Джон Фаулз. Любовница французского лейтенанта 11 страница

самым неожиданным образом. Она опустилась перед ним на колени

Ужас охватил Чарльза; он представил себе, что может подумать тот, кому

случилось бы наблюдать эту сцену. Он отступил на шаг, словно желая остаться

незамеченным. Как ни странно, она казалась спокойной. Ее поступок не был

выходкой истерички. Только глаза выдавали напряженное чувство - чуждые

солнцу, навек залитые лунным светом глаза.

- Мисс Вудраф!

- Умоляю вас. Я еще не потеряла рассудка. Но я его потеряю, если мне

никто не поможет.

- Возьмите себя в руки. Если нас кто-нибудь увидит...

- Вы моя последняя надежда. Вы не жестоки, я знаю, что вы не жестоки.

Чарльз посмотрел на нее, в отчаянии огляделся по сторонам, потом

подошел, заставил подняться и, придерживая под локоть негнущейся рукой,

отвел под укрытие плюща. Она стояла перед ним, закрыв лицо руками. Наступило

одно из тех мучительных мгновений, когда человеческий разум внезапно

подвергается жестокой атаке сердца, и Чарльз с трудом удержался от того,

чтобы не прикоснуться к Саре.

- Поверьте, что ваши страдания не оставляют меня равнодушным. Но вы

должны понять, что я... я не могу ничего сделать.

Она торопливо заговорила, понизив голос:

- Я прошу вас только об одном - придите сюда еще раз. Я буду ожидать

здесь каждый день. Никто нас не увидит. - И, не обращая внимания на его

попытки разубедить ее, продолжала: - Вы добры, вы понимаете то, чего здесь,

в Лайме, никому не понять. Позвольте мне договорить. Два дня назад я едва не

поддалась безумию. Я чувствовала, что мне необходимо вас видеть, говорить с

вами. Я знаю, где вы остановились. Еще немного, и я бы пошла туда и спросила

вас... К счастью, последние остатки разума удержали меня у порога.

- Но это непростительно. Если я не ошибаюсь, вы угрожаете мне

скандалом.

Она изо всех сил замотала головой.

- Я скорее умру, чем дам вам повод так обо мне думать. Это совсем не

то. Я не знаю, как это выразить. Отчаяние внушает мне ужасные мысли. Я

начинаю страшиться самое себя. Я не знаю, что мне делать, куда пойти, у меня

нет никого, кто бы... умоляю вас... неужели вы не можете понять?

Чарльз думал только об одном - как поскорее выбраться из этой

чудовищной переделки, уйти от этих беспощадно откровенных, этих обнаженных

глаз.

- Я должен идти. Меня ожидают на Брод-стрит.

- Но вы" еще придете?

- Я не могу, я...

- Я гуляю здесь каждый понедельник, среду и пятницу. Если у меня нет

других обязанностей.

- Но то, что вы предлагаете... Я настаиваю, чтобы миссис Трэнтер...

- Я не могу сказать правду в присутствии миссис Трэнтер.

- Тогда она навряд ли предназначена для ушей человека совершенно

постороннего... и к тому же другого пола.

- Совершенно посторонний человек... и к тому же другого пола... часто

бывает самым непредвзятым судьей.

- Я хотел бы истолковать ваше поведение в благоприятном свете, но

вынужден повторить, что крайне удивлен тем, как вы...

Но она по-прежнему не сводила с него взгляда, и он не смог закончить

свою мысль. Вы уже, наверное, заметили, что у Чарльза не было одного языка

для всех. Чарльз с Сэмом поутру, Чарльз с Эрнестиной за веселым обедом и

теперь Чарльз в роли Растревоженной Благопристойности - едва ли не три

разных человека, а в дальнейшем появятся еще и другие. С точки зрения

биологии, мы можем объяснить это дарвиновским термином " защитная окраска" -

способность выжить, научившись сливаться с окружающей средой, безоговорочно

принимать законы своего века или касты. Однако этому спасительному бегству в

лоно условностей можно дать и социологическое объяснение. Человек, которого

подстерегало столько опасностей - всепроникающий экономический гнет, страх

перед сексуальностью, поток механической науки, - неизбежно вынужден был

закрывать глаза на свою нелепую скованность. Лишь немногие викторианцы

решались подвергнуть сомнению достоинства такой защитной окраски, но именно

это выражал сейчас взгляд Сары. За этим взглядом, прямым, хотя и робким,

скрывались вполне современные слова: " А ну-ка, Чарльз, выкладывай все как

есть! " Взгляд этот выбивал почву из-под ног того, к кому был обращен.

