![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Империи чингисханидов
Вилюйские легенды о туматах как будто плохо согласуются с тем, что нам известно о позднейшем составе монгольского населения Предбайкалья. Если правильно наше предположение о занятии вилюйчанами Предбайкалья и столкновения их здесь со старожилами-монголами, то почему же в вилюйских сказаниях не сохранились воспоминания о бурятах и говорится о туматах, которые ныне отсутствуют в пределах Прибайкалья? Однако, по имеющимся историческим материалам, нетрудно доказать, что в стране баргутов, т. е. в Приангарском крае, в древности проживали совместно с другими племенами и туматы. Образование могущественной монгольской монархии во главе с чингизидами сопровождалось огромными сдвигами и перетасовками монгольских племен передвигаемых в разные углы империи по стратегическим планам и политическим соображениям руководителей великомонгольского движения. Поэтому этническая карта Монголии и прилежащих к ней окраин, где раньше проживали монголы, в эпоху почингисовой истории, конечно, в корне изменилась и не могла быть похожа на ту, которая существовала в период слабости и ничтожества монголов. В вилюйских легендах, очевидно, мы имеем дело с древней картой расселения монголов, когда все стратегические плацдармы степной Монголии и ее командующие высоты находились в руках турецких племен. Картина распространения монголов до возвышения чингизидов может быть восстановлена частично по сочинению знаменитого Рашид-Эддина (родился в 1247 г. и умер в 1318 г.), который по заказу властвующей в Персии отрасли дома Чингиса и написал на персидском языке династийную историю под заглавием «История монголов. Собрание летописей». Этот автор, заставший приблизительно третье поколение деятелей Монгольской империи, в своем труде сохранил очень ценный исторический материал, правда, большею частью легендарного характера, но позаимствованный из уст выдающихся представителей монгольского правящего класса. При чтении его истории, конечно нельзя забывать, что мы имеем дело все-таки с персом, который сам не бывал в тогдашней Монголии и больше писал по слухам и легендарным отголоскам давно прошедших исторических событий. Поэтому по поводу тех или других утверждений Рашида нельзя заниматься буквоедством, как если бы мы имели дело с показаниями очевидца и современника излагаемых событий и фактов. В продолжение наших исторических очерков мы будем неоднократно обращаться к показаниям этого автора. Рашид-Эддин касается Предбайкалья и его обитателей во многих местах своего труда и притом в таких скользких выражениях, которые позволяют мешать с ним соседние области. Приведем наиболее важнейшие цитаты, которые имеют отношение к интересующему нас вопросу. Мы пользуемся общеизвестным переводом Рашид-Эддина на русский язык И. Н. Березина (Спб., 1858 г.) с его же предисловием и примечаниями. Вот, например, в следующих характеристиках мы узнаем обособленный Приангарский край, противополагаемый Мон голии по климату и бытованию более грубых шаманистических поверий: «В стране Монголистан холода бывшие безмерно, в особенности в стране, называемой Баргуджин-Тукум... ...В тех областях сего рода мечтаний и фикций много (шаманистических поверий) и без числа шаманов знаменитых.., в особенности в стране, которая находится близ границы отдаленной обитаемости, и которую называют Баргу, а также Баргуджин-Тукум. Там шаманов больше».[108] Центр тогдашней Монголии — Халха, бассейны рек Селенги, Орхона, Онона и Керулана. Ясно, конечно, что в подчеркнутых словах речь идет о северной окраине, где холодов больше. Современное русское Забайкалье для жителей тогдашней Халхи вряд ли могло быть «близ границы отдаленной обитаемости», тем более, если принять во внимание то, что Забайкалье — родина самого Чингис-Хана и его коренных монголов. По нашему мнению без больших колебаний можно согласиться с тем, что здесь под страной Баргу нужно понимать территорию, занятую и теперь баргу-бурятами или баргутами, т. е. Приангарский край. Поэтому нам трудно согласиться с мнением упомянутого ранее бурятоведа и монголиста Б. Барадина: «Бурят-монгольские племена в период объединения монголов Чингис-Ханом обитали по преимуществу в лесных и горных районах нынешнего Забайкалья, называвшегося (главным образом, в северно-западной своей части) страною Баргу или Баргуджин».