватская была особенно не­насытна и потому всегда неразборчива. В ее сочинениях, в том числе и в " Разоблаченной Изиде", встречается огром­ное количество неточностей, спорных вопросов и неудач­ных заимствований из второсортной " научной" литерату­ры того времени" ¹⁶⁴.

Один из крупнейших русских буддологов С. Ф. Ольденбург был рад, что в Европе пробуждается интерес к религи­озно-философским идеям, и, в частности, к идеям Индии, и что теософия способствует пробуждению этого интереса. Но саму теософию он ценил невысоко: " В настоящее времяв Европе, в форме пока мало обещающей, под несомнен­ным влиянием Индии происходит движение религиозно-философской мысли, называемое теософией; что оно даст, сказать пока трудно, даже трудно сказать, имеет ли оно будущее, но я хотел бы указать на это движение, как на попытку внести идеи религиозно-философские, главным образом индийского происхождения, в обиход западной жизни" ¹⁶⁵.

И как жаловалась Елена Рерих на астрономов, так же она жалуется на востоковедов: " Я не сомневаюсь, что Хри­стос был в Индии, но ученые-востоковеды, поддержанные представлениями церкви, яро отрицают эту возможность" ¹⁶⁶.

Характерно, что в серьезной современной буддологической литературе лет ссылок на труды Блаватской, равно как и Елены и Николая Рерихов¹⁶⁷. При этом если христиане обращают внимание на искажения христианства в теосо­фии, то буддологи указывают на то, что буддизм толкуется теософией также более чем вольно.

См. Лысенко В. Г., Терентьев А. А., Шохин В. К. Ранняя буддий­ская философия. Философия джайнизма. — М., 1994, сс. 45-46. В са­мом деле, какой же буддист узнает свою веру в таком, например, рери­ховском суждении: " Нирвана только ступень космических, нескончае­мых периодов" (Беспредельное, 28). Это уже полный антибуддизм. В буддизме нирвана — это как раз окончательное избавление от всякого становления, от всяких перемен, от любого восхождения или нисхож­дения. Это именно окончательность, а не переменка...

В единственной западной книге, анализирующей рус­скую теософию с не-теософских позиций, содержится та­кой вывод: " Теософия предложила страдающему человече­ству утешение в жестоком и иррациональном мире, однако ее учение осталось духовно бесплодным. Претендуя на роль " современной религии" с эзотерической терминологией, она оказалась не более чем современной сектой, философски необоснованной и предлагающей сомнительный гнозис" ¹⁶⁸.

Вообще теософия может привлекать ученых лишь в том случае, если к ней относиться так же, как она сама отно­сится к культуре, истории и науке. То есть если брать из теософии лишь отдельные тезисы, оставляя без внимания все остальное и даже не заботясь о соединении этих разроз­ненных суждений в одно целое.

Похоже, что востоковеды считают ниже своего достоин­ства опускаться до критики теософской " индологии". Они просто " не замечают" открытий Блаватской и игнорируют ее труды. По крайней мере мне пока неизвестны специаль­ные критические рассмотрения ее построений учеными во­стоковедами.

Впрочем, одно упоминание, которое вряд ли можно назвать комп­лиментарным, я встретил в книге О. В. Мезенцевой " Мир ведийских истин. Жизнь и учение Свами Дайянанды" (М., 1994, ее. 68-70). В 1878 г. полковник Г. С. Олкотт отправил индусскому религиозному просве­тителю и создателю движения " Ария Самадж" Дайянанде письмо, в котором весьма лестно отзывался о его книгах и учении и приглашал его к сотрудничеству с Теософским обществом. На собрании Теософско­го общества даже было принято решение о переименовании его в " Тео­софское общество " Ария самадж" в Индии". Однако непосредственное общение Дайянанды с теософами весьма разочаровало индуиста. " Ему претили " трюки" теософов, их желание организовать публичное обще­ние с потусторонними силами. Он предостерегал членов " Ария Самадж" от контактов с этими " атеистами, лжецами и эгоистами". Разочарова­ние было взаимным. Теософы объявили его сектантом... Вместе с тем в ряде работ о теософском движении приводится полуфантастический рассказ о некоем пророчестве. В 1883 г. одному из теософов было " сооб­щено" о скорой смерти двух их противников и названы их имена. Од­ним из них был Свами Дайянанда". Дайянанда действительно умер в октябре 1883 г.

История этого разрыва тем более интересна, что Ария самадж не про­сто просветительская организация, а масонская ложа, в которой Блават­ской была пожалована высшая степень: " Я получила чин Arch Auditor от главного масонского Общества в Индии" (Письмо А. Н. Аксакову от 2.10.1877; Цит. по: Соловьев Вс. С. Современная жрица Изиды. — М-, 1994, с. 304). О том, что этим обществом было именно " Ария самадж", говорит Кудрявцев (Кудрявцев К. Д. Что такое теософия, с. 39).

Сам я не востоковед. Но я могу проверить образован­ность и исследовательскую порядочность теософов на зна­комом мне христианском материале.

Перечислить и разобрать все фантазии Блаватской и Рерихов, присутствующие в их рассуждениях на библейс­кие и церковно-исторические темы, нет возможности. По­этому ограничусь довольно небольшой выборкой, дающей представление о методах обращения теософов с конкрет­ным историческим материалом.

