Сиро Бьянчи Росс, кубинский журналист.

«Только в горы. Только там можно найти спасение от этого кошмара!» - думал Хосе Смит. Ориентируясь по манящим силуэтам гор, командир авангарда повел вырвавшуюся из кольца каскитос группу на восток. Он недосчитался многих бойцов своего взвода. Но и наскоро пополненный взвод под командованием боевого капитана Хосе Смита становился авангардом, готовым принять на себя основной удар противника. В его составе – четырнадцать человек: Ньико Лопес, Кандидо Гонсалес, Давид Ройо, Луис Аркос, Армандо Уау, Мигель Кабаньяс, Хосе Рамон Мартинес, итальянец Джино Донне, Марио Идальго, Роландо Мойа, Армандо Местре, Хесус Рейес, Энрике Куэлес.

Вырвавшись из засады без потерь, группа попыталась найти наиболее безопасный путь в горы. Местность незнакомая, проводников нет. Шли всю ночь. На рассвете загорелся спор, куда двигаться дальше. К согласию прийти не удалось, и группа разделилась на две равные части: одну возглавил Луис Аркос Бергнес, другую – Хосе Смит Комас.

В группу Луиса Аркоса Бергнеса, «полковника», как его не без уважения называли друзья еще со времен подготовки штурма Монкады, вошли два монкадиста – Хосе Рамон Мартинес и Армандо Местре, два члена генштаба колонны – Армандо Уау и Роландо Мойя, а также рядовой боец Энрике Куэлес и итальянец Джино Донне. Безопасный маршрут, они, однако, не нашли. И тогда два монкадиста и сам Аркос, которого они хорошо знали еще с 1952 года, втроем отделились от группы и решили пробираться

в горы, как им казалось, самым верным и кратчайшим путем. За два дня блуждания

в предгорьях им удалось переодеться в доме крестьянина Хуана Лопеса. Сняв военную форму, они почувствовали себя в большей безопасности и прямиком направились к берегу горной речушки Торо, надеясь, что она-то приведет их в горы. Но там их ждала засада. Группу, присоединив к ней находившегося в их руках пленника – это оказался юный проводник, сын Крессенсио Переса Серхио – вернули в Алегриа-дель-Пио, в сколоченную там временную кутузку. Наступило уже 8 декабря. Здесь повстанцы встретили своих товарищей с «Гранмы» - Феликса Эльмусу, Химми Ирцеля и Андреса Лухана, которые после ложного сообщения по радио о гибели Фиделя решили во что бы то ни стало пробраться в Мансанильо, чтобы установить связь с Движением 26 июля. И тоже попали

в сети, расставленные сельской жандармерией.

Глубоко за полночь 8 декабря дежурный сержант уведомил пленников, что их как военнопленных (по уставу это гарантировало им жизнь) переведут в тюрьму в Никеро. Затем, жестоко избив каждого, дал команду усадить всех в армейский грузовичок. Повезли их, однако, не в тюрьму. Грузовик подкатил к воротам городского кладбища Никеро. Конвойные с наглыми издевками высадили повстанцев. Подвергнув еще раз жестоким пыткам и объявив, что вот оно – единственное на Кубе место, которого они заслуживают, построили в шеренгу и дали по повстанцам несколько автоматных очередей. Сделали снимок для отчета перед своим командованием и останки в качестве «боевых трофеев» вернули в Алегриа-дель-Пио. Когда сбрасывали с кузова еще теплые тела, жандарм заметил, что в одном из них продолжает биться сердце. Он перевернул тело, чтобы разглядеть лицо, и тут же опознал Андреса Лухана Васкеса. Жандарм был местным, ему доводилось встречаться с юношей, кажется, даже за обеденным столом.

Но все равно он свалил его в общую кучу мертвых тел. Вернувшись со службы домой, он поведал о том «ужасе», который испытал: даже смерть не берет этих людей!

Четверым из группы Аркоса в тот день все же удалось избежать столкновения

с солдатами, переждав какое-то время в укрытии. Роландо Мойя и итальянец Джино Донне, уходя от преследования, случайно забрели в дом крестьянина Вальтерио Техеды. На их счастье, там в тот момент находился в ожидании экспедиционеров снаряженный

на их поиски ближайший помощник Селии, крестьянин-проводник Гильермо Гарсиа. Для него это была первая встреча с экспедиционерами. От них он узнал подробности драматичной эпопеи высадки в мангровых зарослях и сражении в Алегриа-дель-Пио. Для Гильермо эти сообщения стали главным ориентиром для поиска того места, где мог бы находиться Фидель. 9 декабря он помог повстанцам перебраться в дом крестьянина Карлоса Маса, откуда их доставили в новые безопасные места. Роландо Мойя выехал

в Гавану, включился было в подпольную работу, но вскоре заболел и отошел от борьбы. Джино Донне уехал в Санкти-Спиритус. Однако его дальнейшая судьба до сих пор

не известна: не исключено, что он покинул Кубу. Двоих других из группы Аркоса – Энрике Куэлеса и Армандо Уау Секадеса – отвели в дом крестьянина Эмилио Фонсеки, где они и скрывались две с половиной недели и 25 декабря выехали в Камагуэй. Армандо ушел в подполье, но был вскоре схвачен полицией и убит, а Энрике Куэлес, так и не сумев уйти в горы, потрясенный всем происшедшим, отошел от борьбы.

Группа из семи человек под руководством Хосе Смита – Мигель Кабаньяс, Томас Давид Ройо, Кандидо Гонсалес, Ньико Лопес, Хесус Рейес и Марио Идальго – решили всем составом пробираться в горы, идя вдоль моря. Повстанцы были утомлены до предела, всех мучила жажда, передвигались только ночью. У Ньико Лопеса в кровь были стерты ноги, он шел босиком, неся ботинки на руках. Хосе Смит никогда раньше не видел своего друга таким удрученным и изнуренным. Кандидо мучил кашель: сказывалось недолеченное воспаление легких; глаза его лихорадочно горели, но он стойко держался, стараясь ничем не выдавать свою усталость. Давид Ройо не мог даже говорить и все время молчал. Запекшиеся губы и флегмона до неузнаваемости изменили его всегда такое жизнерадостное лицо. Командир авангарда видел, что только Хесус Рейес держится хорошо – так, как будто и не было всех испытаний, выпавших на долю колонны. Он

не был согласен с маршрутом, который предложил Смит, но остался, чтобы поддержать его в трудный час, а главное, подчинился приказу командиру взвода, к которому был приписан.

