Джон Фаулз. Любовница французского лейтенанта 15 страница

эти две пары изумленных глаз, она быстро пошла вперед и скрылась за живой

изгородью, окружавшей поле над сыроварней.

Одна из женщин, стоявших внизу, была жена сыровара. Вторая - миссис

Фэрли.

Я однажды слышал, будто типичным викторианским присловьем было " Не

забывайте, что он ваш дядя".

Дж. М. Янг. Викторианские очерки

- Это чудовищно. Чудовищно. Я уверена, что он потерял рассудок.

- Он потерял чувство меры. А это не совсем одно и то же.

- Но почему именно сейчас?

- Милая Тина, Купидон известен своим презрением к чужим удобствам.

- Вы прекрасно знаете, что дело вовсе не в Купидоне.

- Боюсь, что именно в нем. Старые сердца наиболее чувствительны.

- Это все из-за меня. Я знаю, что я ему не нравлюсь.

- Полноте, что за чепуха.

- Совсем не чепуха. Я отлично знаю, что для него я дочь суконщика.

- Милая моя девочка, возьмите себя в руки.

- Я сержусь только оттого, что речь идет о вас.

- В таком случае, предоставьте мне сердиться самому.

Наступило молчание, которое дает мне возможность сообщить, что

вышеозначенный разговор происходил в непарадной гостиной миссис Трэнтер.

Чарльз стоял у окна, спиной к Эрнестине, которая только что плакала, а

теперь сидела и гневно мяла кружевной платочек.

- Я знаю, как вы любите Винзиэтт.

О том, что Чарльз собирался ответить, можно лишь строить догадки, ибо в

эту минуту дверь отворилась и на пороге показалась радостно улыбающаяся

миссис Трэнтер.

- Вы так скоро вернулись!

Была половина десятого вечера, а утром Чарльз еще только подъезжал к

Винзиэтту.

Чарльз печально улыбнулся.

- Мы очень быстро... покончили с делами.

- Произошло нечто ужасное и постыдное.

Миссис Трэнтер с тревогой взглянула на трагическое и возмущенное лицо

племянницы, которая продолжала:

- Чарльза лишили наследства!

- Лишили наследства?

- Эрнестина преувеличивает. Дядя просто решил жениться. Если ему

посчастливится и у него родится сын и наследник...

- Посчастливится! - Эрнестина негодующе сверкнула глазами на Чарльза.

Миссис Трэнтер в смятении переводила взгляд с одного лица на другое.

- Но... кто его невеста?

- Ее зовут миссис Томкинс. Она вдова.

- И достаточно молодая, чтобы родить ему дюжину сыновей.

- Едва ли так много, - улыбнулся Чарльз, - но она достаточно молода,

чтобы родить одного.

- Вы ее знаете?

Эрнестина не дала ему ответить.

- Вот это-то как раз и постыдно. Всего два месяца назад дядюшка в

письме к Чарльзу издевался над этой женщиной, а теперь он перед нею

пресмыкается.

- Дорогая Эрнестина!

- Я не хочу молчать! Это уж слишком. Все эти годы...

Чарльз досадливо вздохнул и обратился к миссис Трэнтер.

- Сколько я понимаю, она из весьма почтенной семьи. Ее муж командовал

гусарским полком и оставил ей порядочное состояние. Нет никаких оснований

подозревать ее в корыстных целях.

Испепеляющий взгляд, брошенный на него Эрнестиной, ясно

свидетельствовал о том, что, по ее мнению, для этого есть все основания.

- Я слышал, что она весьма привлекательна.

- Она наверняка любит охотиться с собаками.

Чарльз мрачно улыбнулся Эрнестине, которая намекала как раз на то, за

что успела попасть в немилость к чудовищу дяде.

- Наверняка. Но это еще не преступление.

Миссис Трэнтер плюхнулась в кресло и снова принялась переводить взгляд

с одного молодого лица на другое, пытаясь, как всегда в подобных случаях,

отыскать хоть слабый луч надежды.

- Но ведь он слишком стар, чтобы иметь детей?

Чарльз мягко улыбнулся ее наивности.

- Ему шестьдесят семь лет, миссис Трэнтер. Он еще не слишком стар.

- Зато она ему во внучки годится.