Например, дух по имени Уриэль рекомендуется Блават­ской как " друг и компаньон Адама и Евы до их падения, и позднее, приятель Сифа и Еноха, как это известно всем набожным христианам" ¹⁶⁹. Может быть, в каббалистичес­ких легендах и есть нечто подобное. Но они не известны " всем набожным христианам". В библейской книге Бытия, где исключительно и описываются жизни Адама, Евы, Сифа и Еноха, нет персонажа по имени " Уриэль". Ангел Уриил появляется лишь в неканонической Третьей книге Ездры (3 Ездр. 4, 1). Если же учесть, что как неканоническая, эта книга не включается в протестантские издания Библии, то заявление Блаватской о том, что ангел Уриил " известен всем набожным христианам" является преувеличением. А если обратить внимание на то, что и Ездре Уриил ничего не рассказывает о своих связях с упоминаемыми Блаватс­кой древними людьми, то заявление Блаватской оказыва­ется просто подлогом, выдающим малоизвестный и совер­шенно неавторитетный для всех христиан апокриф за соб­ственно библейский текст.

Еще пример — сколь внимательно Блаватская читала Библию. Когда ей понадобилось доказать, что в Библии нагромождены сказка на сказке (в XIX веке это было мод­ным интеллектуальным развлечением), она привела такой аргумент: " Геродот путешествовал по Ассирии и Вавило­нии всего лишь через полстолетия после того, как Даниил превратил Навуходоносора в быка. И вот этот выдающийся историк ни разу не упоминает ни о пророках, ни о каких бы то ни было евреях вообще... Разве такое крупное собы­тие, как превращение царя в быка верховным Магом (Да­ниилом) могло остаться незамеченным и не попасть в рабо­ты других историков хотя бы в виде легенды? " ¹⁷⁰

Но Библия нам ничего не говорит о том, что Даниил превратил царя в быка. Там приводится пророчество Дани­ила: " Вот определение Всевышнего, которое постигнет гос­подина моего, царя: тебя отлучат от людей, и обитание твое будет с полевыми зверями; травою будут кормить тебя, как вола, росою небесною ты будешь орошаем, и семь времен пройдут над тобою, доколе познаешь, что Всевышний вла­дычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет. Посему, царь, искупи грехи твои правдою и безза­кония твои милосердием к бедным; вот чем может продлить­ся мир твой... По прошествии двенадцати месяцев, расха­живая по царским чертогам в Вавилоне, царь сказал: это ли не величественный Вавилон, который построил я в дом царства силою моего могущества и в славу моего величия! Еще речь сия была в устах царя, как был с неба голос: " тебе говорят, царь Навуходоносор: царство отошло от тебя...". Тотчас и исполнилось это слово над Навуходоно­сором, и отлучен он был от людей, ел траву, как вол, и

орошалось тело его росою небесною, так что волосы у него выросли как у льва, и ногти у него — как у птицы. По окончании же дней тех я, Навуходоносор, возвел глаза мои к небу, и разум мой возвратился ко мне; и благосло­вил я Всевышнего" (Дан. 4.21-31).

Итак, Навуходоносор не был ни быком, ни волом, лишь его поведение было вполне безумным и вел он вполне зве­риный образ жизни. Это помрачение разума, болезнь души. И причина этой болезни не в магии, наведенной на него Даниилом, а в гордыне царя, забывшего Бога. Он вожде­лел земных богатств — и стал вести себя как животное, ищущее пропитания только на земле. От Бога пришло к нему это вразумление (вразумление через временное лише­ние разума и лишение царства), и разум его проснулся, когда он с покаянием поднял глаза к небу. То, что спустя полвека Геродоту ничего не рассказали о временном поме­шательстве одного из былых царей, вряд ли так уж удиви­тельно.

И то, что странствия еврейского племени по Ближнему Востоку мало отражены в исторической памяти других на­родов, также не удивительно. У любого народа есть как бы две истории: как он сам воспринимает свой исторический путь — и как он представляется его ближним и дальним соседям. Израиль не исключение. То, что в исторической памяти израильского народа могло быть грандиозным чу­дом или катастрофой, для Империи могло казаться незна­чительным эпизодом, происшедшим с одним из варварс­ких окраинных племен. И сегодня москвич, рассказывая заезжему американцу о нравах Сталина, может ни словом не упомянуть о насильственных переселениях чеченского народа...

Когда Блаватская находит нечто удобным для себя, она не только выдумывает или перевирает библейские сообще­ния. Ее излюбленный прием — " творческий перевод" тек­стов (в том числе и библейских). Текст измочаливается так, что из него исчезают все мысли, несогласные с теософией, но зато влагаются доктрины отчетливо оккультные. На­пример, в библейской книге Иова есть поразительное испо­ведание веры древнего страдальца: " А я знаю — Искупи­тель мой жив и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою; и я во плоти моей узрю Бога. Яузрю Его сам; мои глаза, не глаза другого увидят Его" (Иов, 19, 25-27). В " переводе" Блаватской этот текст звучит так: " Я знаю, что мой Заступник жив, и что он встанет на мою защиту позднее на земле; и хотя после кожи и само мое тело рассыплется в прах, все же даже тогда без плоти я увижу Бога" ¹⁷¹. Библейская вера в телесное Воскресение (" во плоти") заменяется на обычный спиритуализм (" без плоти"). А затем и вообще оказывается, что Иов отнюдь не к Богу взывает — " Иов обращается к своему собственному бессмертному духу, который вечен и который, когда при­дет смерть, освободит его от гнилого земного тела и облечет в новую духовную оболочку" ¹⁷².

Здесь уже остается только вспомнить предупреждение ап. Павла: " Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры... через лицемерие лжесловес­ников, сожженных в совести своей" (2 Тим. 4, 1-2). Ведь достаточно хотя бы раз прочитать книгу Иову, чтобы в буре всех ее вопросов расслышать хотя бы одно: для Иова Бог есть Бог, и эту тайну Божией свободы никак не растворить в пантеизме. " О, если бы я знал, где найти Его, и мог по­дойти к престолу Его! Я изложил бы перед Ним дело мое, и уста мои наполнил бы оправданиями; узнал бы слова, ка­ким Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне..." (Иов 23, 8-5). Это что — похоже на речь к своему собствен­ному я?