Эрнестина и женщины ей подобные всегда держались так, словно были одеты в

стекло, - они являли собою нечто бесконечно хрупкое, даже когда запускали в

вас томиком стихов. Они поощряли личину, безопасное расстояние, а эта

девушка, на вид само смирение, все это отвергала. Пришел его черед смотреть

в землю.

- Я отниму у вас не больше часа.

Он понял, что окаменелости ему подарили неспроста - едва ли на их

поиски ушел всего один лишь час.

- Если я соглашусь, хотя и с величайшей неохотой...

Она угадала его мысль и подхватила, понизив голос:

- Вы окажете мне такую услугу, что я последую вашему совету, каков бы

он ни был.

- Он будет, безусловно, состоять в том, что мы ни в коем случае не

должны больше рисковать...

Пока он подыскивал подходящую условную формулу, Сара вновь

воспользовалась паузой.

- Это мне понятно. Равно как и то, что у вас есть более важные

обязательства.

Выглянувшее ненадолго солнце теперь окончательно скрылось. Стало

по-вечернему прохладно. У Чарльза было такое чувство, словно он шел дорогой,

ведущей по равнине, и вдруг очутился на краю пропасти. Он понял это, глядя

на склоненную голову Сары. Он не мог бы объяснить, что завлекло его сюда,

почему он неправильно прочел карту, но чувствовал, что поддался соблазну и

сбился с пути. И тем не менее готов был совершить еще одну глупость.

Она сказала:

- Я не нахожу слов, чтобы благодарить вас. Я буду здесь в те дни, что я

назвала. - И, словно эта прогалина была ее гостиной, добавила: - Не смею вас

больше задерживать.

Чарльз поклонился, помешкал, бросил на нее последний неуверенный взгляд

и отвернулся. Через минуту он уже продирался сквозь дальние заросли плюща,

затем, не разбирая дороги, пустился вниз по склону, гораздо больше напоминая

испуганного самца косули, нежели умудренного опытом английского джентльмена.

Он выбрался на главную тропу, пересекающую террасы, и зашагал обратно в

Лайм. Раздался первый крик совы; но Чарльзу этот день казался на редкость

лишенным мудрости. Надо было выказать твердость; сразу же уйти; вернуть ей

панцири; предложить, нет - приказать ей найти другой выход из своего

отчаянного положения. Он чувствовал, что его перехитрили; он даже решил

остановиться и дождаться ее. А между тем ноги все быстрее уносили его прочь.

Он видел, что готов вторгнуться в область недозволенного, вернее, что

недозволенное готово вторгнуться в его жизнь. Чем больше он удалялся от Сары

во времени и пространстве, тем яснее сознавал всю несуразность своего

поведения. В ее присутствии он как бы ослеп, увидел в ней совсем не то, чем

она на самом деле была: женщиной, вне всякого сомнения, опасной, которая -

быть может, бессознательно, но совершенно очевидно - испытывала жестокую

эмоциональную неудовлетворенность и социальное возмущение.

Однако на сей раз он даже не раздумывал, следует ли ему рассказать все

Эрнестине, - он знал, что не расскажет. Ему было так стыдно, как если б он

тайком от нее шагнул с Кобба на корабль, отплывающий в Китай.

Так как рождается гораздо более особей каждого вида, чем сколько их

может выжить, и так как, следовательно, постоянно возникает борьба за

существование, то из этого вытекает, что всякое существо, которое в сложных

и нередко меняющихся условиях его жизни хотя бы незначительно изменится в

направлении для него выгодном, будет иметь более шансов выжить и таким

образом подвергнется естественному отбору

Ч. Дарвин. Происхождение видов (1859)

В действительности, однако, жертва, направлявшаяся в Китай, собиралась

в тот вечер вместе с Эрнестиной сделать сюрприз тетушке Трэнтер. Обе дамы

должны были отобедать у него в " Белом Льве". Было приготовлено блюдо из

сочных, первых в этом сезоне, омаров, отварен лосось, приплывший из моря на

нерест, перерыты гостиничные погреба, а доктора, которого мы уже мельком

видели у миссис Поултни, завербовали для восполнения недостающего числа лиц

мужского пола.