- Милая Тина, единственное, что остается человеку в таком положении -

это сохранять достоинство. Я вынужден просить вас ради меня не сердиться. Мы

должны сделать хорошую мину при дурной игре.

Увидев, каких трудов ему стоит скрывать свое огорчение, Эрнестина

поняла, что ей следует переменить роль. Она бросилась к нему, схватила его

руку и поднесла ее к губам. Он привлек ее к себе, поцеловал в макушку, но

обмануть его ей не удалось. Землеройка и мышь, быть может, с виду похожи, но

- увы - только с виду; и хотя Чарльз не мог найти точное определение тому,

как Эрне стина вела себя, услыхав столь неприятную и даже скандальную

новость, это скорее всего было бы: " не достойно леди". С двуколки,

доставившей его из Эксетера, он соскочил прямо у дома миссис Трэнтер и

ожидал нежного сочувствия, а отнюдь не ярости, которой Эрнестина хотела

подладиться к его оскорбленному самолюбию. Быть может, в том-то и. было дело

- Эрнестина не поняла, что джентльмен никогда не выкажет гнева, который, по

ее мнению, он должен испытывать. Однако в эти первые минуты она слишком уж

напоминала дочь суконщика, которой натянули нос при продаже сукна и которая

лишена традиционной невозмутимости, этой великолепной способности

аристократа ни в коем случае не позволять превратностям судьбы поколебать

его принципы.

Он усадил Эрнестину обратно на софу, с которой она спрыгнула. Разговор

о решении, которое он принял во время своего долгого обратного пути и

которое являлось главной причиной его визита, придется, очевидно, отложить

на завтра. Он попытался показать, как следует себя вести, но не нашел ничего

лучшего, чем непринужденно переменить тему.

- А какие знаменательные события произошли сегодня в Лайме?

Словно вспомнив о чем-то, Эрнестина обратилась к тетке.

- Вы что-нибудь о ней узнали? - и, не дожидаясь ответа, взглянула на

Чарльза. - Одно событие действительно произошло. Миссис Поултни уволила мисс

Вудраф.

Чарльз почувствовал, что его сердце на секунду перестало биться. Однако

если замешательство и выразилось на его лице, оно осталось незамеченным

благодаря тому, что тетушке Трэнтер не терпелось сообщить Чарльзу новость,

из-за которой ее не было дома, когда он вернулся. Грешницу, по-видимому,

уволили накануне вечером, но ей было позволено провести одну последнюю ночь

под кровом Мальборо-хауса. Рано утром за ее сундуком явился носильщик, и ему

велели отнести вещи в " Белый Лев". Тут Чарльз в буквальном смысле слова

побелел, но следующая фраза миссис Трэнтер тотчас его успокоила.

- Там контора пассажирских карет, - пояснила она.

Омнибусы на линии Дорчестер - Эксетер не спускались с крутого холма в

Лайм, и на них надо было пересаживаться в четырех милях к западу на

перекрестке лаймской дороги и почтового тракта.

- Но миссис Ханикот говорила с носильщиком. Он утверждает, что мисс

Вудраф он не застал. Горничная сказала, что она ушла на рассвете и оставила

только распоряжение насчет сундука.

- И с тех пор?..

- Никаких известий.

- Вы виделись со священником?

- Нет, но мисс Тримбл уверяет, что сегодня утром он приходил в

Мальборо-хаус. Ему сказали, что миссис Поултни нездорова. Он разговаривал с

миссис Фэрли. Ей известно только, что миссис Поултни узнала нечто ужасное,

что она была глубоко потрясена и возмущена...

Добрая миссис Трэнтер прервала свою речь. Собственная неосведомленность

явно огорчала ее не меньше, чем исчезновение Сары. Она пыталась заглянуть в

глаза племяннице и Чарльзу. Что могло случиться? Что могло случиться?

- Ей вообще не следовало поступать в Мальборо-хаус. Это все равно, что

отдать овцу на попечение волка. - Эрнестина посмотрела на Чарльза, надеясь,

что он подтвердит ее мнение.

Он был встревожен гораздо больше, чем можно было заключить по его

невозмутимому виду.

- А не может быть, чтобы она... - начал он, обращаясь к миссис Трэнтер.