Не останавливается Блаватская перед ложью, и когда принимается за переработку Нового Завета. " Когда в уста Иисуса вкладываются слова (" Матфей" 16, 18): " и врата ада не одолеют ее", то в подлиннике там стоит " врата смерти" ¹⁷³. Выдумывает создательница теософии. Ни в одной из гречес­ких рукописей Евангелия от Матфея нет слова " phanatos", но всюду стоит — " ades".

Это несложно проверить: в научно-критическом текстологическом издании Нового Завета Nestle-Aland'a к каждому евангельскому стиху дается указание вариантов, встречающихся в дошедших до нас мануск­риптах (коих известно 5269).

Вот характерный образец чтения Блаватской Нового За­вета: " Ибо, если правда Господня умножится через мою ложь во славу Его, — почему тогда меня тоже должны су­дить как грешника? " — наивно спрашивает апостол Па­вел, лучший и искреннейший из всех апостолов. И затем он добавляет: " Давайте творить зло, чтобы добро могло прид­ти" (Рим. 3, 7-8). И этому признанию нас просят верить как истинно боговдохновенному!.. И за этими людьми сле­довала целая армия благочестивых убийц, которые тем вре­менем улучшили систему обмана провозглашением, что даже убивать — законно, когда убийством можно утвер­дить новую религию" ¹⁷⁴.

Текст, на который ссылается Блаватская, выглядит так: " Если же наша неправда открывает правду Божию, то что скажем? не будет ли Бог несправедлив, когда изъявляет гнев? — говорю по человеческому рассуждению. Никак. Ибо иначе как Богу судить мир? Ибо, если верность Божия воз­вышается моею неверностью к славе Божией, за что еще меня же судить, как грешника? И не делать ли нам зло, чтобы вышло добро, как некоторые злословят на нас и говорят, буд­то мы так учим? Праведен суд на таковых" (Рим. 3, 5-8).

Итак, во-первых, ап. Павел специально говорит, что это его рассуждение является всего лишь " человеческим", а отнюдь не боговдохновенным. Во-вторых, призыв " делать зло, чтобы вышло добро" Апостол называет злословием на христиан. Нет в тексте никакого " Давайте! " В-третьих, слово " неправда", употребляемое апостолом, не сводится к смыслу " ложь"; речь идет о " неправедном", неистинном поведении; в данном случае таковым могло показаться на­рушение ветхозаветного закона апостолом Павлом (его от­каз от обрезания). Смысл всего послания: Бог заботится о всем человечестве, а не только о евреях. И язычники при­зываются Богом. То, что Господь оставляет сейчас Изра­иль, не узнавший дня своего Посещения, и призывает языч­ников войти в число Божиих сыновей, не означает, что Бог нарушил свою верность народу Библии. Бог верен в своей любви к людям. Неверность Израиля промыслительно не­обходима, чтобы дать место в Завете и язычникам. Божия любовь шире и глубже еврейского Закона. И проповедь апостола к язычникам, хоть и является неправедностью с точки зрения еврейского Закона, но на деле обнаруживает бездну Божией любви, премудрости и правды.

Эта диалектика апостола Павла и сложна и далеко не всеми приемлется (иудеи до сих пор видят в нем отступни­ка и лжеца). Но видеть в этих размышлениях ап. Павла призыв типа " цель оправдывает средства" никак нельзя. Точнее, можно лишь в том случае, если ненависть к хрис­тианству разъела всякие остатки совести.

Вот еще пример прямого подлога Блаватской при обра­щении с библейскими текстами. Ей надо доказать, что Иисус был " Посвященным". Она считает вполне удобным для этих целей перетолковать крик Христа на кресте: " Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? " (Мф. 27, 46). Эти слова в Евангелии переданы на древнееврейском (иврите): " Эли, Эли! лама савахфани? " Блаватская соглашается, что во всех рукописях без исключения это место читается имен­но так. И тут же говорит, что на самом деле Христос ска­зал другое: " Мой Бог, Мой Бог, как ты прославил меня! ". С помощью совершенно невразумительной и необоснованной филологической ссылки, уместившейся в придаточное пред­ложение, Блаватская стремительно приходит к выводу, что читать это место следует " Эли, Эли, ламах асабксфани", что в ее переводе означает: " Мой Бог, мое Солнце, ты излил свой Свет на меня! " Последнее провозглашается ри­туальной формулой " Посвященного", достигшего высшей степени " просветления".

"...несмотря на то, что Lama означает почему или как, как отгла­гольное оно связывается с понятием ослепить, и в качестве наречия оно могло бы читаться " как ослепительно".

Из этого Блаватская делает вывод, что христиане зло­стно перекроили реальность и первоначальный текст Еван­гелия, создав " умышленную фальсификацию". В качестве убедительнейшего довода она приводит параллельное мес­то из 22-го Псалма (а строчку именно оттуда произнес Гос­подь на Кресте), где, по ее уверению, стоит именно " асабк-сфани" ¹⁷⁵. С точки зрения фактической — это просто вы­думка теософов. Но даже не обращаясь к масоретскому тек­сту Псалмов и к рукописям, можно заметить натяжку.