Будучи местной знаменитостью, он считался такой же богатой добычей в

лаймской реке супружества, как лосось (которого ему тем вечером предстояло

отведать) в реке Экс. Эрнестина безжалостно дразнила им тетку, обвиняя это

на редкость кроткое существо в бессердечной жестокости к несчастному

одинокому человеку, который всю жизнь тоскует, тщетно домогаясь ее руки и

сердца. Однако герой этой драмы благополучно прожил одиноким и несчастным с

лишком шестьдесят лет, и потому в его тоске позволительно усомниться так же,

как и в ее бессердечной жестокости.

Дело в том, что доктор Гроган был такой же закоренелый старый холостяк,

как миссис Трэнтер - старая дева. Этот ирландец в полной мере обладал

присущей его племени (и скопцам) удивительной способностью порхать,

распускать хвост и расточать комплименты женщинам, не позволяя ни одной из

них завладеть его сердцем. Маленький, сухощавый, вылитый кобчик, он бывал

резок, порою даже свиреп, но в подходящей компании легко смягчался и

придавал приятную терпкость лаймскому обществу. Казалось, он все время

кружит над вами, готовый камнем упасть на любую глупость, но если вы ему

понравились, сыпал остротами и излучал доброжелательность как человек,

который жил и научился по-своему давать жить другим. У него была слегка

подмоченная репутация - по происхождению католик, он, выражаясь современным

языком, отчасти напоминал человека, который в 1930-е годы со стоял.в

компартии, и хотя теперь принят в порядочном обществе, все еще несет на себе

клеймо дьявола. Никто не сомневался - в противном случае миссис Поултни

никогда не допустила бы его до своей особы, - что ныне доктор (подобно

Дизраэли) - достойный член англиканской церкви. Да и могло ли быть иначе -

ведь он (в отличие от Дизраэли) исправно посещал по воскресеньям утреннюю

службу. А что человек может быть настолько равнодушен к религии, что готов

ходить и в мечеть, и в синагогу, лишь бы туда ходили молиться все, - было

выше разумения местных обывателей. К тому же он был прекрасный врач, глубоко

сведущий в самой важной отрасли медицины - психологии пациентов. Он держал в

страхе божием тех, кто втайне этого желал, и - по мере надобности - мог с

таким же успехом поддразнить, утешить или закрыть на многое глаза.

В Лайме вряд ли нашелся бы больший охотник хорошо поесть и выпить, а

так как обед, которым его угостили Чарльз с " Белым Львом", пришелся ему по

вкусу, он незаметно взял на себя роль хозяина. Он учился в Гейдельберге,

практиковал в Лондоне, знал свет и все его дурачества, как может знать их

только умный ирландец, - иными словами, когда память и опыт его подводили,

воображение тотчас восполняло пробел. Никто не верил всем его россказням, но

никто не слушал их от этого с меньшим удовольствием. Миссис Трэнтер,

вероятно, знала их не хуже остальных - ведь они с доктором были старые

друзья, и ей наверняка было известно, насколько каждая новая версия

отличается от предыдущей; тем не менее она смеялась больше всех, а порою так

неудержимо, что я даже боюсь себе представить, что было бы, случись столпу

общества повыше, на холме, это услышать.