Когда впереди показался крестьянский дом, Хосе Смит обрадовался. Первое, о чем он подумал, это что повстанцам удастся передохнуть и подкрепиться. Попросил Марио Идальго подойти поближе к дому и изучить обстановку, а главное, установить, не занят ли он солдатами. Марио, вернувшись, сообщил, что ничего подозрительного не заметил, но дом слишком большой и добротный, чтобы принадлежать человеку, способному разделять их убеждения. Эти слова насторожили Хесуса Рейеса, и он сказал, что ни в коем случае нельзя не только входить в дом, но даже приближаться к нему. Немного помолчав, добавил: «И как можно скорее!»

Но обстоятельства сложились иначе. Оказалось, что Давид Ройо, которого мучила жажда, успел не только войти в дом, но и улечься в топчане. Вслед за ним вошел туда и Ньико с единственной надеждой переодеться и выйти на связь с Селией в Мансанильо: больше всего беспокоила судьба Фиделя и соратников с «Гранмы».

Тем временем Хесус Рейес убеждал Смита не входить в дом. Тот поначалу согласился, но потом, пообещав скоро вернуться, решил все же заглянуть в дом, чтобы лично проверить, что там происходит. То, что он увидел, повергло его в отчаяние. Давид Ройо успел заснуть. Ньико вел переговоры с хозяином, Маноло Капитаном, убеждая дать ему одежду. Вернулся Смит быстро и с горечью произнес: «Ты, Чучу, уходи. Я не могу оставить своих бойцов и как командир обязан разделить их судьбу, какой бы тяжелой она ни была.

Он был готов к любому повороту судьбы, которая и так его не щадила. Единственный человек, к которому он был привязан всей душой, - это мать, не чаявшая

в сыне души и научившая его истинному благородству. Она одна растила сына и лепила его характер, исходя из собственных представлений о настоящем мужчине. Не без ее влияния сформировалось его жизненное кредо. В своем последнем письме, отправленном накануне отплытия из Мексики, Пепито – так ласково звала его мать – написал ей: «Если придется погибнуть, то я предпочту умереть стоя, чем жить на коленях. Судьба бросила мне вызов. Я готов его принять и выполнить с радостью и убежденностью то, что мне предстоит. Всегда думай обо мне так: я не умер, а погиб, а погиб, погиб с гордостью».

Первым, что увидел Смит, войдя в дом после расставания с Хесусом Рейесом, была оскорбительная сцена: хозяин тыкал в лицо Мигеля Кабаньяса какой-то бумажкой и

с нескрываемой злостью кричал, что все они должны подчиниться и выполнить то, что

в ней написано.

Бумажка оказалась сброшенной с самолета листовкой за подписью известного батистовского сатрапа, полковника Рамона Круса Видаля – призыв к экспедиционерам «сдаваться властям в обмен на помилование».

- Я дружу с лейтенантом Матосом, - не без гордости произнес Капитан и взглянул на Ньико, который стоял посреди комнаты, все еще надеясь убедить хозяина дать ему одежду. Он предложил за эту услугу часы, достал деньги. Маноло Капитан приблизился

к нему, с жадностью выхватил все это из его рук и быстро рассовал по карманам. Подошел к стоявшему в углу сундуку и стал рыться в вещах. Теперь с хозяина не сводил глаз уже воспрянувший духом Ньико. Но не передать словами его разочарование, когда Маноло из кучи тряпья вытащил штанишки и рубашонку на мальчика лет четырех-пяти и швырнул к ногам почти двухметрового повстанца со словами: «Это все, что я могу дать, ничего другого для тебя у меня нет!» Это была не просто наглая насмешка, а открытое издевательство с этакой «крестьянской» ухмылкой и хитрецой. За этой мерзкой сценой наблюдал и сосед Маноло, вошедший в дом почти одновременно со Смитом.

Маноло Капитан незадолго до этого поссорился с соседом Орестесом Доменечем из-за листовок Круса Видаля. Доменеч убеждал соседа, что эти бумажки вовсе для него

не указ, что этих мучачос (мальчишек) надо спасать, а не выдавать властям. Но Маноло был другого мнения и убеждал соседа, что они должны помочь правительству в борьбе

с мятежниками. И когда тот, зная, что в доме Маноло находятся экспедиционеры, пришел к нему, чтобы помочь, Маноло быстрыми движениями, как бы демонстрируя свою силу, неожиданно для всех выхватил у повстанцев оружие, вынес во двор и сбросил в погреб. Вернувшись, он подошел к висящему на стене телефону и произнес всего два или три слова. В мгновение ока дом был окружен сельской жандармерией, в дверях показался коротконогий пузатый лейтенант Хулио Лаурент, известный своей жестокостью, тупостью и холуйской услужливостью перед вышестоящими чинами.

Увидев внезапно выросшую перед ним фигуру батистовского лейтенанта (едва ли не по пояс ему), капитан Ньико – это звание ему было присвоено генштабом перед самым отплытием низким голосом произнес: «Не кажется ли тебе, что ты служишь армии,

у которой нет будущего?» Все присутствующие, особенно Смит, услышав эти слова, насторожились.

- Как тебя зовут? – взревел лейтенант.

- Меня зовут Антонио Лопес Фернандес. Я капитан Повстанческой армии!

- Зовут?! Ха-ха-ха! Вот сказал! Звали! Потому что тебя уже нет! Вот тебе твое будущее! Ха-ха-ха!

До слуха Хесуса Рейеса, после разговора со Смитом на всякий случай спрятавшегося неподалеку от дома за небольшим утесом донесся этот хохот как зловещее предзнаменование трагедии, гибели его друзей.

Свой смех Лаурент прервал приказом: «Всем во двор! Построиться в колонну!» - и для большей убедительности потряс в воздухе автоматом, с издевкой провожая каждого. Первым к двери направился Кандидо Гонсалес, за ним – Мигель Кабаньяс, Давид Ройо, Марио Идальго, Ньико, и, наконец, Хосе Смит.

- Ты поведешь нас убивать? – спросил Ньико.

- Да! Я вас всех расстреляю, как только взберемся на ту вершину. Видишь? Вон она! Так что недолго тебе осталось жить!

Шесть человек, подгоняемые автоматом Лаурента, в сопровождении сельских жандармов шли к косогору. Марио, достаточно твердо державшийся на ногах, улучив момент, незаметно нырнул в кусты, как только Лаурент, услышав перешептывание Ньико и Смита, приблизился к ним и стал вслушиваться в их разговор.

Вряд ли эти два друга, выдержавшие немало испытаний – стычки с полицией, схватки с предателями из партии ортодоксов, - когда-нибудь вели более драматичный диалог:

- Пепе, нас ведут убивать, как баранов.

- Наша участь – стать мучениками.

- Нас расстреляют, а у нас при себе даже нет оружия!

- Наша доля – стать мучениками.

- Нас расстреляют, а мы не можем убить даже одного из них!

- Стать мучениками – наша судьба, Ньико!