Чтобы уяснить, кто же произвел сознательную фальси­фикацию, достаточно обратиться к тексту 22 (в синодаль­ном издании — 21-го) Псалма. Действительно ли контекст вошедшего в Евангелие стиха говорит о просветлении и ра­дости, или же это стихи скорби, стоящей на грани отчая­ния? Вот этот псалом, и попробуйте в него подставить вме­сто " почему оставил" — " как просветил":

" Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня? Дале­ки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! я вопию днем, — и Ты не внемлешь мне, ночью — и нет мне успокоения. На Тебя уповали отцы наши; уповали, и Ты избавлял их. Я же червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе. Все, видящие меня, ругаются надо мною; говорят устами, кивая головою: " он уповал на Гос­пода, пусть избавит его, пусть спасет, если он угоден Ему". Но Ты извел меня из чрева, вложил в меня упование у грудей матери моей. Не удаляйся от меня, ибо скорбь близ­ка, а помощника нет. Я пролился как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось, как воск. Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прильпнул к гортани моей, и Ты свел меня к персти смертной. Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои. Можно было бы перечесть все кости мои; а они смот­рят и делают из меня зрелище; делят ризы мои между со­бою и об одежде моей бросают жребий" (Пс. 21.2-19).

Это действительно протоевангельская сцена. Можно не верить в то, что Псалмопевец предчувствовал Голгофу и пророчествовал о ней. Но нельзя отрицать, что этот текст звучал в сердцах евангелистов, когда они описывали Рас­пятие, и что совершенно естественно они увидели в Распя­тии исполнение образов древнего Псалма.

У Блаватской особо устроенные глаза. Она настаивает, что " Слова " Мой Бог, мое Солнце, ты излил свой Свет на меня! " — являлись заключительными словами, которыми заканчивалась благодарственная молитва Посвященного, сына и Избранника Солнца" ¹⁷⁶.

И когда видишь, что крик боли она переделывает в " бла­годарственную молитву", понимаешь, что у Блаватской были сложности не только с " научным" отношением к ма­териалу, но что-то было не в порядке и с ее совестным чув­ством, чувством обычного человеческого сострадания.

На деле же не " научность", а именно мифологичность теософии придает ей ту беззастенчивость, с которой она приписывает тем или иным авторам идеи, которых у них не было. Росчерком пера, просто в полемическом раже мож­но выбросить все те осмысления христианских символов, которые дают сами христиане, и безапелляционно втиснуть в них нечто сколь угодно противоположное. При оккульт­ном изучении христианского искусства популяризаторы те­ософии будут рассказывать слушателям о том, что " все этиколоколенки, башенки, купола и все христианские храмы есть лишь воспроизведения стоящего Фаллоса" ¹⁷⁷. А и в самом деле, если теософия постулирует, что " эзотеричес­кий" смысл всех религий должен быть идентичен, и если известно, что в языческих культах есть почитание детород­ного члена, то почему бы не быть ему и в христианстве?! Более того, оказывается, что даже крест — всего лишь фал­лический символ...

" Нас заставляют верить, что крест — символ спасения. " Спасе­ния" человечества и плоти — так; потому что жизнь вечная передается от отца сыну; но спасения душевного — никоим образом. Все это пере­коверкано и грубо материализовано Церковью" (Блаватская Е. П. Письмо А. П. Ганненфельду. Публикация: Кудрявцев К. Д. Что такое теософия и Теософическое общество. — СПб., 1914, с. 91). Что здесь поразитель­но: грубо физиологическая интерпретация символа называется " духов­ной", а духовное понимание креста Церковью называется " грубой мате­риализацией"!

Вообще с точки зрения Блаватской, христианства про­сто не существует. Христианства нет как самостоятельного духовного и исторического фактора. То, что было в раннем христианстве доброго (с точки зрения Блаватской), — это отголоски языческих мистерий. То, что в христианстве по­явилось нового, — это все чистое невежество и омрачение древних мистерий. Даже собственного имени нет у Христа. " Тайная наука говорит, что слова Jesous Chreistos означа­ют только сын Язо, Хрестос, то есть жрец бога оракула. В действительности на ионическом наречии Язо называется Иезо, Jesous — родительный падеж, означает: сын Иезо" ¹⁷⁸.

Полагаю, что историко-религиозная схема, которая не замечает Нового Завета и которая беззастенчиво ищет объяс­нения еврейских имен в греческих диалектах, сама свиде­тельствует о своей радикальной антинаучности.

Блаватская проявляет готовность к прямой и сознатель­ной фальсификации источников. Восхваляя древних гнос­тиков, она, например, пишет о некоем Василии (его звали Василид, но эту неточность можно Блаватской простить), что " 24 тома " Разъяснения Евангелий" были, по распоря­жению церкви, сожжены (как об этом сообщает Евсевий — Н. Е. IV. 7)" ¹⁷⁹. Так и кажется, что первый церковный исто­рик Евсевий рассказывает о первом аутодафе книг " Васи­лия". Однако единственное, что мы обретаем в указанном Блаватской источнике — указание на то, что " Василид составил 24 книги на Евангелие, выдумал себе пророков Вар-кавву, Варкофа и других, никогда не существовавших и

получивших эти варварские имена, чтобы поразить людей, способных такому поражаться; он учит вкушать идоло­жертвенное и спокойно отрекаться от веры во время гоне­ний; предписывает, следуя Пифагору, пятилетнее молча­ние приходящим ему" (Церковная история, IV, 7)¹⁸⁰. Ни о каком сожжении гностических книг Евсевий не говорит. А Блаватская просто соврала.

Как Блаватская читает источники, можно хорошо уви­деть на примере цитирования ею " Исповеди" Августина. Предлагая убедиться, что христианство несравненно кро­вожаднее языческих культов, она приводит слова Августи­на: " Дивна глубина твоих слов, о Боже мой, дивная глуби­на! Страшно заглядывать в нее; да... благоговейный ужас почитания и дрожь любви. Врагов твоих (читайте — языч­ников) поэтому ненавижу неистово; о, если бы ты убил их своим обоюдоострым мечом, чтобы они больше не могли быть врагами ему; ибо я так бы хотел, чтобы были они убиты" ¹⁸¹.