В другое время такой вечер доставил бы Чарльзу удовольствие - в

значительной степени благодаря маленьким вольностям языка и сюжетов, которые

позволил себе доктор Гроган в своих рассказах, особенно когда от жирного

лосося остался один лишь препарированный скелет и мужчины перешли к графину

портвейна - вольностям, считавшимся не совсем comme il faut {Приличный

(франц.).} в том обществе, украшением коего учили быть Эрнестину. Раз или

два Чарльз заметил, что она слегка шокирована - чего отнюдь нельзя было

сказать о тетушке Трэнтер, и его охватила тоска по более свободным нравам,

которые господствовали во времена юности двоих его старших гостей и к

которым они все еще с удовольствием возвращались. При виде озорных искорок в

глазах доктора и неумеренного веселья миссис Трэнтер его начало тошнить от

его собственной эпохи с ее удушливой благопристойностью, с ее поклонением

машине - и не только машине как таковой в промышленности и транспорте, но и

гораздо более страшной машине, в которую уже начали вырождаться общественные

условности.

Столь похвальная беспристрастность, как может показаться, едва ли

согласовывалась с его собственным поведением в более ранние часы того же

дня. Чарльз так прямо не ставил этого себе в упрек, но и не остался

совершенно слеп к своей непоследовательности. Круто изменив теперь свой

курс, он сказал себе, что принял мисс Вудраф слишком уж всерьез, что, если

можно так выразиться, рассматривал ее скорее в микроскоп, чем в телескоп. Он

был особенно внимателен к Эрнестине - она успела оправиться от своего

недомогания, но казалась менее оживленной, чем обычно, хотя трудно сказать,

было ли то следствием мигрени или же буйного ирландского хоровода анекдотов

доктора. И однако вновь, как давеча на концерте, Чарльза кольнула мысль, что

есть в ней что-то плоское, что остроумие ее отнюдь не происходит, как

следует в буквальном смысле слова, из остроты ума. Не похожа ли эта девица с

ее притворно скромной и многозначительной миной на некий автомат, на

хитроумную заводную куклу из сказок Гофмана?

Но потом он подумал: она ведь дитя среди троих взрослых, и нежно пожал

ей руку под столом красного дерева. Она вспыхнула и была в эту минуту

очаровательна.

Два наши джентльмена - рослый Чарльз, который отдаленно напоминал

покойного принца-консорта, и худощавый маленький доктор - проводили наконец

дам обратно домой. Была половина одиннадцатого - час, когда светская жизнь в

Лондоне только начиналась, но здесь город давно уже погрузился в привычный

долгий сон. И когда за дамами закрылась дверь, все еще улыбавшиеся

джентльмены увидели, что кроме них на Брод-стрит нет ни живой души.

Доктор потер кончик носа.

- А вам, сэр, я прописал бы сейчас хороший стакан пунша, приготовленный

моею ученой рукой. - Чарльз хотел было вежливо отказаться, но Гроган

продолжал: - Предписание врача. Dulce est desipere, как сказал поэт. Сладко

выпить в приятной компании {Доктор шутливо перефразирует и сокращает

латинский стих: " Сладко подурачиться при случае".}.

Чарльз улыбнулся:

- Если грог будет лучше, чем латынь, тогда - с величайшим

удовольствием.

Итак, минут, через десять Чарльз уютно расположился в " каюте", как

доктор Гроган называл свой кабинет на третьем этаже с фонарем, выходившим на

маленький залив между Воротами Кобб и самим Коббом. Вид из этой комнаты,

сказал ему ирландец, особенно восхитителен летом, благодаря приезжающим на

морские купанья нереидам. Может ли врач найти лучший способ соединения

приятного с полезным, чем прописывать своим пациентам то, что так ласкает

его взор? На столике в фонаре стоял изящный маленький медный телескоп

Грегори. Доктор лукаво щелкнул языком и подмигнул.

- Разумеется, исключительно для астрономических наблюдений.

Чарльз высунулся из окна и вдохнул соленый воздух; на берегу справа

чернели прямоугольные квадратные силуэты передвижных купален, откуда

являлись нереиды. Но единственною музыкой, которая донеслась до него из

ночной тиши, был шорох волн, набегавших на прибрежную гальку, да хриплые

крики чаек, что заночевали на далекой глади моря. Позади, в освещенной

лампой комнате, что-то тихонько позвякивало - это доктор готовил свое

" лекарство". Чарльзу казалось, будто он висит между двумя мирами - между

уютной теплой цивилизацией у него за спиной и холодной черной тайной за

окном. Мы все пишем стихи; поэты отличаются от остальных лишь тем, что пишут

их словами.

