Эпизоды революционной войны

Под самое утро авангард во главе с Хосе Смитом наткнулся на южную границу сахарной плантации Нью-Никеро. Сделали остановку. Дождались пока подойдут все эскадроны и центр под командованием Хуана Альмейды. Генеральный штаб, от решения которого зависел дальнейший маршрут колонны из восьмидесяти двух человек (пока никого не потеряли), следовал между центром и арьергардом. Остановка получилась само собой. Позади – почти тридцатикилометровый безостановочный пробег. Впереди, почти рукой подать – лес, в котором, быть может, удастся укрыться, а потом добраться до гор.

Но от леса их отделяет совершенно голая местность, где нет ни зарослей сахарного тростника, ни вообще какой-либо растительности. Словом, «святая радость»! Все открыто, никаких убежищ! Только редкие хилые деревца. Рассчитывать, что они укроют отряд из восьмидесяти двух человек – просто утопия! Все как на ладони. Для противника же, который наверняка их ждет, нет мишени лучше.

Рассвело. Стало настолько светло, что невозможно было остаться незамеченным даже с самым хитроумным камуфляжем. Фидель, только что подошедший к месту дислокации авангарда и центра, с грустью посмотрел на своего боевого соратника еще

по Монкаде Армандо Местре. На его голове красовалось «сомбреро», наскоро сплетенное из веток мангры. Да и сам он был похож на причудливое деревцо. На темном лице выделялись огромные глаза. И такая была в них жажда жизни, такая воля к победе…

Но тут взгляд Фиделя выхватил фигуру Умберто Ламоте: он еле держался стертых в кровь ногах. Весь ночной путь он проделал босиком. Его новенькие ботинки, полученные перед самой высадкой, висели на шнурках, намотанных на запястье левой руки. Сам он безучастно взирал на все происходящее.

Фидель успел заметить, как к главному интенданту отряда Пабло Диасу подошел Ньико. До его слуха долетело только, что Ньико просит у того прощения за какую-то свою грубость. Голос казался странным для обычно громогласного Ньико. Это был голос человека, попрощавшегося с жизнью. О чем именно шла речь и за что Ньико просит прощения у Пабло, Фидель не понял. Он услышал лишь ответ Пабло Диаса: «Забудь об этом, Ньико!» - голос звучал откуда-то издалека, как затухающее эхо.

Ноги Ньико были стерты в кровь. Ботинки он держал за свисавшие почти до земли шнурки.

При встрече с Пабло я осмелилась спросить, почему Ньико нес ботинки на руках. Объяснение – проще не придумаешь! Вся экипировка была новой. Ботинки тоже. Одевались и обувались повстанцы на палубе «Гранмы» перед самой высадкой. А тут – испытание болотной жижей, вынужденными марш-бросками. К тому же ботинки оказались тесноватыми для огромных ног Ньико. Об этом и состоялся у них разговор «на равных»: ведь оба – члены генштаба. Ньико вспылил, нагрубил товарищу, чего никогда раньше себе не позволял.

Фидель заметил, что не лучше выглядит и успевший подтянуться арьергард. Он отдавал себе отчет в том, что это далеко не самое лучшее место для привала. Рядом невысокий холм. Он не только не служит прикрытием для отряда, но и, напротив, лишает возможности вести наблюдение. Что за холмом? Там может таиться противник. А в том, что враг где-то рядом, сомневаться не приходилось. Рассчитывать было не на что. Однако в любом случае колонна остро нуждалась в отдыхе. И это единственный весомый довод в пользу того, чтобы согласиться на привал в этом опасном месте.

Кроме того, чутье конспиратора наводило Фиделя на мысль, что Лауренсио Ноа Янг, добровольно вызвавшийся в проводники в течение нескольких часов, скорее всего, является завербованным осведомителем. Враг не дремал, успел – где подкупами, где угрозой – провести работу среди прибрежного населения. Становилось ясно, что Лауренсио мог донести полиции о встрече с колонной описать, в каком направлении собирались двигаться повстанцы. Менять маршрут с целью дезориентации «проводника» было бесполезно. Мысли, наплывавшие одна на другую, как волны в шторм, мешали сосредоточиться на главном. Для команданте важно было сохранить колонну как воинское подразделение и соответственно действовать, какой бы мрачной не казалось перспектива боя. Уклониться от схватки с врагом не удастся. Колонна должна выжить!