Теперь приведем полный текст: " Удивительная глубина слов Твоих! Вот перед нами их поверхность — она улыбает­ся детям, но удивительна их глубина, Боже мой, удиви­тельна глубина! с трепетом вглядываешься в нее, с трепе­том почтения и дрожью любви. Ненавижу неистово врагов Писания. О, если бы погубил Ты их мечом обоюдоострым — да не будут они врагами его. Так хочу я, чтобы они погиб­ли для себя, чтобы жить Тобой! " (Исповедь. 12, 14).

Это текст в защиту Писания, насыщенный аллюзиями на Писание. " Меч обоюдоострый" — это отнюдь не меч па­лача, но Евангелие: " Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого; оно проникает до раз­деления души и духа, составов и мозгов и судит помышле­ния и намерения сердечные" (Евр. 4, 12). Смерть в жизни для себя ради возрождения в жизни во Христе — '- это тра­диционная метафора крещения и обращения ко Христу (" Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Хри­стос" '— Гал. 2, 20; " Ибо никто из нас на живет для себя, и никто не умирает для себя; а живем ли — для Господа живем; умираем ли — для Господа умираем" — Рим. 14, 7). Это молитва об обращении еретиков, а отнюдь не призыва­ние скорейшей их смерти. И речь идет именно о еретиках, а не о язычниках. Августин долго был у манихеев, долгопитался оккультными толкованиями Писания, пока нако­нец не услышал собственно церковного учения. Отсюда его крик: пусть Слово Божие образумит и выпрямит сердца тех, кто пытается искривить Писание для нужд оккульт­ной проповеди! Язычники — не враги Писания. Они его не знают, не используют и не перевирают. У них есть своя совесть и свой закон. Но полуязычники-полухристиане уродуют христианское Евангелие, чтобы наполнить его не­христианскими и даже антихристианскими доктринами. А для христианской совести надругательство над Еванге­лием есть кощунство. Отсюда — " ненависть" Августина к гностикам... Книга Августина — именно исповедь, а от­нюдь не " черная магия". Продолжи Блаватская свою цита­ту из Августина на три слова дальше — и это стало бы очевидно.

Блаватская не дает ссылки на " Исповедь". Возможно, она ее не читала. Августина она цитирует по антихристианской книге некоего Дрэйпера. Это довольно странно, потому что " Исповедь" Августина — классическая и вполне доступная книга, легко находимая как в ориги­нале, так и во всевозможных переводах в любой библиотеке Европы, Америки и России. Возможно, Блаватская ссылается на Дрэйпера, а не на первоисточник, чтобы затруднить сверку цитаты. Если же это сдела­но неумышленно, то здесь все равно научная недобросовестность: столь тяжкое обвинение, которое Блаватская бросает в лицо всему христиан­ству (цитата сопровождается восклицанием Блаватской: " Удивитель­ный дух Христианства! ") необходимо было бы проверить.

Пока я привел лишь несколько достаточно периферий­ных случаев обращения теософов к христианскому матери­алу. Если же заняться разбором всех фальсификаций и всех подлогов, передергиваний и двусмысленностей, умолчаний и купюр, которыми переполнены труды Блаватской, при­дется написать книгу, раз в пять более толстую, чем " Тай­ная доктрина". Поэтому лишь одной темы в будущем мы коснемся более подробно: методы теософского препариро­вания фактов будут показаны в главах о " переселении душ", в которое, якобы, верили первые христиане. Но и приве­денных примеров достаточно, чтобы настороженно относить­ся к любому сообщению основательницы теософского дви­жения: даже к цитатам, даже к числам и датам.

Теперь от Блаватской перейдем к Рерихам. И зададим все тот же вопрос: сколь хорошо теософы знают церковную историю?

Вот лишь одно церковно-историческое высказывание Е. Рерих: " Ведь не будем же мы с Вами возвращаться к истории церковных соборов, к гонению на таких великих отцов христианства, как Ориген, Климент Александрийс­кий, Иоанн Златоуст и Григорий и Афанасий Великие и пр. их невежественными коллегами" ¹⁸².

А не помешало бы вернуться и изучить как следует. Ориген действительно был умучен. Но как раз теми языч­никами, чей " пантеизм" так воспевает Рерих. О причине же, по которой Ориген был лишен священнического сана, речь пойдет позже — в главе об Оригене.

Откуда взяты представления о том, что св. Климент Александрийский подвергался гонениям со стороны хрис­тиан — вообще непонятно, ибо св. Климент был священни­ком в те годы, когда христианство еще было преследуемо само (он скончался в 215 г.) В 203 г. он действительно был вынужден бежать из Александрии, — но от гонений на христиан, объявленных языческим императором Септимием Севером. Климент поступил по евангельской заповеди: если вас преследуют в одном городе — бегите в другой (" Не избегающий преследования и подвергающий себя аресту, суду или смерти делается в том преступлении виновным и нарушает любовь", так как дает повод гонителям взять на душу грех преследования христианина и его убийства — поясняет он (Строматы, IV, 10). Затем Климент жил в Кап­падокии у своего друга епископа Александра, а после его избрания на Иерусалимский престол (209 г.) преподавал в Иерусалиме. Блаженный Иероним (De vir. illustr. 38) при­водит письмо Александра (211 г.) о Клименте: " Это пись­мо, достопочтенные братья, я пересылаю вам через благо­говейного пресвитера Климента, мужа добродетельного и благонадежного, которого вы отчасти уже знаете, а еще более узнаете. Доколе провидением и Промышлением Бо­жиим он у нас жил, церковь Божию он не только укреп­лял, но и расширил". Это весьма высокая и лестная реко­мендация со стороны епископа, весьма мало похожая на " гонение со стороны невежественных коллег".