Как только Давид Ройо и Ньико достигли вершины крутого обрыва над рекой Торо, к ним быстрыми шагами, решительно отделившись от замедливших ход остальных повстанцев, подошел лейтенант Матос и приказав им лечь, заявил своему сослуживцу Лауренту: «Этих ребят считаю своими пленниками и не позволю их ни расстрелять,

ни сбросить вниз. Они упали на землю от полученных ран. Лежачих не бьют!»

Разъяренный таким поведением своего напарника, Лаурент подскочил к нему

с криком: «Что? Напустил в штаны? Похоже, ты служишь и Богу, и дьяволу!»

Он тут же заставил обоих повстанцев подняться и заорав диким голосом: «Пришел твой смертный час!» тремя выстрелами в упор уложил Ньико на камни. Затем расстрелял Давида Ройо. Взгляд его упал на Хосе Смита и Мигеля Кабаньяса, рухнувших на землю от выстрелов, но остававшихся еще живыми. К Лауренту подошел Доменеч и стал упрашивать его не стрелять. Но все это, похоже, только раззадорило лейтенанта. Он пригрозив крестьянину автоматом, хладнокровно, одной очередью добил обоих повстанцев. Было 8.45 утра. И вдруг Лаурент заметил, что трупов оказалось меньше, чем он вел сюда людей. Дал команду начать поиски еще двоих. В три часа пополудни один из местных жандармов обнаружил в кустарнике спрятавшегося Кандидо Гонсалеса, которому удалось сбежать с места расстрела. Привел к Лауренту и тот немедленно дал

по нему автоматную очередь. Повезло одному Марио Идальго. По горячим следам его

не нашли. Два дня спустя он был обнаружен морским патрулем под ближайшим утесом. Его передали капитану фрегата «Антонио Масео» Хуареро, а не в руки злодея Лаурента. Тот объявил его своим пленником. И когда за ним на фрегат явился лейтенант, Хуареро заявил, что не выдаст ему этого человека. Не помогли угрозы «расстрелять как собаку» самого капитана фрегата и написать на него рапорт на имя бригадного генерала Родригеса Авилы и даже то, что лейтенант осмелился направить на капитана фрегата дуло автомата, еще не успевшее остыть от зверских расправ. Так Марио Идальго попал в тюрьму, но остался жив.

Изучение обстоятельств пребывания фрегата «Антонио Масео» на месте казни экспедиционеров не оставляет сомнений в том, что он оказался в те дни неподалеку от места высадки «Гранмы» не случайно. Это была попытка подстраховать повстанцев, предпринятая Франком Паисом, у которого было много друзей и просто единомышленников в военно-морских частях и среди портовых рабочих

Сантьяго-де-Куба и Сьенфуэгоса.

Еще одна группа из семи человек под командованием Марио Чанеса провела в пути всю ночь с 5 на 6 декабря. В нее входили Норберто Годой, Энрике Камара, Рене Реине, Ноэлио Капоте, священник Санчес Амайя и Рауль Суарес. Раздробленное и наскоро перевязанное запястье последнего причиняло ему невероятную боль. Дневниковые Санчеса Амайи позднее прольют свет на детали экспедиции и станут одним из ценнейших источников для воссоздания картины высадки и первого боя. Из этого мы узнаем, что трое юношей – Рауль Суарес, Ноэлио Капоте и Рене Реине – 7 декабря, не согласившись

с предложением Чанеса направиться в Никеро, то есть в сторону от гор, отделились от отряда и решили идти к реке Торо, а там – в Сьерра-Маэстра. Но по злой иронии судьбы на их пути оказался все тот же дом Маноло Капитана. Измученные, надеясь

на передышку, они вошли в дом. Было уже 8 декабря. Незадолго до этого хозяин вернулся с места казни группы Смита. Посоветовав располагаться в доме, Капитан тут же позвонил по телефону. Куда, кому – это знал только сам Маноло. Повстанцы и не предполагали, что он оповещает все того же Лаурента. Тут же в дом нагрянули трое морских патрульных и потребовали, чтобы те покинули дом. В 22.00 часа по местному времени, когда уже стемнело, их повели к берегу реки под тот самый косогор, где камни еще стонали от расстрела их соратников. Учинили допрос. Отняли документы и личные вещи. Затем приказали подойти к утесу, поднять руки, повернуться к ним спиной и смотреть на море. Повстанцы повиновались и тут же под истошный крик: «Любуйтесь морем!» - застрочил пулемет. Трое безоружных юношей как подкошенные рухнули один за другим на голые камни.

Свидетелем жестокой расправы стал все тот же Орестес Доменеч. Что влекло сюда этого крестьянина? Однозначного ответа у меня нет. Быть может, жила в нем надежда, что, обойдя место казни, ему удастся обнаружить кого-нибудь еще живым и оказать ему помощь. Впоследствии его свидетельства наряду с другими показаниями легли в основу обвинения Маноло Капитана. По решению революционного трибунала в 1957 году крестьянин-осведомитель Маноло Капитан был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Руководство Движения 26 июля сделало все, чтобы предать этот факт как можно более широкой огласке.

Так лейтенант Хулио Лаурент в паре со своим осведомителем менее чем за двое суток лишил жизни семнадцать юношей.

Марио Чанесу и троим его соратникам, как свидетельствуют записи Санчеса Амайи, пришлось петлять. В результате они снова оказались на том месте, где группа разделилась. 11 декабря они набрели на уже знакомое местечко Агуа-Финна, которое колонна прошла, двигаясь к Алегриа-дель-Пио. Тут им на глаза попалась бойо (хижина

с земляным полом и крышей из пальмовых листьев). Это было жилище угольщика Сатурнино Иглесиаса, который помог им спрятаться, дал напиться и покормил. А наутро 12 декабря они оказались в доме Альфредо Рейтора, где встретили Рауля Диаса и Эстебана Сотолонго, которые прибыли сюда лишь часом раньше. Сотолонго был очень слаб, заболел болотной лихорадкой. Так группа выросла до шести человек. Чтобы не быть обнаруженной, группа, разделившись на три пары, разместилась по другим крестьянским домам. Всем удалось переодеться в гражданскую одежду. Но приходилось соблюдать осторожность.

Камара и Годой вернулись в дом Сатурнино Иглесиаса. Он выполнил их просьбу и помог добраться до Никеро. Под видом наемных рабочих на своем грузовике для перевозки рассады он сам отвез их в этот городок 16 декабря. Однако предпринятая ими попытка выехать в Гавану оказалась неудачной. 19 декабря они были схвачены, взяты под стражу и включены в число пленников по делу №67. Позже осуждены и заключены

в тюрьму.