- Этого-то мы все и опасаемся. Священник послал людей на поиски в

сторону Чармута. Она часто гуляет там по утесам.

- И что же?

- Они ничего не нашли.

- А те люди, у которых она раньше служила...

- К ним тоже ходили. Они ничего о ней не знают.

- А Гроган? Разве его не вызвали в Мальборо-хаус? - Ловко

воспользовавшись этим именем, Чарльз обернулся к Эрнестине. - В тот вечер,

когда мы с ним пили грог... он о ней упоминал. Я знаю, что он озабочен ее

положением.

- Мисс Тримбл видела, как в семь часов вечера он разговаривал со

священником. Она уверяет, что он был ужасно взволнован. И сердит. Это ее

доподлинные слова.

Ювелирная лавка мисс Тримбл была весьма удачно расположена в нижней

части Брод-стрит, и благодаря этому к ней стекались все городские новости.

Добродушное лицо миссис Трэнтер выразило нечто совершенно немыслимое -

крайнюю суровость.

- Я не пойду к миссис Поултни, как бы серьезно она ни заболела.

Эрнестина закрыла лицо руками.

- О, какой ужасный сегодня день!

Чарльз смотрел на обеих дам.

- Не зайти ли мне к Грогану?

- О Чарльз, что вы можете сделать? На поиски уже послали достаточно

людей.

Чарльз, разумеется, думал совсем о другом. Он догадывался, что

увольнение Сары связано с ее прогулками по террасам, и, разумеется,

испугался, что ее могли видеть там с ним. От страшного волнения он не

находил себе места. Нужно было немедленно выяснить, что известно в городе о

причине ее увольнения. Атмосфера этой маленькой гостиной внезапно вызвала у

него приступ клаустрофобии. Он должен остаться один. Он должен подумать, что

делать. Если Сара еще жива - хотя кто может сказать, на какое безумство она

могла решиться в приступе отчаяния этой ночью, пока он спокойно спал в

эксетерской гостинице? - но если она еще дышит, он догадывался, где она, и

словно тяжелой пеленой его окутало сознание того, что во всем Лайме только

он один это знает. Но не смеет ни с кем этим знанием поделиться.

Через несколько минут он уже спускался к гостинице " Белый Лев". Было

тепло, но облачно. Сырой воздух лениво гладил пальцами щеки. В горах и в его

сердце собиралась гроза.

О юноша, что ты вздыхаешь о ней?

Не быть ей вовеки твоею.

А. Теннисом. Мод (1855)

Чарльз намеревался тотчас же отправить Сэма с запиской к доктору. По

дороге в голове его мелькали фразы вроде: " Миссис Трэнтер глубоко

озабочена...", " Если потребуется вознаграждение для тех, кого пошлют на

поиски..." или еще лучше: " Если я могу оказать денежную или иную помощь..."

Войдя в гостиницу, он попросил неглухого конюха извлечь Сэма из пивной и

послать его наверх. Но в номере его ожидало третье потрясение этого богатого

событиями дня.

На круглом столе лежала записка, запечатанная черным воском. Незнакомым

почерком было написано: " Мистеру Смитсону в гостинице " Белый Лев" ". Он

развернул сложенный лист. На нем не было ни обращения, ни подписи.

" Прошу вас повидаться со мной еще один последний раз. Я буду ждать

сегодня днем и завтра утром. Если вы не придете, я больше никогда не стану

вас беспокоить".

Чарльз перечитал записку дважды, трижды, затем устремил взор в темноту.

Он пришел в ярость от того, что она так небрежно подвергает опасности его

репутацию; почувствовал облегчение, убедившись, что она еще жива; и его

снова возмутила угроза, содержащаяся в последней фразе. В комнату вошел Сэм,

вытирая рот платком и прозрачно намекая, что ему помешали ужинать. Но так

как обед его состоял всего лишь из бутылки имбирного пива и трех черствых

лепешек с тмином, он вполне заслуживал прощения. Он сразу заметил, что

расположение духа его хозяина отнюдь не лучше, чем было с тех пор, как они

выехали из Винзиэтта.

- Сходи вниз и узнай, от кого эта записка.

- Слушаюсь, мистер Чарльз.