Но выжить как контингент революционной армии, как ее ядро! Нельзя дать врагу взять верх, задушить в утробе организованную вооруженную силу революции!

Плохо, что «Гранма» опоздала. Но разве так уж был самоуверен был генштаб, когда распорядился взять горючее на «лишние» двое суток? Оно пригодилось как раз на те два дня, на которые яхта задержалась в пути. Пусть это горючее предназначалось для того, чтобы отогнать яхту подальше от места высадки. Предполагалось, что это сделает

не кубинец, а доминиканец – Рамон Мехиас «Пичирильо». Горючее пригодилось и для того, чтобы спасти Роке и, наконец, подплыть как можно ближе к берегу. Именно неприкосновенный запас горючего оказался жизненно важным! А что было бы, если бы горючее кончилось где-нибудь в море, вдали от побережья?

Нет, не все так плохо! Всегда есть место надежде!

После прибытия Рауля с арьергардом Фидель отдал приказ устроить привал. Надо было только позаботиться о безопасности отряда: выставить дозорных, организовать охрану. Интенданты приступили к выполнению своих прямых обязанностей. Пабло Диас занялся распределением пайка.

Накануне двадцать пятой годовщины высадки с «Гранмы», будучи на Кубе, я попросила Пабло Диаса о встрече. Он охотно согласился меня принять и назначил время. Тогда он занимал пост президента Международного клуба моряков. Клуб этот находится

в неказистой улочке в районе Старой Гаваны. Для большей уверенности я попросила нашего журналиста Андрея Антонова, симпатичного молодого человека, прекрасно владеющего испанским языком, пойти со мной на эту важную встречу. Конечно, я благодарен Андрею. Ему не привыкать ни брать интервью, ни знакомиться с людьми. Его присутствие мне придавало уверенности при встрече с дружелюбным, словоохотливым морским волком. Его эмоциональная речь свидетельствовал о том, что и по прошествии четверти века его память хранит каждую мелочь героической эпопеи «Гранмы». Его памяти моно только подивиться. Создается ощущение, что в нем живет каждое мгновение той драмы. Я подарила ему книгу о «Гранме», скромно изданную Институтом Латинской Америки АН СССР, где я работала. Его ничуть не удивило, что о «Гранме» пишут

не только на Кубе, но и в стране, чья история не менее богата драматическими страницами. Он убежден, что этот эпизод Кубинской революции принадлежит мировой истории.

Упомянутый выше привал он помнил во всех деталях. Как только был дан приказ сделать привал и каждый расположился, как ему удобно, больше всего работы нашлось для самого любимого в колонне экспедиционера, Эрнесто Че Гевары. Он официально числился судовым врачом и нес ответственность за санитарное состояние. За все время привала, а это почти десять с лишним часов, Геваре не удалось отдохнуть и часа, хотя он сам был болен и, как все, сильно устал. Кто-то нуждался в срочной медицинской помощи, кого-то надо было поддержать словом. Эрнесто делал примочки и перевязки тем, кто стер ноги в кровь в новых ботинках или ушиб их при падении, а то и просто споткнувшись от усталости. Готовил порошки для очистки воды. Давал советы, как лучше поддержать свое здоровье в экстремальной ситуации.

Пабло Диас помнит, что в окружении Гевары находились Роберто Роке, Хуан Мануэль Маркес и Феликс Эльмуса. А слева от него – самый близкий человек и любимый друг Ньико Лопес, который все время спал. Запомнились ему Онелио Пино, Хесус Монтане, Чучу Рейес, Армандо Уау, Универсо Санчес, Кандидо Гонсалес, Мигель Сааведра, Фаустино Перес и Фидель Кастро. Имена эти он произносил с трепетом, словно фигура каждого на мгновение вырастала перед его мысленным взором. О том, что было

на завтрак, я рассказываю со слов Пабло Диаса: одна упаковка из сорока колбасок плохого качества, несколько пакетов галет, три упаковки свиных сосисок, четыре упаковки сгущенного молока в банках, три фунта сахара, который успел потемнеть, и несколько коробок гаванских сигар «La Corona». Достаточно ли этого для восьмидесяти двух человек, пусть судит сам читатель. Сигары предназначались для Фиделя – единственная прерогатива как главнокомандующего.