Санчес Амайя и Чанес отделились от Рауля Диаса и Сотолонго и 18 декабря вернулись в дом Кабреры. Не успели они войти в дом, как хозяин, услышав шум мотора, подбежал к ним со словами: «Ребята, солдаты!» Повстанцы пулей выскочили из дома и задним двором убежали к холму. А солдаты, к которым как ни в чем не бывало вышел хозяин, вытащили из джипа пулемет и установили его прямо перед домом. Затем

в течение дня наведывались туда еще несколько раз. Пребывание в доме становилось опасным. Кабрера «передал» Амайю и Чанеса своему брату, дом которого находился

в нескольких километрах. В полной безопасности повстанцы пробыли там почти до конца декабря.

Группа экспедиционеров в составе Хесуса Монтане, Роберто Роке, Хайме Косты, Норберто Кольядо и Антонио Дарио Лопеса после Алегриа-дель-Пио направились на юг. Преодолев несколько рядов кустарников, свернули на запад. На протяжении шести дней пути, страдая от голода и жажды, группа так и не встретила ни одного человека. Не было даже намека на человеческое жилище. Казалось, все вокруг вымерло. 11 декабря двое из этой группы – Монтане и Кольядо – оказались неподалеку от местечка под названием Кабо-Крус. Роберто Роке, догнавший Монтане и Кольядо на следующий день, 12 декабря, сразу же отделился от них и решил держать путь прямо к маяку Кабо-Крус. Он рассчитывал получить какую-нибудь помощь от служащих маяка, но просчитался.

По прибытии туда его немедленно арестовали и объявили пленным. Неподалеку от маяка были схвачены и Хайме Коста с Антонио Дарио Лопесом. Все три пленника на самолете «Каталина» были отправлены в Сантьяго-де-Куба.

Монтане и Кольядо тем временем продолжали оставаться в укрытии в надежде, что им все-таки удастся отыскать поблизости какое-нибудь жилище. Было уже 12 декабря. Они заметили фрегат «Антонио Масео», где в тот момент находился в плену их товарищ – Мигель Идальго. Знать об этом, естественно, не могли.

Неподалеку от этих мест в те дни кружили в одиночку, ночуя то под утесом, то

в кустах, другие экспедиционеры. Это были люди, оптимизм которых превозмог пережитые ими потрясения. Не было конца радости, когда случайно под одним из утесов

встретились Мануэль Эчеверриа, сохранивший в боевой готовности свое оружие и несший за спиной коробку с 500 патронами, и Хильберто Гарсиа. Переночевав и отдохнув душой – быть вдвоем в такой безнадежной ситуации все-таки легче, чем одному – они,

с большой осторожностью шагая вдоль возвышавшегося над ними холма, встретили еще двух соратников: Рамона Мехиаса дель Кастильо и Хесуса Гомеса Калсадилью.

7 декабря они вошли в дом крестьянина, где им удалось слегка утолить голод, но

не стали задерживаться. Что-то их насторожило. С большими предосторожностями покинув этот дом и перебираясь по каменистым склонам, они вышли к жилищу прекариста Архелио Росабаля Фонсеки. Хозяин отнесся к ним с пониманием, сказал, что читал листовки, где сообщается о гибели Фиделя и Рауля, а также многих других. Но тут же от себя добавил: «Это, скорее всего, неправда». Всем четверым предложил срочно переодеться в крестьянскую одежду, покормил, напоил и дал с собой в дорогу немного еды.

Добрые люди долго прятали доминиканца Рамона Мехиаса, которого на «Гранме» знали как механика Пичирильо. Ему удалось добраться до Гаваны. Там его приютили

в доме Элии дель Кальво, доброй знакомой известного на Кубе ортопеда, профессора Гаванского университета, а со временем и майора Повстанческой армии Хулио Мартинеса Паэса. Где-то в начале февраля 1957 года Элия пришла к профессору и рассказала ему

об этом человеке, ставшем соратником Фиделя в Мексике и согласившемся помочь ему довести яхту до Кубы. Оставаться в доме Элии было рискованно: на подозрительного незнакомца уже начали коситься соседи.

Дадим слово самому профессору: «Я взял заботу о Пичирильо на себя и прятал его, пока не заметил, что полиция прочесывает наш район. Тогда я вывез его на своем автомобиле и поместил в клинику на две недели; потом снял для него квартиру, где он прятался, пока ему не удалось проникнуть в мексиканское посольство». Там он справил документы и покинул Кубу. Но, так или иначе втянутый в борьбу за справедливость,

не мыслил своей жизни без борьбы. Рамон Мехиас Пичирильо гордился своим вкладом

в победу Кубинской революции. И вскоре снова покинул родную страну, чтобы сложить голову в одном из сражений, уготованных ему непокорной судьбой.

А вскоре после общения с Пичирильо и сам 49-летний профессор, за плечами которого к тому времени было двадцать три года врачебной практики, покинул университет, чтобы уйти в горы Сьерра-Маэстра. Конечно же, врачи, тем более хирурги, повстанцам были очень нужны.

Эчеверриа и Гарсиа покинули их дом и известными лишь им тропами продолжили свой путь. Набрели на жилище крестьянина Флоренсио Орамаса, у которого, как им сказали, уже прятались четыре экспедиционера. Решив не задерживаться, Эчеверриа и Гарсиа пошли дальше в горы. Добрались до Пуриаль-де-Виканы – места, изначально выбранного для дислокации экспедиционеров и их перегруппировки. Прибыв туда

13 декабря и не встретив своих соратников – Фидель пришел через три дня, 16 декабря, - находясь в полном неведении относительно происходящего, они покинули этот край и решили направиться в Мансанильо. В Кампечуэле их схватили батистовцы и поместили

в тюрьму Никеро. Это случилось за два дня до их возможной встречи с заместителем Фиделя – Хуаном Мануэлем Маркесом. Тот был зверски убит неподалеку от Кампечуэлы 16 декабря. Приходится только дивиться воле к жизни этих двух юношей. Их сердца переполняло нетерпение, заставлявшие принимать, быть, может, скоропалительные – что свойственно молодости решения.

В одиночестве после Алегриа-дель-Пио оказался раненный в этом бою Хосе Понсе Диас. Монкадист, выдержавший тюремное заключение вместе с Фиделем в Модело,

с пробитым пулей легким несколько дней скрывался, уходя все дальше вглубь плантации сахарного тростника, переползая с места на место. Периодически он терял сознание, то очнувшись вдруг от петушиного крика, приходил в себя, освобождаясь от легкой дремоты. Много раз видел охотящихся за ним каскитос, но прижавшись оставался незамеченным. Его схватили, отправили в тюрьму и вместе с другими осудили по делу №67.

В эти же дни были поодиночке схвачены оказавшиеся в аналогичных ситуациях Онелио Пино, Артуро Чаумонт, Роландо Сантана, Эваристо Монтес де Ока Родригес и Марио Фуэнтес Альфонсо. Жестоко отлавливали всех, особенно тех, кому так и не удалось сменить военную форму, успевшую превратиться в лохмотья из-за долгих скитаний. Не щадили никого, даже тех, за кого заступались крестьяне, выдавая их за своих родственников или нанятых для рубки сахарного тростника батраков.