Сэм вышел, но не успел он спуститься и на шесть ступенек, как Чарльз

подбежал к двери и крикнул ему вслед:

- И спроси, кто ее принес.

- Слушаюсь, мистер Чарльз.

Хозяин вернулся к себе в комнату, и перед ним на миг возникло видение

доисторического катаклизма, запечатленного в обломке голубого леаса, который

он принес Эрнестине, - аммониты, погибшие в каком-то пересохшем водоеме,

микрокатастрофа, разразившаяся девяносто миллионов лет назад. В этом

внезапном прозрении, подобном вспышке черной молнии, ему открылось, что все

живое развивается по параллельным линиям, что эволюция - не восхождение к

совершенству по вертикали, а движение по горизонтали. Время - великое

заблуждение; существование лишено истории, оно всегда только сейчас, и

существовать - значит снова и снова попадать в ка кую-то дьявольскую машину.

Все эти разукрашенные ширмы, возведенные человеком с целью отгородиться от

действительности - история, религия, долг, положение в обществе, - все это

иллюзии, не более как фантазии курильщика опиума.

Сэм тем временем привел конюха, с которым Чарльз только что

разговаривал. Записку принес мальчик. Сегодня в десять часов утра. Конюх

знает его в лицо, а как зовут, не знает. Нет, он не говорил, кто его послал.

Чарльз досадливо отправил его обратно и так же досадливо спросил Сэма, на

что тот уставился.

- Ни на что я не уставился, мистер Чарльз.

- Ладно. Вели подать мне ужин. Все равно что.

- Слушаюсь, мистер Чарльз.

- И пусть меня больше не тревожат. Постели мне постель.

Сэм отправился в спальню рядом с гостиной, а Чарльз остановился у окна.

Он посмотрел вниз и в свете, падавшем из окон гостиницы, увидел мальчика,

который выбежал с дальнего конца улицы, пересек булыжную мостовую у него под

окном и скрылся из виду. Чарльз чуть не открыл фрамугу и не окликнул его,

настолько он был уверен, что это снова тот же посланец. Его охватило

лихорадочное волнение. Прошло довольно много времени, и он подумал, что,

наверное, ошибся. Сэм вышел из спальни и направился к двери. Но тут раздался

стук. Сэм отворил дверь.

Это был конюх; на лице его застыла идиотская улыбка человека,

уверенного, что на этот раз он поступил так, как надо. В руках он держал

записку.

- Это тот самый мальчик, сэр. Я его спросил, сэр. Он говорит, это та

самая женщина, что и давеча, сэр, да только он не знает, как ее звать. Мы

все ее зовем...

- Да, да, знаю. Давай сюда записку.

Сэм взял записку и передал ее Чарльзу, однако с оттенком дерзости и

бесстрастной проницательности под маской раболепия. Махнув рукой конюху, он

незаметно ему подмигнул, и конюх удалился. Сэм хотел было последовать за

ним, но Чарльз приказал ему остаться. Он помолчал в поисках достаточно

приличного и правдоподобного объяснения.

- Сэм, я принял участие в судьбе одной несчастной женщины. Я хотел...

то есть, хочу держать это в тайне от миссис Трэнтер. Понял?

- Как не понять, мистер Чарльз.

- Я надеюсь определить ее на место, более соответствующее... ее

способностям. Потом я, конечно, расскажу все миссис Трэнтер. Это будет

маленький сюрприз. В знак благодарности за ее гостеприимство. Она очень за

нее беспокоится.

Сэм встал в позу, которую Чарльз про себя называл " Сэм - лакей",

изобразив глубочайшее почтение и готовность выполнить любое приказание

своего господина. Она была настолько чужда истинному характеру Сэма, что

Чарльз был вынужден, заикаясь, продолжить свою речь.

- Вот почему - хотя это совсем не важно - ты не должен никому об этом

рассказывать.

- Конечно, нет, мистер Чарльз, - отвечал Сэм с возмущенным видом

приходского священника, которого обвиняют в пристрастии к картам.

Чарльз отвернулся к окну, нечаянно поймал обращенный на него взгляд,

главный эффект коего состоял в том, что Сэм надул губы, словно хотел

присвистнуть, и в придачу еще кивнул, а когда за слугою закрылась дверь,

раскрыл вторую записку.