Все ломали головы над тем, где бы достать воды. Страх перед возможной жаждой был настолько велик, что многие боялись притронуться к пище, хотя и были голодны.

Но самые большие опасения, говорит мой собеседник, вызывало то, что над их головами

в бреющем полете начали кружить авиетки. Это сигнал для (Так на Кубе презрительно называли солдат батистовской армии.) каскитос, прочесывавших местность. Самолеты помахивали крыльями так энергично, что те чуть не отламывались: это явно были сигналы, оповещавшие наземные службы о месте скопления бойцов.

Часа в три пополудни Фидель отдал приказ повторить завтрак. В меню были крошечная свиная сосиска и маленькая горсточка галет на человека. Распределить даже такой «второй завтрак» оказалось почти невозможно. Налет самолетов на местность, где находились повстанцы, был настолько интенсивным, что людям было не до еды.

Рассказ Пабло Диаса можно дополнить дневником Че Гевары, который он вел

в свободное от исполнений обязанностей лекаря время. «Ровно через десять дней после отплытия из Мексики, на рассвете после ночного марша, прерывавшегося обмороками от усталости и привалами, мы добрались до места, название которого звучало как насмешка

Алегриа-дель-Пио [«святая радость»]. Это небольшой островок низкорослого кустарника, охваченный с одной стороны плантацией сахарного тростника, а с другой - несколькими полянками, за которыми начинался густой лес. Для лагеря это неудачное место, но мы сделали привал, чтобы ближайшей ночью продолжить свой путь».

Между тем противник с момента обнаружения сиротливо стоявшей «Гранмы» принял решение найти повстанцев, окружить, захватить и уничтожить – вот так, ни много, ни мало! В боевую готовность был приведен весь личный состав воинских частей, расположенных в муниципии Никеро и районе Мансанильо. Одних только солдат каскитос, шедших по пятам за экспедиционерами, пригнали сто сорок душ. На ноги была поставлена вся сельская жандармерия, руководство которой на данный период было возложено лично на генерала Мартина Диаса Тамайо. Сам же штаб по расправе с Фиделем и его соратниками расположился, по злой иронии судьбы, в казарме Монкада. Капитан Каридад Фернандес, командующий армейскими частями Мансанильо, обследовал местность в сопровождении лейтенанта Чинеа и сообщил в штаб, что «в этом районе высадилось более двухсот человек» - явная ложь! Но передана она была не без умысла. Таким образом капитан рассчитывал получить большое подразделение и материальную помощь. Расчет оказался верным. Генерал Диас Тамайо отправил сюда своего личного адъютанта Ульоа Франкиса.

Дело в том, что 3 декабря, как только поступило сообщение о предстоящей атаке на казарму в Никеро (такой план у десанта действительно был, и это сообщение также входило в ту злосчастную вторую часть доноса), Диас Тамайо направил батальон артиллеристов (пять офицеров и восемьдесят девять новобранцев) во главе с майором Хуаном Гонсалесом. Задача – уничтожение повстанческого отряда. Той же ночью майор прибыл в Никеро, однако не обнаружил никаких признаков подготовки к штурму.

В стане противника начался переполох. Лейтенант Чинеа и капитан Ульоа Франкис ушли на поиски экспедиционеров. На ноги поставили полицию и сельскую жандармерию. След повстанцев им удалось взять после того, как те прошли местечко Агуа Финна. Противник, как и предполагал Фидель, воспользовался доносом того самого проводника Ноа Янга и ринулся вслед за колонной. Это было уже 5 декабря в районе

Алегриа-дель-Пио.

Ко «второму завтраку» так и не приступили. «Вдруг в небе, - вспоминает Универсо Санчес, - появилось более полудюжины самолетов Батисты. Они покружили совсем низко над нами и улетели. Как только смолк гул самолетов, на нас обрушился шквал ружейно-пулеметного огня. Мы поняли, что противник специально выслал вперед авиацию, чтобы под шум моторов подойти близко и застать нас врасплох.