К концу декабря в плену у батистовцев оказались семнадцать человек.

В направлении гор двигалась и группа «три Каликсто». Так в шутку окрестили ее крестьяне. Шла она почти бок о бок с группой Альмейды. Каликсто Гарсиа, Каликсто Моралес и Карлос Бермудес (для крестьян сошедший за Каликсто) после первого боя оказались вместе, зажатые между двумя горящими участками плантации. Местность им была незнакома, не было и ночного ориентира. Втроем, стараясь не потерять друг друга из виду, «три Каликсто» перебегали с одного участка на другой в надежде встретить своих. Однако всякий раз они натыкались на каскитос, которые, казалось, сами не меньше, чем экспедиционеры, были испуганы подбирающимся к ним огнем. Самолеты, которые должны были покачиванием крыльев указывать на места скопления повстанцев,

не успевали справляться со своим заданием – пулеметные очереди с высоты бреющего полета били вхолостую: пули падали туда, где только что сидели повстанцы. При всей своей удрученности происходящим повстанцы все же наловчились просчитывать интервал полетов их воздушного палача и вовремя менять позицию. Все это походило

на ад, но надежда не покидала экспедиционеров, прошедших суровую школу испытаний Карибским морем. Целью «трех Каликсто» на тот момент было как можно скорее покинуть плантацию и перебраться поближе к горам. 9 декабря они стояли у подножия небольшого холма. И Каликсто Гарсиа, глядя, как из-за горизонта появляется солнце,

с удивительным для такой ситуации оптимизмом произнес: «Вот наш ориентир! Курс держим по солнцу! Солнце еще никогда не обманывало!»

Ночью они вышли к горной реке Торо (будь она трижды проклята!), которая, заманив своим журчанием, уже погубила весь авангард. И вдруг обострившийся слух Каликсто Гарсии уловил разговор. Пристально всмотревшись в то место, откуда исходили звуки, он заметил фрегат и стоявших на берегу солдат. «Плакали наши планы набрать здесь воды!» - предупредил он товарищей. – Лучше облизывать сухие губы, но не иметь дела с людьми, которые стоят с взведенными курками». Пришлось снова залечь на сутки без еды и питья.

На следующий день, после длительного блуждания взобравшись на один из холмов, они оказались во владениях прекариста Хосе Лабрады. Предупрежденный заранее, что в его хозяйство могут забрести экспедиционеры, он в то утро не раз прочесал свою кофейную плантацию, но не заметил никаких признаков присутствия чужаков.

В то же время он сам был под наблюдением «трех Каликсто». Озабоченность, с которой он осматривался и заглядывал в кусты, подсказывала повстанцам, что действия этого человека напрямую связаны с ними. Однако кого и с какой целью он ищет, сказать было трудно. Взаимное изучение не могло длиться до бесконечности. «Рискну», - решил Каликсто Гарсиа. Человек вызывал доверие. «Так не может вести себя предатель или осведомитель», - подумал он. Колебаниям положил конец вышедший из дома мужчина средних лет. Он подошел к хозяину, а что это был хозяин, не вызывало сомнений. О чем они говорили, не было слышно. Только по их жестикуляции можно было догадаться о том сожалении и беспокойстве, которое оба испытывали в данный момент. Мужчина снова зашел в дом. Хозяин, оставшись один, привычным шагом начал новый обход своих владений. И тут «три Каликсто» обнаружили свое присутствие. Хосе Лабрада

с осторожностью ввел их в дом, где, ак выяснилось, их поджидал Карлос Мас, эмиссар Гильермо Гарсии, который был назначен ответственным за поиск экспедиционеров (прежде всего Фиделя). Было уже 11 декабря. Карлос Мас увел всех в безопасное место.

А Гильермо Гарсиа отправился на поиски Фиделя Кастро.

Карлос Бермудес был тяжело болен, Каликсто Моралес передвигался с большим трудом. После короткого отдыха и подкрепления 16 декабря «трех Каликсто» навестил Крессенсио Перес и принес послание от Фиделя с приказом прибыть

в Пуриаль-де-Викану. Оставлять больного Бермудеса одного, без присмотра, было рискованно. Поэтому решили, что на встречу с Фиделем в сопровождении Крессенсио пока пойдет один Каликсто Моралес, остальные «Каликсто» присоединятся чуть позже.

Выполнили это решение они 27 декабря, когда Бермудес встал на ноги. К тому времени Фидель и повстанцы уже успели покинуть место встречи – Пуриаль-де-Викану.

Габриэль Хиль, Эстебан Сотолонго и Рауль Диас Торрес после боевого крещения блуждали почти рядом, встречаясь то с одним, то с другим из числа высадившихся, но

не присоединяясь ни к одной из групп. Эти трое не были связаны и между собой,

в одиночку решая, как быть дальше. Наиболее последователен был Габриэль Хиль: он прятался в окрестностях, утоляя голод лишь соком сахарного тростника, если случайно натыкался на каскитос, удалялся и снова искал путь к какому-нибудь жилищу, чтобы

не оставаться одному. И вот однажды под утро он услышал, что где-то поет петух. Это значило только одно: где-то совсем близко живет крестьянская семья. Оставаясь в форме повстанца с «Гранмы», он рискнул приблизиться к дому и увидел пожилого мужчину.

- Я оторвался от своей группы, не знаю, когда смогу воссоединиться, - сказал Габриэль.

Мужчина – это был крестьянин Антонио Борхес – приложив к губам указательный палец в знак молчания, помахал ему рукой, подзывая к себе, и торопливо прошептал:

- Молчи! Снимай скорее свой наряд и ботинки. Вот тебе одежда, (Альпаргаты - традиционная полотняная обувь с плетеной подошвой.) альпаргаты и сомбреро. Быстрей!

А вышедшей на шум жене приказал:

- Дай этому человеку воды и немного еды!

Хиль едва успел съесть тарелку яичницы с (Бониато - сладкий картофель) бониато, как к дому подъехал джип, из которого вышел сержант в сопровождении двух солдат. Антонио подошел к успевшему переодеться Габриэлю и шепнул на ухо:

- Хватай кобылку, которую видишь, и сматывайся отсюда! Быстро!

После этого Борхес с хозяйской степенностью обошел вокруг своего дома, чтобы пустить по ложному следу прибывших военных, и двинулся навстречу сержанту.

- Мы кружим тут в поисках тех, кто высадился. Мы знаем, что они где-то здесь! Если ты встретишь кого-нибудь или заметишь, веди их прямо в казарму, у них не будет никаких проблем, - произнес сержант и тут же уехал.