Грог удался на славу, его дополнила приятная неожиданность в виде

бирманской сигары; к тому же оба наших героя жили еще в таком мире, где у

людей разных профессий было общее поле знаний, общий запас информации,

известный набор правил и закрепленных значений. Какой врач сегодня знает

классиков? Какой дилетант может свободно беседовать с ученым? Их мир еще не

был подавлен тиранией специализации, и я (равно как и доктор Гроган, в чем

вы не замедлите убедиться) не хотел бы, чтобы вы путали прогресс со

счастьем.

Некоторое время оба молчали, с наслаждением погружаясь обратно в тот

мужской, более серьезный мир, который дамы и званый обед заставили их

покинуть. Чарльзу любопытно было узнать, каких политических взглядов

придерживается доктор, и, чтобы подойти к этой теме, он спросил, чьи бюсты

белеют на полках среди книг хозяина.

- Quisque suos patimur manes. Это цитата из Вергилия, и означает она

примерно следующее: " Выбирая богов, мы выбираем свою судьбу", - с улыбкой

заметил доктор.

Чарльз улыбнулся ему в ответ.

- Мне кажется, я узнаю Бентама.

- Совершенно верно. А другая глыба паросского мрамора - это Вольтер.

- Из чего я заключаю, что мы сторонники одной партии.

Доктор усмехнулся.

- Разве у ирландца есть другой выбор?

Чарльз жестом подтвердил, что нет, а затем попытался объяснить, почему

сам он тоже либерал.

- Мне кажется, Гладстон по крайней мере признает, что моральные устои

нашего времени насквозь прогнили.

- Помилуй Бог, уж не социалиста ли я перед собою вижу?

- Пока еще нет, - засмеялся Чарльз.

- Предупреждаю вас - в этот век ханжества и пара я могу простить

человеку все, кроме " живой веры".

- Разумеется, разумеется.

- В молодости я был последователем Бентама. Вольтер прогнал меня из

лона римской церкви, а Бентам - из лагеря тори. Но вся эта нынешняя болтовня

насчет расширения избирательного права... нет, это не по мне. Я гроша

ломаного не дам за происхождение. Какой-нибудь герцог или - да простит меня

Господь - сам король - может быть так же глуп, как первый встречный. Но я

благодарен матери-природе за то, что через пятьдесят лет меня не будет в

живых. Когда правительство начинает бояться толпы, это значит, что оно

боится самого себя. - Доктор весело сверкнул глазами. - Знаете, что сказал

мой соотечественник чартисту, который явился в Дублин проповедовать свое

кредо? " Братья! - воскликнул чартист, - разве вы не согласны, что один

человек ничем не хуже другого? " " Ей-ей, ваша правда, господин оратор, -

кричит ему в ответ Падди. - И даже лучше, черт побери! " - Чарльз улыбнулся,

но доктор предостерегающе поднял палец. - Вы улыбаетесь, Смитсон, но

заметьте: Падди-то был прав. Это не просто ирландская прибаутка. Это " и даже

лучше" в конце концов погубит наше государство. Попомните мое слово.

-А ваши домашние боги - разве за ними нет никакой вины? Кто

проповедовал наибольшее счастье наибольшего числа?

- Я отвергаю не самый этот афоризм, а лишь способ его применения. В дни

моей молодости прекрасно жили без Великого носителя цивилизации (доктор имел

в виду железные дороги). Вы не принесете счастья большинству людей, заставив

их бегать прежде, чем они научатся ходить.