Итак, у Климента были сложные отношения с язычни­ками, но не было " проблем" с Церковью. Более того, в пра­вославной традиции есть сведения о почитании Климента как святого. Как о святом пишет о Клименте св. Александр Иерусалимский (духовный отец и епископ священника Кли­мента). Такие же презентации Климента Александрийского есть у преп. Иоанна Дамаскина, преп. Максима Испо­ведника, блаженного Феодорита. И лишь католическая тра­диция сочла необходимым дистанциироваться от Климен­та. Указом папы Бенедикта XIV в 1748 г. Климент был вычеркнут из святцев. Но при чем же здесь Православная Церковь?

Кроме того, видеть в св. Клименте единомышленника оккультистов можно лишь при полном незнакомстве с его трудами и его философией. Климент неустанно полемизи­ровал с проникновением " астрально-оккультной космоло­гии" в христианство. Его слова, сказанные им об иудейс­ком гностицизме, весьма подходят и для характеристики действий теософов (также смотрящих на Евангелие через призму иудейской эзотерики — Каббалы): " Ереси, возни­кающие в недрах варварской философии (в данном случае — иудаизма — А. К.) напрасно вместе с нами повторяют, что существует один только Бог; напрасно они и Христа про­славляют: это речи чисто человеческие, обиняки и лишние слова, коим недостает истинности. Бог, ими проповедуе­мый, есть Бог самоизмышленный. Христос, ими исповеду­емый — не тот Христос, которого возвещают пророки" (Строматы, VI, 15).

В разбираемом нами пассаже Елена Рерих упоминает Григория Великого, которого она, похоже, путает с Григо­рием Богословом. Св. Григорий Великий был Римским Па­пой и хотя бы поэтому был надежно защищен от всяких гонений со стороны своих " невежественных коллег". И жил он полвека спустя после Пятого Вселенского собора, осу­дившего оригенизм, — а потому вряд ли может быть при­влекателен для Е. Рерих.

А вот с Григорием Богословом сложнее. Он действительно был смещен с константинопольской кафедры на Втором Вселенском Соборе. Но вероучение св. Григория Собор как раз принял (то есть осудил ересь Аполлинария, с которой боролся св. Григорий и подтвердил Божественность и Ипостасность Духа). Однако Собор счел недопустимым нару­шение древнего церковного правила: епископ не может ме­нять города своего служения. Григорий был посвящен во епископы Сассим, и должен был вернуться туда из Кон­стантинополя. Абсолютно никакого оккультизма в учении св. Григория нет.

Златоуста же действительно изгнали из Константино­поля — но прежде всего по интригам императрицы, а не " иереев".

" Иоанн в одной из своих проповедей избрал темой обличение сует­ности женщин. Общественное мнение истолковало слова и нападки Иоанна в том смысле, что он имел в виду императрицу Евдоксию, а враги его в придворной сфере сумели раздуть это дело и дали ему такую огласку, что Евдоксия почувствовала себя оскорбленной". — Кулаковс-кий Ю. История Византии. Т. 1. — Киев, 1918, с. 187.

Златоуста вряд ли могла ждать иная судьба в Константинополе. Строгий моралист — он своими обличе­ниями бичевал совесть власть имущих. Проповедник чрез­вычайно высокого идеала священнической жизни — при­ходским клиром он воспринимался как источник угрозы. В светскую жизнь столицы он вообще плохо вписывался: будучи человеком болезненным, он не мог есть ничего, кроме рисового супа, и пил только слабое разогретое вино. Отсю­да замкнутость в жизни и отсутствие на общественных обедах. Он не мог ни к себе приглашать именитых гостей на приемы, ни сам посещать дворцовые трапезы¹⁸³. Его об­раз жизни и проповеди вызывали немало возмущения в самых разных людях — в том числе, кстати, и у антиори­генистов. Но нигде мы не видим, чтобы Златоуст поддер­жал какие-либо теософские идеи, равно как и не видим нигде, чтобы кто-либо, даже из противников Златоуста, в полемическом задоре приписал св. Иоанну проповедь ка­кой-либо " реинкарнации".

Впрочем, Златоуст поддержал трех монахов, разругав­шихся со александрийским епископом Феофилом и обви­няемых в оригенизме. Однако ни из чего не видно, что Зла­тоуст изначально знал об их пристрастии к спорным уче­ниям Оригена и тем более, что он разделял их¹⁸⁴. Более того, когда Феофил сам прибыл в Константинополь для орга­низации суда над Златоустом, то прежде всего он прими­рился с ранее изгнанными им самим монахами-оригенис­тами, и на могиле старшего из них, к тому времени уже скончавшегося, произнес проповедь, в которой восхвалял его как идеал монаха¹⁸⁵.

Но если бы Златоуст действительно был близок к спе­цифическим взглядам оригенистов — не произошло бы того, что случилось после V Вселенского Собора. В 543 г. был осужден и Ориген, и некоторые особенные его доктрины, в частности, учение о всеобщем спасении. Но среди Отцов

Церкви был один, который также учил о конечном спасе­нии всех — св. Григорий Нисский. Он любил Оригена и испытал большое влияние его книг. Однако при схожести конечных выводов путь обоснования последнего тезиса был у них радикально разный. Теория перевоплощений (к ко­торой был близок Ориген) предполагает, что в ходе тысяч жизней человек постепенно сам как бы отстирывает свои грехи. Реинкарнация оказывается техническим средством, позволяющим достичь конечного освобождения и спасения. Соответственно, для Оригена представление о конечном спа­сении всех (апокатастасис) — это вывод, для обоснования которого нужна теория переселения душ. Как техничес­кий инструмент для решения предельной задачи он и раз­вивает концепцию многократного существования. Св. Гри­горий Нисский к тому же выводу приходит совершенно иным путем, без всякой кармической философии: он видит Милость Божию столь всеобъемлющей, что не мыслит ни­какого бытия вне этой Любви. Бог может простить всех — и потому полнота Евангелия в спасении всех. То, что у Оригена было вялым атавизмом языческой мысли, у св. Гри­гория было своего рода евангельским радикализмом.