" Je vous ai attendu toute la journee. Je vous prie - une femme a genoux

vous supplie de l'aider dans son desespoir. Je passerai la nuit en prieres

pour votre venue. Je serai des l'aube a la petite grange pres de la mer

atteinte par le premier sentier a gauche apres la ferme" {" Я вас ждала целый

день. Я вас прошу - женщина на коленях умоляет вас помочь в ее отчаянном

положении. Я проведу ночь в молитвах, чтобы вы пришли. Я буду с рассвета в

маленьком сарае у моря, куда ведет первая тропинка слева от фермы"

(франц.).}.

Очевидно, за отсутствием воска записку эту не запечатали, почему она и

была составлена на скверном французском языке, каким обыкновенно изъясняются

гувернантки. Она была написана, вернее, нацарапана карандашом, словно

сочинялась наспех у дверей первой попавшейся хижины на террасах, - Чарльз

был уверен, что Сара прячется именно там. Мальчик, вероятно, сын

какого-нибудь рыбака на Коббе - тропинка с террас спускается прямо к молу,

позволяя обойти город стороной. Но какое это безумие, какой риск!

И французский язык! Варгенн!

Чарльз раздраженно смял листок. Далекая вспышка молнии возвестила

приближение грозы, и, взглянув на окно, он увидел, как по стеклу медленно

растекаются первые тяжелые капли. Он подумал о том, где она может быть

сейчас; представил себе, как она, промокшая до костей, бежит сквозь дождь и

грозу, и это видение на миг отвлекло его от страшной тревоги и страха за

себя. Однако это уж слишком! После такого дня!

Я злоупотребляю восклицательными знаками. Но когда Чарльз шагал

взад-вперед по комнате, в мозгу его вспыхивали мысли, реакции, реакции на

реакции. Он заставил себя остановиться у окна, посмотрел на Брод-стрит и

тотчас вспомнил слова Сары о боярышнике, который гуляет по улице.

Стремительно обернувшись, он сжал руками виски, затем вошел в спальню и

посмотрел на себя в зеркало.

Однако он слишком хорошо знал, что это не сон. Я должен что-то

предпринять, я должен действовать, твердил он себе. Он рассердился на себя

за слабость, его охватила безумная решимость совершить какой-нибудь

поступок, доказать, что он - не просто аммонит, выброшенный на берег волной,

что он способен разогнать сгустившиеся над ним черные тучи. Он должен с

кем-нибудь поговорить, должен открыть свою душу.

Он воротился в гостиную, потянул за тонкую цепочку, свисавшую с

канделябра, и когда зеленоватый огонек газа разгорелся ярким белым пламенем,

изо всех сил дернул сонетку у дверей. На звонок явился старый лакей, и

Чарльз приказал ему немедленно принести четверть пинты лучшего " кобблера",

какой только найдется в " Белом Льве". Эта бархатистая смесь коньяка с

хересом заставила не одного викторианца перейти границы дозволенного.

Пять минут спустя Сэм с подносом в руках застыл от изумления посреди

лестницы - навстречу ему спускался подозрительно разрумянившийся хозяин в

плаще с капюшоном. Остановившись на ступеньку выше Сэма, он сорвал с подноса

салфетку, покрывавшую бульон и баранину с вареным картофелем, после чего, не

проронив ни слова, пошел вниз.

- Мистер Чарльз!

- Ешь сам!

И хозяин удалился - в отличие от слуги, который остался стоять на

месте, выпятив языком левую щеку и уставившись негодующим взором в перила.

Спор и суд не спасут: все основано тут

На старинных поместных правах.

Льюис Кэрролл. Охота на Снарка (1876)

Мэри поистине заставила нашего юного кокни призадуматься. Как всякий

нормальный молодой человек, он любил ее самое, но любил еще и за роль,

которую она играла в его мечтах, - ничуть не похожую на ту, какую играют

девушки в мечтах молодых людей нашего лишенного запретов и воображения века.