Чарльз вежливо пробормотал нечто, долженствующее означать согласие. На

то же больное место он наткнулся у своего дяди - человека совсем других

политических взглядов. Многие из тех, кто боролся за первый Билль о реформе

в 1830-е годы, три десятилетия спустя боролись против второго Билля. Они

чувствовали, что их век поражен двуличием и оппортунизмом, которые пробудили

опасный дух зависти и смуты. Быть может, доктор, родившийся в 1801 году,

был, в сущности, обломком августинианского гуманизма и для него понятие

прогресса было слишком тесно связано с понятием упорядоченного общества -

если понимать под порядком то, что позволяло ему всегда оставаться самим

собой, то есть человеком, который гораздо ближе к потенциальному либералу

Берку, нежели к потенциальному фашисту Бентаму. Однако нельзя сказать, что

его поколение было совсем уж неправо в своих подозрениях насчет Новой

Британии и ее государственных деятелей, выдвинувшихся во время

продолжительного экономического бума после 1850 года. Многие более молодые

люди - и такие незаметные, как Чарльз, и такие прославленные, как Мэтью

Арнольд - разделяли эти подозрения. Разве позже не ходили слухи, что якобы

обращенный в истинную веру Дизраэли бормотал на смертном одре

древнееврейские слова заупокойной молитвы? И разве под мантией благородного

оратора Гладстона не скрывался величайший в современной политической истории

мастер двусмысленных заявлений и смелых призывов, выродившихся в трусость?

Когда невозможно понять тех, кто занимает наивысшие посты, что говорить о

низших... но пора.переменить тему. Чарльз спросил доктора, интересуется ли

тот палеонтологией.

- Нет, сэр, честно вам признаюсь. Мне не хотелось портить такой

замечательный обед. Но я убежденный неоонтолог. - Он улыбнулся Чарльзу из

глубины своего необъятного кресла. - Когда мы будем больше знать о живых,

настанет время гоняться за мертвецами.

Чарльз проглотил упрек и воспользовался представившейся возможностью.

- На днях я познакомился с таким образчиком местной флоры, что готов

отчасти с вами согласиться. - Он нарочно умолк. - Очень странный случай.

Вам, без сомнения, известно о нем больше, чем мне. - Почувствовав, что столь

замысловатое вступление может навести на мысль о чем-то большем, нежели

случайный интерес, он торопливо закончил: - Ее фамилия, кажется, Вудраф

{Woodruff (англ.) - ясменник пахучий, травянистое растение, встречающееся в

окрестностях Лайм-Риджиса.}. Она служит у миссис Поултни.

Доктор смотрел на серебряный подстаканник, в котором он держал свой

стакан с грогом.

- А-а, вот оно что. Несчастная Трагедия.

- Быть может, это профессиональная тайна? Она ваша пациентка?

- Я пользую миссис Поултни, но я не позволю никому дурно отзываться о

ней.

Чарльз украдкой на него взглянул. Сомнений быть не могло - в глазах

доктора, спрятанных за квадратными стеклами очков, блеснул свирепый огонек.

Едва заметно улыбнувшись, гость опустил глаза.

Гроган наклонился и помещал огонь.

- Мы знаем больше об этих ваших окаменелостях на побережье, чем о том,

что происходит в уме этой девицы. Недавно один толковый немецкий врач

подразделил меланхолию на несколько классов. Первый он называет природной

меланхолией. Имеется в виду, что человек просто рожден с меланхолическим

темпераментом. Другой класс он называет случайной меланхолией, вызванной

каким-то случаем. Ею, как вы знаете, временами страдаем мы все. Третий он

называет скрытой меланхолией. Этим он, бедняга, на самом деле хочет сказать,

что понятия не имеет, какой дьявол ее вызывает.

- Но ведь болезнь мисс Вудраф вызвана именно таким случаем.

- Полноте, неужели она первая молодая женщина, которую соблазнили и

бросили? Да я вам назову с десяток других здесь, в Лайме.

- При таких же чудовищных обстоятельствах?

- Иногда при более чудовищных. А сейчас все они веселы, как пташки.

- Значит, вы зачисляете мисс Вудраф в разряд скрытых меланхоликов?

Доктор помолчал.

- Однажды меня пригласили... вы, конечно, понимаете, что все это под

строжайшим секретом... пригласили к ней около года назад. Я сразу понял, в

чем дело, - плачет без причины, ни с кем не разговаривает, особенное

выражение глаз. Классические симптомы меланхолии Я знал ее историю. И

Тальботов я тоже знаю - когда это случилось, она была у них гувернанткой.

Ну, думаю, причина ясна - не то что шести недель, шести дней под крышей

Мальборо-хауса достаточно, чтобы любого нормального человека довести до

безумия. Между нами, Смитсон, я, старый язычник, был бы рад-радехонек, если

б эта цитадель благочестия сгорела до основания - и хозяйка вместе с ней. И

будь я проклят, если не спляшу джигу на пепелище.