Когда Габриэль вернулся, держа на поводу кобылу, Антонио передал ему слова сержанта о гарантиях безопасности. Габриэль ответил:

- Я не могу явиться к властям, потому что я один из тех, кто штурмовал казарму Монкада, и мне не будет гарантирована жизнь.

На это Антонио заметил:

- Оставайся! Со мной у тебя не будет проблем. Я тебя спрячу – несколько дней после этого после этого Антонио кормил повстанца, наказывая ему не высовываться.

23 декабря по чистой случайности в дом Антонио пришли Сотолонго и Рауль Диас. Антонио спрятал и их. Позже установил контакты с Движением и передал своих «пленников» в надежные руки. Те были доставлены в Никеро, в конспиративный дом.

17 февраля 1957 года Габриэль считает счастливым днем своей жизни: их

с Сотолонго с надежными людьми отправили из Никеро в Сьерра-Маэстра для воссоединения с Повстанческой армией. Рауль Диас отказался последовать за ними, но остался верен прошлой дружбе: не унизил себя доносами.

Оказалась в ловушке и группа Рене Бедиа, Эдуардо Рейеса Канто, Эрнесто Фернандеса и Эмилио Альбентосы. К судьбе находчивого монкадиста Альбентосы и Эрнесто Фернандеса мы еще вернемся. А вот Рене Бедиа и Эдуардо Рейес допустили

ту же ошибку, что и авангард Хосе Смита, - направились к реке Торо. Они прошли мимо дома Маноло Капитана, но попали в засаду, устроенную Лаурентом, были схвачены

8 декабря и расстреляны на том же месте, что и авангард, к которому они были приписаны.

Жестокости властей, казалось, нет предела. Враг был кровожаден и циничен, особенно высшее офицерство – в надежде заслужить обещанные награды. И каскитос, батистовская солдатня, выслуживалась ради эфемерных подачек.

Галерею погибших в декабре 1956 года завершает Хуан Мануэль Маркес. После боя в Алегриа-дель-Пио ему стало ясно, что отряд рассеян. Какое-то время, очень недолго, он был в группе Фиделя Кастро и Универсо Санчеса. Но, находясь в одиночном укрытии, он не успел заметить, как остался совсем один. Вокруг – настораживающая тишина и полное безлюдье. Куда идти? Десять дней он одиноко кружил в поисках дороги

на Мансанильо, чтобы встретиться с Селией. И только на десятый день впервые заметил людей. Он не знал, куда выбрался после стольких дней блуждания. Не успел насторожиться, когда еще издали заметил шедшего ему навстречу человека. Тот внешне походил на крестьянина. Это действительно был крестьянин, но… осведомитель с хуторка Эстакадеро, Игнасио Фонсека. Люди избегали общения с ним из-за его дружбы с сельской жандармерией. Оставив Хуана Мануэля Маркеса в недоумении и не предложив никакой помощи, хотя было видно, что тот изнурен, Фонсека направился к сержанту Морено.

С порога доложил, что встретил «важную птицу» в форме мятежника – как раз того, кого ищут солдаты: Игнасио принял Хуана Маркеса за Фиделя Кастро.

- Не часто к нам приходят такие как ты, чтобы помочь остановить мятежников, - польстил сержант доносчику.

Фонсека предложил отвести его к тому месту, где оставил Хуана Мануэля. Привел. Составил компанию по захвату изможденного человека. Вдвоем они сопроводили пленного в дом сельского жандарма Матамороса. Жена жандарма, увидев иссохшие губы мужчины, дала ему напиться, приготовила еды. Но истощенный за десять дней блуждания Хуан Мануэль не в силах был притронуться к тем двум бифштексам с белым рисом, которые поставила перед ним хозяйка. Отломил лишь небольшой кусочек банана и стал медленно разжевывать. Но услышал приказ хозяина: «Снимай ботинки!» Пришлось повиноваться. Жандарм Матаморос, примерив ботинки, так и остался в них, не дав взамен никакой другой обуви.

Сержант приступил к допросу. Назвав свое полное имя, заместитель Фиделя, заместитель Фиделя по «Гранме» представился как адвокат.

- Почему ты оказался здесь?

- Мы выступаем в защиту нашего дела.

- Я предпочел бы иметь дело не с тобой, а с Фиделем Кастро, затеявшим это дело.

На этом допрос закончился. Сержант приблизился, грубо, бесцеремонно пошарил

в карманах и вытащил все, что там было: документы, какие-то бумаги, фотографии, в том числе и фотографию Альбиты. Засунув все это себе в карман, распорядился отвезти пленного в казарму Хуба-дель-Агуа. Фонсека предложил свои услуги в качестве конвоира, сказав, что отвезет пленного верхом и позаботится, чтобы тот не свалился с лошади: он был очень слаб.

Свидетельницей этой сцены стала семнадцатилетняя дочь хозяина дома – Лоренса. К ней подошел сержант и, сурово на нее взглянув, строго предупредил: «Не болтай! Его ведут убивать. Будешь болтать лишнее – и тебя убьют!»

В Хуба-дель-Агуа, куда привезли Маркеса, произошла неожиданная встреча

с человеком, которого он помнил еще студентом в годы учебы в Гаванском университете. Майор Марио Дакаль и в молодости был скользким типом. Он опознал в повстанце однокашника, назвал его имя. И объявил о своем решении отправить Хуана Мануэля Маркеса в Никеро, в тюрьму как военнопленного. Статус позволял сохранить пленному повстанцу жизнь. Но мстительный Дакаль знал повадки находившегося в его подчинении капитана Каридада (в переводе это имя означает «милосердие») Фернандеса и отдавал себе полный отчет в том, в чьи руки передает своего давнего идейного противника Маркеса и какая его ждет судьба. Самому же Хуану Мануэлю Маркесу, так и

не разучившему верить в человеческое благородство, казалось, что, избежав расстрела на месте, он останется в живых. Правда, на мгновение его кольнуло предчувствие, что, лишившись во время обыска такого талисмана – фотографии дочурки Альбиты, -

с которым он никогда раньше не расставался, он стал более уязвим в руках врагов. Но ему удалось отогнать от себя это недоброе предчувствие.