[109] Барадин, как мы знаем, племенное название «баргу» сам приурочивает к современным эхирит-булагатам, живущим на северной стороне Байкала[110], а страну Баргу без достаточных оснований отыскивает в северном Забайкалье. Что под страной Баргу или Баргуджин нужно понимать нечто другое, как Приангарье, более проясняется в тех высказываниях Рашид-Эддина, в которых эта страна показывается смежной с территорией кыргызов, т. е. с южными пределами быв. Енисейской губернии. Определяя местожительство двух племен булагачин и керемучин (по толкованию Березина, эти имена по-монгольски м. б. переведены — «ловцы соболей» и «ловцы белок». Прим. на стр. 255), историк пишет: «Они обитали в пределах Баргуджин-Тукума и на краю страны кыргызов, близко один к другим»[111]. Пределы Баргуджин-Тукума, раздвинутые до границ б. Енисейской губ., конечно, слишком далеки от Забайкалья. В одном сообщении о границах распространения охотничьих лыж, употребляемых обитателями современного Урянхая, историк даже самих кыргызов помещает в Баргуджин-Тукуме: «...Имеют о них (лыжах) понятие в особенности в стране Баргуджин-Тукум Хори, Кыргыз, Урасут, Теленгут и Тумэт употребляют этот способ»[112]. Упоминаемые здесь племена урасут и теленгут (современные телеуты-алтайцы), по Рашид-Эддину, жили даже «по ту сторону кыргызов около одного месяца пути» — «в пределах страны кыргызов и Кем-Кемджиют в лесах».[113] Как видим, у самого историка довольно расплывчатое представление о стране Баргу-Баргуджин, заключающее в себе целый ряд внутренних противоречий. В одном месте, рассказывая о восстании племени тумэт против власти чингизидов, историк замечает: «После 12 лет, в год барса, когда один тумэт, который занимал Баргуджин-Тукум, и Байлук, восстали по той причине, что они были близки к кыргызам...»[114] Опять-таки Баргуджин-Тукум оказывается близким к владениям енисейских кыргызов. Расплывчатость знаний Рашид-Эддина обнаруживается еще раз в другом сообщении о тумэтах, которые, по предыдущему утверждению, жили в пределах Баргуджин-Тукума: «Жилище этого племени (тумэт) было близ Баргуджин- Тукума. Они тысячеплеменники и отдельная ветвь баргутов. Они обитали в пределах страны кыргызов».[115] Руководствуясь приведенными указаниями историка, страну Баргу-Баргуджин никоим образом нельзя искать не только к востоку от Халхи, как это делает проф. H. Н. Козьмин[116], но и к востоку от озера Байкал. Правда, в одном месте историк, определяя еще раз расположение страны Баргуджин, употребляет двусмысленное выражение «по ту сторону Селенги» (говорится о племенах баргут, хори, тулас, тумэт, которые «также от них ответвились»): «Эти племена близки один с другими. Жилище и обиталище их находится по ту сторону Селенги на краю места и земель, занимаемых монголами: его называют Баргуджин- Тукум. В тех пределах также обитали множество других племен, каковы: ойрат, булагачин, керемучин и другое племя, которое называется ойн-урянха, также было близко к тем пределам... Всех завоевал Чингис-Хан».[117] Если ориентироваться от Персии, местожительства самого историка, то действительно выражение «по ту сторону Селенги», можно понять в том смысле, что Баргуджин- Тукум лежал к востоку от Селенги. Но в таком случае, мы получили бы бассейны рек Онона и Керулана, т. е. родину самого Чингиса. Очевидно, в данном случае нужно исходить не от Персии, а из центра Халхи, ибо выражение «по ту сторону Селенги» принадлежит бесспорно не самому историку, а его осведомителю — монголу. Следовательно, здесь говорится о той стране, которая начинается за устьем Селенги по ту сторону Байкала и орошается р. Ангарой, являющейся продолжением той же Селенги. При таком толковании исчезает противоречие с предыдущими утверждениями историка о сопредельности Баргуджин-Тукума с владениями енисейских кыргызов. Сам историк, плохо разбираясь в географии Монголии и сопредельных стран, в одном случае тоже пытается истолковать местоположение Баргуджин-Тукума в смысле «к востоку от Монголии»[118] по поводу бегства туда меркитского князя Тухта-Бики. Но в этом частном случае ошибку Рашид-Эддина, как увидим дальше, нетрудно