Эту коварную неожиданность зафиксировал в своем дневнике и Рауль Кастро. Запись в его дневнике: «Все началось, наверное, в 4.30. Видно, мы выставили мало постов наблюдения. Почти все посты находились в черте импровизированного лагеря. Солдаты застали нас врасплох. Сначала прозвучал один выстрел, потом залп, а потом пошла беспорядочная стрельба, которая длилась довольно долго. Пули свистели в листве прикрывавших нас деревьев, вонзались в их стволы. Смятение было столь велико, что я успел схватить лишь патронташ и винтовку. Тяжелый рюкзак, как и другие, я бросил».

Детали боя изложены и в дневнике Че Гевары: «Внезапно на нас обрушился шквал огня. Мы были почти безоружны перед яростно атакующим врагом: от нашего военного снаряжения после высадки с «Гранмы» и перехода по болоту уцелело очень немногое – винтовки и немного патронов, да и они оказались подмочены… Альмейда побежал

к своему подразделению. В этот момент я заметил, как один из бойцов на бегу бросил патроны, я схватил его за руку и увидел искаженное страхом лицо. «Конец всем нам!» - кричал он. И вот тут я впервые спросил себя: кто я – врач или солдат революции? Около меня лежали медицинская сумка и патроны. Взять и то, и другое не хватало сил. Я схватил патроны и бросился и бросился к зарослям тростника».

Стрельба все более усиливалась. Гевара заметил раненого Эмилио Альбентосу.

В это мгновение он сам почувствовал, как что-то тяжелое ударило его в грудь. И упал. Увидев перед собой расположившегося на краю сахарной плантации сахарного тростника Фаустино Переса – тот держал в руках автомат и прицеливался, - Гевара еле вымолвил: «Мне плохо». Фаустино, врач по профессии, продолжая стрелять, ответил: «Ничего, брат, держись!»

«Превозмогая страшную боль, - пишет Гевара, я поднял свою винтовку и начал стрелять в сторону врагов. Твердо решил, что уж если придется погибнуть, то постараюсь свою жизнь отдать как можно дороже».

На Альбентосу – это был первый раненый – страшно было смотреть: изо рта и из носа у него безостановочно лилась алая кровь. Говорить он не мог, но продолжал стрелять, пока к нему не побежал Фаустино и не помог зажать открытую рану, зиявшую у него на шее. Не помогло. Фаустино вынес его с поля боя и уложил в сторонке.

Слывший снайпером Рауль Суарес стрелял по врагу, укрывшись за деревом. Но вот меткая пуля перебила ему запястье правой руки. Фаустино побежал к нему и сделал перевязку.

Альбентоса все видел и вдруг услышал голос каскито: «Сдавайтесь! Вам всем конец!» Этот приказ отдал капитан вражеского отряда, Хуан Морено Браво. В ответ раздалось ругательное: «Коньо!» Это был Хуан Альмейда. «Здесь никто не сдается!» - выкрикнул он, и переместившись ближе к позиции генштаба, начал стрелять с еще большей яростью. Альбентоса успел заметить рядом с собой прицеливающегося Камило Сьенфуэгоса. Тот еще громче сказал сказанное Хуаном Альмейдой и добавил: «Сукин сын!» Но его голос потонул в грохоте налетевших на отряд авиеток, пулеметным огнем косивших отряд с воздуха.

«Картины из дантова ада, - пишет Гевара, - чередовались с гротеском: один здоровенный боец пытался спрятаться за тростниковый стебель; другой, сам не зная чего, вежливо просил тишины, в то время как кругом грохотали выстрелы».

Раздался голос Фиделя: «Немедленно всем уходить! Отступать организованно!» Силы были неравны: против восьмидесяти двух измотанных напастями было брошено сто сорок вооруженных до зубов каскитос. Для главнокомандующего в этом столкновении

не было цели более важной, чем избежать окружения. Однако переданный по цепочке приказ к отступлению не сразу дошел до увлеченных боем повстанцев. Командир авангарда Хосе Смит успел собрать вокруг себя свой взвод. Он был неполон: вместо двадцати двух – всего четырнадцать бойцов, застывших в ожидании приказа. Авангарду стало ясно, что враг пытается взять отряд в кольцо. Приказ к отступлению для многочисленной группы Смита на самом деле стал командой действовать в соответствии со сложившейся обстановкой: авангард должен был проложить дорогу к горам Сьерра-Маэстра. И действительно, прорвав кольцо окружения, он, маневрируя, незамеченным вышел на кратчайший путь, ведущий в горы. Последним, что видел Смит, покидая район Алегриа-дель-Пио, был поджог плантации сахарного тростника солдатами. Почти два дня противник не мог ни обнаружить авангард, ни разгадать его маршрут. Даже устроенная военным патрулем засада была бы бессильна остановить взвод, если бы не предательство. Но даже в том страшном водовороте событий коварный поступок крестьянина-осведомителя был единичным случаем, исключением.