Под конвоем в составе капитана Фернандеса и двух солдат Маркеса вывели

на дорогу, ведущую в Никеро. До города было рукой подать. Но, не доехав до поселка

Ла-Норма, конвой остановился в безлюдном месте. Повстанца отвели подальше от дороги, не разрешили даже присесть. Хуану Мануэлю подумалось, что его ждет расстрел. Но все оказалось еще страшнее. Обшарив карманы – вторично! – и найдя в одном из них несколько долларовых купюр, оставшихся нетронутыми после предыдущего обыска, капитан засунул их в свой карман. Заметив на руке пленника золотые часы – сержант их тоже не присвоил – капитан алчно сорвал их и на глазах изумленных, но молча стоявших солдат нацепил на свою руку со словами: «Это сам Бог сделал мне такой дорогой подарок! У меня никогда не было золота, а теперь есть!» И, обратившись к солдатам цинично добавил: «Все, что осталось на этом человеке, отдаю вам на откуп! Он не должен остаться в живых!» Солдаты ринулись выполнять команду капитана. Вцепившись в него вдвоем, попытались повалить на землю. Между ними завязалась потасовка. Зрелище это забавляло капитана. Солдатам никак не удавалось свалить наземь, сломить сопротивление физически крепкого, хотя и изможденного Хуана Мануэля, который за сорок один год своей жизни не раз участвовал в подобных драках. Наконец солдатам удалось сорвать

с пленного всю одежду. Раздев его догола и надругавшись над ним под улюлюканье капитана, выполнили приказ: «Задушить!» Мародеры спешили представить свои действия как соответствующие приказу о чрезвычайном положении, узаконившему «убийство

на месте». Распространялся он только на экспедиционеров. Срок истекал 15 декабря, а было уже 16-е.

Бездыханное тело оставили на пустыре. Вряд ли на территории сентраля Ла-Норма за всю его долгую историю еще хоть раз происходили столь жестокие расправы над человеком. Конвой вернулся, доложил Марио Дакалю об умерщвлении жертвы, но их

тут же отправили обратно – удостовериться, что тот действительно мертв. Когда же, вернувшись на место святотатства, они подошли к неподвижно лежащему телу повстанца, оказалось, что сердце Мануэля Маркеса продолжало еще биться. Человек был жив! Тогда капитан, прицелившись дважды выстрелил ему в голову и приказал солдатам перенести тело в яму, которую только что заметил на противоположной стороне дороги, и присыпать землей. Закончилось все это 16 декабря в 7 часов вечера.

Имя Хуана Мануэля Маркеса хорошо знали на Кубе. Журналист и борец, профессиональный революционер, включившийся в активную борьбу с режимом Мачадо еще подростком. Его газета «Катапульта» в годы революции 30-х годов стала органом антиимпериалистической пропаганды. Партийная биография этого человека – история становления убежденного революционера. В самом начале своей политической карьеры он входил в состав левого крыла мелкобуржуазной партии аутентиков, но потом вышел из нее и вступил в партию ортодоксов, которую поддерживали широкие слои населения. Быть там, где народ, было сущностью политического кредо Хуана Мануэля Маркеса.

С искренней симпатией относился он и к Народно-социалистической (коммунистической) партии. Первому аресту подвергся в восемнадцать лет. В гаванской тюрьме он сдружился с Пабло Диасом. В Мексике оба вошли в состав Генерального штаба колонны. В своих воспоминаниях о первой встрече с Хуаном Мануэлем в тюрьме для политзаключенных Пабло Диас отмечает его редкую искренность, чистоту помыслов, мятежность духа и непокорность. Именно тогда, в тюрьме он написал первый в своей жизни сонет. Посвящен он был матери, сельской учительнице, которой Хуан обязан своим характером борца.

«Я в тюрьме, но не запятнал твое имя», - говорится в заключительной строке сонета. Мятежный дух привел его в ряды Движения 26 июля. С первой же встречи в больнице

с Фиделем они стали соратниками. На «Гранме» он назначил его своим заместителем.

Неоценим вклад Хуана Мануэля в подготовку экспедиции. Авторитет публициста и талант оратора – а ему не раз приходилось выступать в клубах кубинских эмигрантов

в Соединенных Штатах – он поставил на службу революции. Первым с яростью выступил в защиту Фиделя, когда политиканы попытались бросить тень на лидера революции.

Это был не только нежный и любящий сын, но и не менее ласковый отец, никогда не расстававшийся фотографией своей единственной дочери, Альбы. «Утренняя заря» - так это имя переводится на русский язык. После победы революции, когда следственные органы взялись за изучение обстоятельств гибели Хуана Мануэля, обнаруженная в архиве фотография Альбы стала той ниточкой, которая позволила распутать весь клубок охоты тайной полиции на этого человека.

Итог таков: останки всех погибших повстанцев (21 человек были свезены в одно место и представлены властям как «трофеи героической военной операции». Все это делалось в расчете на «заслуженные» награды и поощрения.

В обществе акция по высадке с «Гранмы» не получила своевременной поддержки. Народно-социалистическая партия была единственной органной силой, которая попыталась мобилизовать общественное мнение в защиту повстанцев. 12 декабря подпольная газета «Карта Семаналь» вышла большим тиражом под заголовком: «Остановить кровавую руку тирана!» В заявлении НСП говорилось: «Вне зависимости от нашего отношения к их методам и тактике мы сегодня стоим перед непреложным фактом: Движение 26 июля предприняло акцию, цель которой – свержение правительства Батисты – является справедливой. Правительство преследует их и стремится уничтожить

с жестокостью, присущей деспотии. Остановите кровавую руку тирана!».

Погибшие герои «Гранмы» - мои современники, многие из них – мои ровесники, а некоторые и моложе меня. На протяжении стольких лет общения с ними их тяга

к возвышенному, верность цели, альтруизм укрепляли мою веру в человека, который живет не мелкими эгоистическими интересами, а высокими идеалами и презирает мещанскую погоню за так называемым благополучием. У меня, тогда молодого историка, при первом же обращении к судьбе этих героев возникла мысль: если история как наука еще чего-то стоит, она обязана хранить как самые светлые свои страницы память о тех, кто отдал жизнь в борьбе за достоинство и честь человека. Для героев «Гранмы» стали путеводной звездой слова их идейного вдохновителя Хосе Марти:

«Если есть много людей, лишенных достоинства, то есть и те, кто является воплощением человеческого достоинства, и они восстанут с неудержимой силой против тех, кто отнимает у народа свободу, что равнозначно тому, чтобы отнять у него достоинство».

Вряд ли чувство собственного достоинства можно отнести к разряду врожденных качеств человека. Скорее всего, наоборот, ибо она требует глубокого понимания жизни и широты кругозора, а главное – умения подняться над всем низменным, что сидит

в каждом из нас. А это каждодневная работа над собой и прежде всего над собственной душой, развитие которой всегда сопряжено с поиском своего места в окружающем мире. И главное в этой работе – настрой ума и сердца, состояние духа и его стремление подняться на новую высоту, готовность к самопожертвованию.

Эти раздумья появились не сами по себе. Они навеяны характеристиками и поступками героев «Гранмы», среди которых своей тягой к самосовершенствованию –

а без нее нет и духовного роста как основы человеческого достоинства – выделяется Антонио Лопес Фернандес, Ньико. Априори у меня не было желания выделить именно этого человека из общей массы замечательных людей и соратников Фиделя.