Чаще всего она виделась ему за прилавком магазина мужской галантереи. Ее

соблазнительное личико, словно магнит, притягивает к себе знатных

покупателей со всего Лондона. На улице у дверей лавки черным-черно от их

цилиндров, оглушительно стучат колеса их фаэтонов и кабриолетов. Из

волшебного самовара, кран которого открывает Мэри, льется бесконечная струя

перчаток, шарфов, галстуков, шляп, гамаш, модных полуботинок и воротничков

всевозможных фасонов: " пиккадилли", " шекспир", " вождь", " собачий ошейник", -

Сэм был буквально помешан на воротничках, я даже думаю, что это был некий

фетиш, ибо ему мерещилось, как Мэри надевает их на свою белую шейку перед

каждым восхищенным герцогом и лордом. В продолжение этой очаровательной

сцены Сэм сидит у кассы, принимая ответный золотой дождь.

Он прекрасно знал, что это всего лишь мечта. Но Мэри, если можно так

выразиться, подчеркивала это обстоятельство, более того, заостряла гнусные

черты демона, который так нагло стоял на пути к осуществлению этой мечты.

Его имя? Отсутствие наличных. Быть может, именно на этого вездесущего врага

рода человеческого Сэм и смотрел в гостиной своего хозяина, где он уютно

устроился, и - предварительно убедившись, что Чарльз благополучно скрылся из

виду в нижней части Брод-стрит и еще раз таинственно надув губы, - смаковал

свой второй ужин: ложки две супа, самые лакомые кусочки баранины. Ибо Сэм

обладал всеми задатками светского фата - кроме финансовых. Но теперь он

вновь уставился в пространство, минуя взглядом поднятую вилку с куском

баранины, сдобренной каперсами, и совершенно позабыв об ее чарах.

Слово mal (которым я позволю себе пополнить ваш запас бесполезной

информации) - древнеанглийское заимствование из древненорвежского языка,

занесенное к нам викингами. Первоначально оно означало " речь", но поскольку

викинги занимались этим женским делом лишь в тех случаях, когда требовали

чего-нибудь, угрожая топором, оно стало означать " налог" или " уплата дани".

Один клан викингов двинулся на юг и основал мафию на Сицилии, тогда как

другой (к тому времени mal уже писалось mail) занялся собственным защитным

рэкетом на шотландской границе. Тот, кто дорожил своим урожаем или честью

своей дочери, платил дань главарю ближайшей бандитской шайки, и с течением

драгоценного времени жертвы переименовали mail в black mail - " шантаж",

" вымогательство" (буквально: " черная дань").

Если Сэм и не вдавался в этимологические изыскания, ему, конечно,

пришло в голову значение этого слова, ибо он тотчас сообразил, кто такая

" несчастная женщина". Увольнение любовницы французского лейтенанта было

слишком лакомым кусочком, чтобы его за этот день не обсосал весь Лайм, и Сэм

уже слышал разговор на эту тему, когда сидел в пивной за своим прерванным

первым ужином. Он знал, кто такая Сара, потому что о ней однажды упомянула

Мэри. Он также знал своего хозяина и его обычное поведение; тот был явно не

в себе, он что-то задумал, он пошел куда угодно, только не в дом миссис

Трэнтер. Сэм положил вилку с куском баранины и принялся постукивать себя по

носу - жест, хорошо известный на ньюмаркетском ринге, когда жокей чует, что

вместо скаковой лошади ему хотят подсунуть какую-нибудь дохлую крысу. Боюсь,

что крысой на этот раз был Сэм, а чуял он, что корабль его идет ко дну.

Винзиэттские слуги отлично понимали, в чем дело, - дядя решил насолить

племяннику. С присущим крестья нам понятием о свойствах рачительного

хозяина, они презирали Чарльза за то, что он редко ездит к дяде, короче

говоря, не умасливает сэра Роберта на каждом шагу. Слуги в те времена

считались чем-то вроде мебели, и хозяева порою забывали, что у них имеются

мозги и уши, а потому некоторые шероховатости в отношениях между стариком и

его наследником не прошли незамеченными и вызвали всякие кривотолки. И хотя

служанки помоложе склонны были жалеть красавчика Чарльза, люди более мудрые

заняли позицию муравья, критически взирающего на кузнечика и довольного

постигшим его справедливым возмездием. Они всю жизнь трудились в поте лица и

теперь торжествовали, видя, что Чарльз наказан за свою лень.