обнаружить. Тождество Баргуджин-Тукума с бассейном Ангары подтверждается еще двумя сообщениями историка. Выше мы привели цитату, где сказано, что в Баргуджине среди прочих племен, жили и ойраты. В особом разделе, специально посвященной ойратам, историк дает описание их местожительства, ориентированное по рекам: «Юрт и жилище этих племен ойратских было восьмиречье: в древности на тех реках обитало племя тумэт. Из того места выходят реки, все вместе соединяются и образуется река, которая называется Кем и после того впадает в Ангару-Мурен. Имена тех рек суть: Кокэ-Мурен, Он- Мурен, Хара-Усун, Ибей-Усун, Ухут-Мурен, Ух-Мурен, Харка-Мурен, Чаган-Мурен».[119] Из приведенных названий рек самые главные и важные — Кэм и Ангара, вполне определенны и не вызывают никаких сомнений. Как известно, Кэм — есть название верхнего Енисея в пределах Урянхайского края (Ха-Кэм, Улу- Кэм, Би-Кэм, Кэмчик — собственные имена верхних притоков Енисея), а слово «кэм» по-урянхайски значит — река.[120] У орхонских турок Енисей был известен под тем же названием. У минусинских татар «Ким» — собственное имя Енисея. (Мои записи). Ангара-Мурен, само собой разумеется, есть Ангара с прибавлением монгольского нарицательного имени «река». Таким образом, по буквальному смыслу приведенного места, ойраты должны были проживать в истоках Енисея в пределах Урянхайского края. Причем осведомители историка верхний Енисей до слияния его с Ангарой, признают не главной рекой, а притоком Ангары, текущей как бы до океана. Однако, можно предполагать, что в текст Рашид-Эддина река Кэм попала случайно и что здесь речь идет попросту о водной системе одной Ангары, у которой тоже можно насчитать не менее восьми мелких притоков. Как бы ни толковать это место, Баргуджин-Тукум оказывается равно далеким от Забайкалья. Есть еще одно утверждение Р.-Эддина, которое безусловно отмежевывает Баргуджин-Тукум от Урянхайского края, фигурирующего под другим названием: «Кыргыз и Кем-Кемджиют суть две страны, одна с другой соединенные и каждая составляющая область. Кем- Кемджиют есть большая река. С одной стороны та страна имеет Монголию, одна граница на реке Селенге, где обитает племя тайджиют; одна сторона к большой реке, называемой Ангара-Мурен... Племена хори, баргут, тумэт, байлук, которые суть монгольские племена и которые обитали в Баргуджин-Тукуме, также близки к этой большой стране».[121] Ясно, конечно, что Кем-Кемджиют, заключенный между Монголией, бассейнами Селенги и Ангары, сопределенный и соединенный со страной Кыргыз, есть не что иное, как Урянхайский край. В данном случае историк просто не отдает себе отчета в том, что Баргуджин-Тукум орошается Ангарой, ввиду чего они оба близки, т. е. пограничны как с Урянхаем — Кем-Кемджиют, так и со страной кыргызов. Сопоставляя все приведенные цитаты, нетрудно понять, что сам Рашид-Эддин не особенно хорошо разобрался в своих источниках и дает спутанное описание, ибо ему пришлось ориентироваться не по точной географической карте, а по устным показаниям знатоков, которые не могли не быть туманными и расплывчатыми. Но тем не менее, игнорируя мелкие неувязки и противоречия, мы можем считать установленным, что по представлению осведомителей историка, страны Баргу, Баргуджин-Тукум, Кем-Кемджиют и владения кыргызов были смежны друг с другом, ввиду чего необходимо приравнять их Приангарью, Урянхайскому краю и южной части Енисейской губ. Иными словами, Баргу- Баргуджин есть ничто иное, как территория и теперь занятая баргутами или баргу-бурятами. К этому же выводу пришли и ранние комментаторы Р.-Эддина. — Так, например, Дорджи Банзаров писал: «Мы выше видели, что ойраты до Чингис-Хана, живя в Баргуджин-Тукуме, принадлежали к лесным народам. Таким образом, вероятно, они жили в лесах Южной Сибири». Несколько ранее он говорит: «Мусульманские и китайские летописцы упоминают об одной части Монголии, называвшей Баргуджин-Тукум... Под этим именем разумелось, по словам Рашид-Эддина, часть Северной Монголии, лежащая на запад от Селенги, иначе называемая Баргу».