Я не выбирала никого из героев специально, а просто шла по следам событий тех лет, и всякий раз в самых разных обстоятельствах этот юноша оказывался в центре внимания. Со всеми героями он был связан крепкими, хотя порой и невидимыми нитями. Однако это, наверное, тоже не самое главное. По моим впечатлениям, Ньико как никто другой воплотил в себе дух созидателя и преобразователя мира. С пятнадцати лет он – член союза молодых ортодоксов, неизменно сопровождавший Эдуардо Чибаса в его поездках

по стране. Он перенимал то лучшее, что нес в себе этот незаурядный лидер партии кубинского народа – ортодоксов. Ньико было всего двадцать лет, когда он принял участие в подготовке и штурма казармы Монкада. Именно тогда он созрел как цельная, мыслящая и убежденная личность. Он излучал добро и свет, так необходимые не на трибуне,

а в повседневной жизни, когда тебя окружают люди, жаждущие твоего тепла, слова, участия. В этом человеке покоряет крылатость его мечты, само умение мечтать. Мечта тянула его ввысь, но земля не отпускала: ежедневно, ежечасно приходилось думать о том, как заработать на кусок хлеба. Это был человек с врожденным чувством справедливости.

Не преувеличивая, скажу, что архивная папка, содержащая свидетельства его жизни, вызвала во мне необыкновенный душевный трепет. Магали положила ее на мой рабочий стол буквально за два дня до моего отъезда с Кубы. Времени для ее изучения почти не оставалось. Наскоро перелистывая ее содержимое, а успела всмотреться

в фотографии последних четырех лет жизни Ньико, прочитать письма. Особое внимание привлекло одно, адресованное Ондине Матеу. К первой страничке была приколота вырезка – то ли из газеты, то ли из журнала – со стихотворением Марии дель Кармен. Швейная булавка, скрепившая вырезку, успела слегка заржаветь. Письмо датировано

16 ноября. До отправки экспедиции оставалось ровно две недели. Я по сей день не знаю, кто вырезал эти стихи: сам Ньико или Ондина. Не исключено, что вырезка была подарена Ньико Ондиной (скорее всего, именно у нее под рукой могла оказаться швейная булавка) как талисман любви. А возможно, и сам Ньико в продолжение какого-то неоконченного разговора предлагал Ондине вернуться к теме величия любви мужчины и женщины. Возможно, возвращенная Ондине вырезка служила сигналом того, что близится их встреча. Не знаю, что было на самом деле, но именно такие ощущения остались тогда

в моей душе. Стихотворение предваряет строчка: «Cuando Dejes de Quereme» (орфография сохранена). Для себя я перевела это так: «Даже если покинешь, люби меня». С этим печальным, встревожившим меня стихотворением я тебя, читатель, уже успела познакомить в начале книги. Возможно, поспешила. Но даже эта спешка лишний раз доказывает, сколь дорога мне эта страничка жизни одного из самых любимых героев этой книги, хотя, если честно, мне дороги все – не как персонажи, а как прошедшие по этой земле люди, по чьему следу не только не зазорно, но и почетно идти.

Из всех экспедиционеров он выехал в Мексику последним, уже после того, как отправил всех остальных, кто входил в список. Я держу в руках его паспорт. Читаю сухие данные: имена родителей – Хуан и Консепсьон; место рождения – Гавана, Куба, дата рождения - 02.10.1932; семейное положение – холост; профессия – торговец; рост –

6 футов и 3 дюйма (более 190 см); цвет кожи – загорелый; цвет глаз – бурый (pardo; я расспрашивала Магали, какой это цвет, и она ответила: «как море перед грозой»); цвет волос – черный; номер паспорта – 37408, выдан – Гавана, 09.08.1956. Особые отметки: посольство Мексики – виза №6439 от 10.08.1956 для поездки в Мексику в качестве туриста. Выехал 10.10.1956.

Перед читателем прошла вся его жизнь, и она не кончилась с его гибелью. Ньико ушел в бессмертие. В Гаване в 1967 году был открыт бронзовый бюст борца, отдавшего свою жизнь за свободу Кубы. На открытии памятника Педро Мирет рассказал о своих впечатлениях. Вспомнил свою самую первую встречу с Ньико: тогда Педро поразили его высокий рост и худоба, которая делала Ньико еще выше, чем на самом деле. Встретились они 10 сентября 1952 года в спортивном зале Гаванского университета на тренировке

по стрельбе. Уже началась подготовка к штурму Монкады. Перед самым штурмом Фидель, восхищенный тем, как ответственно относится Ньико к любому порученному ему делу, назначил его инструктором по стрельбе и дал небольшую группу из числа будущих монкадистов. «Наше внимание, - отметил Педро Мирет, - привлекла его вежливость, столь отличавшая Ньико от других и столь для него характерная. Логично было и то, что он, простой рабочий, грузчик, не носил дорогих нарядов, и то, что он был тощим: голодал.

В его лице Революция потеряла одного из гениальных своих лидеров».

Тогда же, на открытии памятника выступил его соратник Рауль Кастро, вместе

с которым Ньико в ночь перед отплытием составлял то самое «Политическое завещание», о котором шла речь выше. К искренним словам Рауля трудно что-либо добавить и тем более бессмысленно их комментировать. Пусть они войдут в эту книгу как лавровый венок в память о короткой жизни этого беззаветного борца:

«Столько лет прошло с момента начала его благородной борьбы, но нам иногда становится стыдно за то, что до сих пор фигура Антонио Лопеса Фернандеса пребывает

в безвестности. И не только за это. А за то, что речь идет о человеке, который, несмотря

на недостаточно высокий уровень образования, обладал самым высоким уровнем культуры, какой только мог быть у простого кубинца в то время. Несмотря на препятствия и трудности, он обладал достаточной широтой взглядов и патриотизмом, чтобы стать пионером Новой Кубы.

Его величие этим не исчерпывается. Если мы углубимся в детали его короткой, но богатой, плодотворной жизни, то увидим по крайней мере несколько ярких примеров. Он проходил пешком много кварталов, чтобы сэкономить всего 6 сентаво на билет, в то время как в его кармане лежали 200 песо, принадлежавшие Движению. Важно вспомнить

об этом еще и потому, что пешком он шел в сандалиях на картонной подошве, поношенных и дырявых. Об этом нам известно не потому, что он нам рассказывал,

а потому, что мы видели это, живя с ним рядом. Имея в кармане деньги Движения, он позволял себе только чашку кофе с молоком. И это была вся его еда за целый день. Он критиковал, метко и по-братски, наши ошибки и слабости. Это была натура цельная, неподкупная, находящаяся в постоянном движении…

Такие люди, как Ньико, высекли ту искру, от которой разгорелся костер освободительной борьбы».