Один вопрос при этом не ставил ни тот, ни другой мыс­литель: а что, если некая душа в своей свободе до конца воспротивится Христу?.. Станет ли Творец спасать ее на­сильно? Поэтому Собор отстранил идею апокатастасиса не­зависимо от ее обоснований. На имя св. Григория Нисско­го оказалась брошена тень. Он лично не был осужден Собо­ром, он и поныне почитается как один из величайших свя­тых богословов Православной Церкви. Но отвержение Цер­ковью одной из его концепций привело к изменению бого­служебного календаря. Праздник " Трех святителей", по­священный почитанию трех друзей — св. Василия Велико­го, св. Григория Нисского (родного брата св. Василия) и св. Григория Богослова (однокурсника св. Василия по Афин­скому университету) был несколько изменен. Вместо Гри­гория Нисского в эту троицу наиболее авторитетных и бе­зупречных церковных богословов был поставлен Иоанн Зла­тоуст. Это было бы совершенно невозможно, если бы тень обвинений Златоуста в оригенизме была бы действительно обоснованна. Это было бы невозможно, если хотя бы к од­ной странице златоустовых томов были хоть какие-то вероучительные возражения.

Итак, в св. Иоанне Златоусте нельзя увидеть человека, который был гоним " церковниками" за проповедь оккуль­тных взглядов.

Впрочем, у Елены Ивановны есть и запасной список пра­вославных теософов. " Постановления Соборов выносились не отдельными светлыми умами, но представителями неве­жественного большинства. Все светлые умы среди почитае­мых ныне богословов, такие, как Василий Великий, Афа­насий Великий, Иоанн Богослов, были гонимы своими же иереями за то, что не соглашались с их постановления­ми" ¹⁸⁶. Насчет " невежественного большинства" возражать бессмысленно. Я могу сказать, что на каждом соборе преж­де всего создавалась богословская комиссия из наиболее образованных епископов¹⁸⁷. Но ведь для Рерих не невеже­ственны лишь те, кто полностью с ней согласен. Таковых, конечно, на церковных соборах, не было...

А вот конкретные детали заявления Е. Рерих очень ха­рактерны — именно потому, что проверяемы. Сведений о том, что Иоанна Богослова, любимого ученика Христа, пре­следовали христиане, просто не существует. Елена Рерих поместила его в свой список богословов, гонимых священ­никами, явно спутав со св. Иоанном Златоустом.

Св. Василий Великий ниоткуда не изгонялся. Но стра­дал от собратьев действительно немало. Вот только страдал он не от православных сторонников " невежественных догм" Первого Вселенского Собора, а от их противников — ари­ан. И страдал как раз потому, что отстаивал догматы Пер­вого Собора против еретиков, которые подобно Е. Рерих не видели во Христе Воплощенного и Личного Бога.

Св. Афанасия Великого ариане изгоняли несколько раз в ссылку — и тоже за верность Первому Собору, на кото­ром, кстати, именно Афанасий и был автором принятой формулировки " Единосущный и Единородный". Все трое однозначно утверждали надмирность Творца и выступили против пантеизма и гностицизма, а потому в союзники ок­культным фантазиям Рерих никак не подходят.

Впрочем, надо полагать, что Рерих и не рассчитывала всерьез на то, что ее последователи начнут изучать христи­анство по упомянутым ею авторам, а не по Блаватской или Безант. Поэтому непотревоженной остается оккультная со­весть современных рериховцев, когда в своем журнале они обругивают того, кого Елена Рерих превозносила: " Когда Афанасий выдвинул идею о тождестве Бога-Отца и Бога-Сына,.. тогда был вбит последний гвоздь в крышку гроба, в котором упокоили знание и настоящее духовное учение" ^l88. Была нужда маскировать оккультизм под святоотеческое богословие — Рерихи это делали. После Архиерейского Со­бора настала пора более внятных речей — и те христиане древности, чьи имена " Махатмы" выдвигали в качестве сво­их наставников, все-таки оказались врагами. И как Аблеев вытер ноги о св. Афанасия — так будет сделано со всеми остальными церковными подвижниками. Ведь ни один из них — от ап. Павла до о. Иоанна Кронштадтского — не был оккультистом...

В каждом из своих святых и в своем соборном целом Церковь, по просвещенному мнению Елены Рерих, не при­няла " радикальное и даже прямо революционное ядро мо­ральной части учения Христова" ¹⁸⁹.

Но нельзя ли конкретнее: какие нравственные нормы были выброшены из Евангелия, какие исчезли из церков­ных проповедей и когда? В проповедях мучеников? Злато­уста? Максима Исповедника? Патриарха Тихона? Какие нравственные высоты она нашла в апокрифах и у гности­ков? Неужто у гностиков была более строгая мораль, чем у христиан первых веков или у монахов веков последующих?

Если эта тема кого-то заинтересует, я мог бы посоветовать обра­титься к исследованию М. К. Трофимовой " Историко-философские воп­росы гностицизма" (М., 1979). В нем автор, в частности, показывает, чтоапокрифическая " Книга Фомы" не была принята Церковью как раз из-за своего имморализма: в " логиях", собранных " Фомой", очень мно­го говорилось о познании Бога и о любви к Нему — но не было ни слова о любви к ближнему...

Даже Плотин не удерживается, чтобы не обвинить гности­ков в низком уровне морали и подверженности страстям¹⁹⁰.