- Пожалуй, я бы охотно к вам присоединился.

- Не вы один, клянусь Небом. - Доктор отхлебнул грога. - Весь город бы

сбежался. Однако это пустая болтовня Я сделал для этой девушки все, что

только мог. Но я сразу понял, что излечить ее можно лишь одним способом.

- Убрать ее оттуда.

Доктор энергично кивнул.

- Две недели спустя эта красотка идет по направлению к Коббу, а тут как

нарочно Гроган возвращается домой. Я веду ее к себе. Я с нею беседую. Я

ласков с ней так, как будто она моя любимая племянница. Но она закусила

удила и ни с места. И не то чтоб я ограничился одними разговорами. В

Эксетере практикует мой коллега. Прекрасный человек, очаровательная жена,

четверо детишек - сущие ангелочки, и он как раз ищет гувернантку. Я все это

ей говорю.

- И она не поддается?

- Ни на йоту. Вы только послушайте. Миссис Тальбот кротка, как

голубица. Она первым делом предлагает девушке вернуться. Так нет же - она

поступает в дом, про который всем известно, что это юдоль скорби, к хозяйке,

для которой нет разницы между слугою и рабом, на должность ничем не лучше

подушки, набитой колючками утесника. Сидит там - и все. Вы не поверите,

Смитсон, но предложите вы этой девушке английский трон, и я ставлю тысячу

фунтов против пенни, что она и ухом не поведет

- Но... но это непостижимо. Судя по вашим словам, она отказалась именно

от того, что собирались предложить ей мы. Мать Эрнестины...

- Зря потратит время, друг мой, при всем моем уважении к этой даме. -

Мрачно улыбнувшись Чарльзу, он наполнил оба стакана грогом из ведерка,

стоявшего на выступе в камине. - Достопочтенный доктор Хартман описывает

весьма сходные случаи. Один из них заслуживает особого внимания. Это история

молодой вдовы, если я не ошибаюсь, из Веймара. Муж, кавалерийский офицер,

стал жертвой несчастного случая во время военных учений. Некоторое сходство,

как видите, есть. Жена пребывает в глубоком трауре. Как и следовало ожидать.

А дальше, Смитсон, это продолжается в том же духе год за годом. В доме

запрещается что-либо менять. Одежда покойного висит в его шкафу, трубка

лежит рядом с его любимым креслом, даже письма, которые пришли ему после

смерти, лежат все там же... - доктор указал куда-то в сумрак за спиною

Чарльза, - на том же серебряном подносе, нераспечатанные, пожелтевшие, год

за годом. - Он умолк и улыбнулся: - Ваши аммониты не хранят подобных тайн.

Но послушайте, что пишет о них доктор Хартман. - Он остановился перед

Чарльзом и указательным пальцем как бы направил свои слова прямо в него. -

Судя по всему, эта женщина пристрастилась к своей меланхолии, как морфинист

к морфию. Теперь вы видите, как обстоит дело? Ее скорбь становится ее

счастьем. Она хочет быть жертвой, влекомой на заклание. Там, где мы с вами

отпрянули бы назад, она летит вперед. Она одержима. - Он снова уселся. -

Темный случай. Чрезвычайно темный случай.

Некоторое время оба молчали. Чарльз бросил в камин окурок сигары,

который на мгновенье занялся ярким пламенем. Задавая следующий вопрос, он не

нашел в себе сил посмотреть доктору в глаза.

- И она никому не открыла, что происходит у нее в душе?

- Ее ближайшая подруга, конечно, миссис Тальбот. Но она мне сказала,

что девушка ничего не открывает даже ей. Я льстил себя надеждой... но

потерпел фиаско.

- Что, если... если она откроет свои чувства какому-нибудь

доброжелателю...

- Тогда она исцелится. Но она не желает исцеляться. Она подобна

больному, который отказывается принимать лекарство.

- Но в таком случае вы, я полагаю...

- Как можно принудить к чему-нибудь человеческую душу, молодой человек?