Распавшись на мелкие группы, колонна фактически перестала существовать как воинское подразделение. Однако ее боевой дух, как свидетельствуют дальнейшие действия повстанцев, не был сломлен. Горы Сьерра-Маэстра, очертания которых виднелись вдали, вселяли надежду. И все без исключения повстанцы стремились уйти

в горы.

В Алегриа-дель-Пио экспедиционеры потеряли убитыми троих. Пал Умберто Ламоте Коронадо. Это был опытный, целеустремленный борец с тиранией. За его плечами – тридцать семь лет жизни и двадцать два года борьбы с разными диктаторами, начиная

с Херардо Мачадо. Умберто было пятнадцать лет, когда он одним из первых откликнулся на призыв Антонио Гитераса и в разгар революции 30-х годов вступил в созданную им молодежную организацию «Молодая Куба», сразу же занявшую антиимпериалистические позиции. Эта организация находилась под сильным влиянием таких кубинских коммунистов, как убежденный интернационалист Пабло де ла Торриенте Брау и один из сподвижников основателя компартии Хулио Антонио Мельи Карлос Апонте. Оба были убиты в 1935 году сторонниками будущего диктатора Фульхенсио Батисты. Для Умберто Ламоте, прошедшего боевое крещение во время революции 30-х годов, на всю жизнь девизом стали слова Пабло де ла Торриенте Брау: «Огонь всепобеждающего мужества, испепеливший жизни Гитераса и Апонте, не погаснет. Он воспламенит ураганный ветер революции».

В этом бою колонна Фиделя лишилась Исраэля Кабреры и двадцатитрехлетнего, полного жизни, искрящегося веселья и свободолюбия Оскара Родригеса Дельгадо. Клуб эмигрантов-кубинцев, созданный им в Майами и ставший опорой Движения 26 июля, еще долго оплакивал гибель лидера, чьим девизом было краткое изречение: «Освободим Родину от тирана».

Получили ранения разной степени тяжести, но продолжали путь в горы Эрнесто Че Гевара, Рауль Суарес Мартинес и два монкадиста – Эмилио Альбентоса Чакон и Хосе Понсе Диас.

Проследить маршруты продвижения в горы и судьбу семидесяти девяти человек, оставшихся в живых после боя в Алегриа-дель-Пио, - задача чрезвычайно сложная. Почти тридцать лет тому назад я попыталась графически изобразить их пути на карте провинции Ориенте. Находясь в научной командировке, я попросила начальника архива и капитана РВС Кубы Магали Чакон и рулевого «Гранмы» Норберто Кольядо помочь мне в этом деле. Нанесенные маршруты покрыли карту южной части провинции Ориенте (вблизи Алегриа-дель-Пио и на подступах к горам Сьерра-Маэстра) такой густой сеткой линий и причудливых узлов, что «распутать» их было практически невозможно. Линии

то расходятся (отсутствие согласия в группе), то прерываются, то, возвращаясь, замыкаются в единый узел, то покидают пределы этой территории, но в итоге все равно устремляются в горы Сьерра-Маэстра. Так повстанцы, петляя, теряя соратников, попадая в тюрьмы, терпя лишения, проявляя чудеса изобретательности, уходя в подполье, снова возвращались в отряд Фиделя, неся в себе дух сопротивления тирании и верности делу, которому они служат.

Только в горы…

Природа здешних мест поражает своим величием.

Не знаю другого места на Кубе, которое бы оставляло

Такое сильное впечатление вечности и силы…

Горы достигают 30 километров в ширину и тянутся

параллельно берегу Карибского моря на 250 километров

через три восточные провинции. Здесь была написана

значительная часть отдаленной и недавней истории

Кубы – истории, в которой Сьерра-Маэстра

Выступает не только как место действия,

Но и как главное действующее лицо.