Елена Блаватская безапелляционно пишет: " Различия между религиозными догмами были придуманы не святы­ми, но преисполненными грехами смертными" ¹⁹¹. Но ка­кую " средневековую догму" может привести Елена Блават­ская или ее нынешние последователи, у истоков которой не стояли бы Святые, которая не была бы оплачена кровью и слезами утверждавших ее подвижников? Мученической кро­вью поборников православия окрашены утверждение реше­ний первого Вселенского Собора и предыстории второго, чет­вертого, шестого, седьмого Вселенских Соборов, то есть тех, что выработали Символ Веры и основные формулы право­славного вероучения.

Теософы часто пишут о том, что церковное христиан­ство и его вероучение порождено " корыстью" духовенства (" Мы именно почитатели Учения Христа, но не поздней­шего христианства, ибо одно от духа, другое от человечес­кого корыстия" ¹⁹²).

А вот уже другой интересный вопрос: что это за корысть породила православие (то, что Рерих называет " христианс­кие догмы")? Вот, например, св. Афанасий Александрийс­кий, из 47 лет епископства 20 лет проведший в шести ссыл­ках за проповедь главной христианской " догмы" — Трех-личностного Бога — корыстен?! Корыстен Василий Вели­кий, чье тело после чрезмерных аскетических подвигов в молодости затем тихо и быстро угасало, но чей дух и ум отстаивали Троицу? Корыстен Григорий Богослов, ради цер­ковного мира отказавшийся от константинопольского пре­стола и даже в родном городе попросивший избрать друго­го епископа вместо него?!

Но именно эти люди и явились творцами православного догматического богословия...

А если от дней древних перенестись в дни нынешние, то позволю я и о себе спросить: какая корысть, например, движет мною в этой полемике с идеологией синкретизма? Неужели чисто по-человечески мне не легче было бы ска­зать: все пути равны? Но то, что я знаю и внутренне пере­жил в христианстве, не позволяет мне делать столь безот­ветственные заявления... А с точки зрения моего обществен­ного статуса или богатства — заявление о моем признании теософии принесло бы мне кучу денег и популярность. Я же ведь понимаю, чего ждет от меня аудитория, каким словам она будет аплодировать, а за какие будет ругать. Неужели я не понимаю, что через день после того, как я скажу: " все религии равно хороши", — мне позвонят из Ос­танкино и вежливо поинтересуются: " Отец Андрей, а не хо­тели бы Вы возглавить регулярную передачу " Третий глаз — восьмое чувство? "?

Как это связать с мнением Рерих, что на вопрос о том, почему церковники отрицают закон кармы, " ответ один! всюду и везде действует одно корыстолюбивое побуждение, дабы не утерять свою власть и приумножить свое благопо­лучие" ¹⁹³? И как совместить подчеркнутое " бескорыстие" семьи Рерихов с недавним скандалом, разразившимся, когда обнаружилось, что Мэри Джойс Пунача, долгие годы рабо­тавшая секретарем младшей четы Рерих, была обвинена в краже " небольшого чемодана, где они хранили свою кол­лекцию бриллиантов, жемчуга и других драгоценных кам­ней"? ¹⁹⁴ Похоже, что пропаганда оккультизма оказалась для Рерихов небездоходной...

Когда Рерихи покупали поместье в Индии и нанимали слуг, в советской России священник Сергий Мансуров не­задолго до ареста так писал в своих прекрасных " Очерках по истории Церкви" о гностицизме: " Значительная часть " образованных" и " разумных", примкнувших к христиан­ству во II веке, не ставила себе целью строить жизнь и душу в духе Христовом, а только по своему субъективному вку­су и соображению " углублять", " объяснять" христианство в духе своего времени. И вот вместо Церкви создавались религиозно-философские кружки, где фантастическое тол­кование или просто подделки и урезки лишали Евангелие первоначального смысла; магизм занимал место духовных сил; исступление — место пророческого вдохновения... Сами гностики обычно вовсе не стремились отделяться от Церк­ви... Всем им обще противление Единому, Личному Богу, поскольку Он не только первоначало, Наставник, Учитель, Философ, но и Творец, и Спаситель... Им всем чуждо биб­лейское, подлинно чудесное перевоспитание духа и мысли, личное, живое отношение к Богу и Творцу, Которого язы­чество не знало. Искупление превращалось в философскую систему... Новое учение, вдобавок ко многим прежним, со­общало лишь несколько новых мыслей в старых по суще­ству душах" ¹⁹⁵. Какую же корысть он отстоял, выступая против гностицизма в 20-годы нашего века? Его " власть и благополучие" умножились от этого в Советском Союзе?

Обвинение священников в корысти и подлогах — это и есть обретенный теософами ключ к постижению христиан­ства и его истории. И здесь они оказались единомысленны с тоже " научным" атеизмом, который в те же годы, что и Ре­рихи, также уверял, что попы от жадности Бога выдумали.

" По словам ответственного секретаря комиссии при президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий Владимира Наумова, за годы советской власти на территории бывшего СССР подверглись репрес­сиям примерно полмиллиона служителей церкви. При этом, по его дан­ным, более 200 тысяч из них были физически уничтожены" (Готовится указ о реабилитации служителей церкви..// Сегодня. 30 января 1996).

И даже то, что Рерихи пишут о демонстративно почита­емом ими преп. Сергии Радонежском, при ближайшем рас­смотрении все равно оказывается ложью.

Например, преподобный Сергий построил первый в Рос­сии храм в честь Святой Троицы, то есть храм, возвещаю­щий самый таинственный, сложный и специфически хри­стианский догмат. Это нисколько не мешает Елене Рерих писать: " Преп. Сергий не был богословом и догматиком, он жил заветами Христа, но не церковными утверждениями" ¹⁹⁶.

Преп. Сергий испрашивал утверждения устава своего мо­настыря у канонического возглавителя Русской Церкви — Конс