К тому же миссис Томкинс, которая, как подозревала Эрнестина, была в

большой степени буржуазной авантюристкой, просто из кожи вон лезла, стараясь

снискать расположение экономки и дворецкого, и эта достопочтенная парочка

начертала свое imprimatur {Разрешается печатать (лат.)} или duca-tur in

matrimonium {Разрешается вступить в брак (лат.)} на пухлой экспансивной

вдовушке, которая, в довершение всего, когда ей показали давно заброшенные

комнаты в вышеупомянутом восточном флигеле, заметила экономке, что из них

получится великолепная детская. Правда, у миссис Томкинс было трое детей -

сын и две дочери от первого брака, но, по мнению экономки, коим она любезно

поделилась с мистером Бенсоном, дворецким, миссис Томкинс наверняка

рассчитывает на прибавление семейства.

- А вдруг родятся дочки, миссис Троттер?

- Не такой она человек, мистер Бенсон. Помяните мое слово, не такой она

человек.

Дворецкий допил с блюдечка чай и изрек:

- И не скупится на чаевые.

В отличие от Чарльза, который, как член семьи, и в мыслях не имел

давать кому-нибудь на чай.

Все эти пересуды в общих чертах дошли до Сэма, пока он ожидал Чарльза в

людской. Сами по себе мало приятные, они были тем более неприятны для него,

ибо ему, как слуге кузнечика, пришлось принять на себя часть общего

осуждения, и все это в какой-то степени было связано еще и со второй

тетивой, которую Сэм всегда держал в запасе для своего лука, с мечтою faute

de mieux {За неимением лучшего (франц.).}, в которой он видел себя

исполняющим в Винзиэтте ту высокую должность, какую сейчас исполнял мистер

Бенсон. Он даже мимоходом заронил это семя в голову Мэри, и оно - стоило ему

лишь пожелать - несомненно, дало бы ростки. Грустно было видеть, как этот

нежный сеянец, пусть даже и не самый любимый, так грубо вырывают с корнем.

Когда они уезжали из Винзиэтта, Чарльз не сказал Сэму ни слова, так что

официально Сэм ничего не знал о том, что надежды его хозяина сильно

омрачились. Но сильно омрачившаяся физиономия Чарльза говорила сама за себя.

А теперь еще и это.

Сэм наконец принялся за остывшую баранину, разжевал ее и проглотил, и

все это время глаза его пристально всматривались в будущее.

Объяснение Чарльза с дядей не было бурным, так как оба чувствовали себя

виноватыми - дядя в том, что он делает сейчас, а племянник, в том, чего он

не делал в прошлом. Новость, которую сэр Роберт преподнес Чарльзу, хотя и

без обиняков, но стыдливо отводя глаза, того как громом поразила, но он

тотчас взял себя в руки и с натянутой учтивостью произнес:

- Я могу только поздравить вас и пожелать вам счастья, сэр.

Дядя, появившийся в гостиной вскоре после того, как мы оставили там

Чарльза, отвернулся к окну, словно ища поддержки у своих зеленых лугов. Он

вкратце изложил историю своей любви. Его сначала отвергли - это было три

недели назад. Но он не из тех, кто поджимает хвост при первой неудаче. Он

различил в голосе дамы нерешительные нотки. На прошлой неделе он сел в

поезд, поехал в Лондон, снова " пустился галопом" и победоносно взял барьер.

- Она опять сказала " нет", Чарльз, но она заплакала. И тут я понял, что

моя взяла.

Для окончательного " да" потребовалось, очевидно, еще дня два или три.

- А потом, мой мальчик, я понял, что должен повидаться с тобой. Ты

первый, кому следует об этом рассказать.

Тут Чарльз вспомнил жалостливый взгляд старой миссис Хокинс - весь

Винзиэтт давным-давно все знает. Несколько несвязное изложение дядей его

любовной саги дало Чарльзу время прийти в себя. Он чувствовал себя таким

побитым и униженным, словно у него отняли часть жизни. Оставалось только

одно - сохранить спокойствие, изобразить стоика и не пускать на сцену

разъяренного мальчишку.

- Я ценю вашу деликатность, дядя.

- Ты вполне можешь назвать меня влюбленным старым ослом. Большая часть

соседей так и сделает.