[122] Алексей Бобровников, составитель грамматики монгольско-калмыцкого языка, еще ближе подходит к нашему мнению: «Несколько более особенностей в языке по своему положению должны были получить обитатели холодной, лесистой и гористой страны Баргуджин-Тукума, пространства нынешней Южной Сибири от Селенги до Енисея. Здесь, по словам Рашид-Эддина, жили племена, называемые монголами лесными (ой-иргэн), каковы ойрат, булагачин, кэрэ- мучин, ойн-урянха, урасут, тэлэнгут, кэстэми и др. Ойраты, упоминаемые здесь, суть предки нынешних зунгарских и волжских колмыков».[123] Из новейших авторов приблизительно такое же представление о местонахождении Баргуджин-Тукума имеет и известный ориенталист Г. Е. Грум-Гржимайло в своем капитальном и многотомном труде «Западная Монголия и Урянхайский край».[124] «Тумэты — один из отделов баргутов-бурутов или баргу- бурутов, жили некогда в числе других монгольских племен в пределах страны киргизов, в Саянских горах, к востоку от реки Енисея в местности Баргуджин-Тукум». В прим. 2, на стр. 11-й по поводу определения местожительства ойн-урянха автор дает несколько иную формулировку: «...B дочингисово время оно жило по соседству с ойратами, на окраине монгольских земель к северо-западу от Селенги, в местности, носившей название Баргуджин- Тукум». Впрочем, во 2-м томе своего труда Грум-Гржимайло пишет, что Баргуджин-Тукум, по Рашид-Эддину, страна к северу от Селенги (415 стр.). Между прочим, академик В. В. Радлов свою оригинальную гипотезу о происхождении якутов построил на неверном истолковании местоположения рашид-эддиновского Баргуджин-Тукума и соседнего с ним Урянхая. Мы позволим себе попутно разобраться здесь в его заблуждениях. Он полагает, что «под местностью Баргуджин-Тукум, очевидно, разумеется страна восточнее Байкала, который принимает с востока реку Баргузин, вытекающую из озера Баргу, а также, наверное, речная область в верховьях Витима — правого притока Лены».[125] Выше мы привели цитату из Рашид-Эддина, в которой он утверждает, что к пределам Баргуджин-Тукума «также было близко... племя, которое называется ойн-урянха», т. е. лесные урянхи или урянхайцы. Если правильно понять Баргуджин-Тукум Рашид-Эддина, то близость к Приангарскому краю урянхайцев-сойотов, имеющих свое маленькое ответвление в Тункинском крае (долина реки Иркута) и в верховьях р. Оки (впадающей в Ангару), а также и карагассов, именуемых бурятами «уранкан»[126], конечно, не представляет ничего особенного, ибо основная масса сойот-урянхайцев, вероятно, и тогда обитали в верховьях р. Енисея в стране, именуемой Рашид- Эддином Кем-Кемджиют. Но академик Радлов, перетащив Баргуджин-Тукум на восток от Байкала и к верховьям Витима, делает неожиданное научное открытие, что: «Лесные урянхи, как это ясно вытекает из описания Рашид-Эддина, суть охотничий народ — оленеводы, живущие северо- восточнее Байкала»[127], и посему они должны быть ни кем другим, как предками якутов, ибо последние именуют себя «ураангхай-саха». Из всех описаний Рашид-Эддина более «чем ясно вытекало», что упоминаемые им лесные урянхайцы, живущие вблизи Баргуджин-Тукума, есть ничто другое, как урянхайцы. Что часть урянхайцев, а именно Точжинского хощуна, до сих пор занимается оленеводством и охотой, известно всем. Например, упомянутый выше Грум-Гржимайло пишет о них: «Точжинцы существуют, главным образом, за счет двух промыслов — оленеводства и охоты на зверя»[128]. Тождество «ойн-урянха»[129] Рашид-Эддина с современными сойотами-урянхайцами Танну-Тувинской республики в историко-этнографической литературе является давно уста новленной истиной, которая осталась неизвестной лишь академику Радлову. Так, проф. Н. Ф. Катанов в предисловии к своему капитальному труду «Опыт исследования урянхайского языка» пишет об урянхайцах: «Персидский писатель Рашид-Эддин называет его урянхит, монах Гильем Рейсбрук — Orangey или Orengey, в китайской географии Мин-Ши и сочинении китайцев Чжан-Му и Хэ-Цю-Тао он назван улянха... Монголы и манчжуры в правительственных бумагах зовут уриангхай, за ними и я зову этот народ урянхайским или урянхайцами».[130] Это тождество признает и новейший автор проф. H. Н. Козьмин, приведя подробные выписки из китайских летописей Рашид-Эддина и Рубрука: «Все старинные известия о тубинцах и урянхаях весьма определенны и согласованы. Китайские летописи помещали тубо к западу от Косогола, в нынешнем Урянхае; это племя занималось ловлей рыбы, птиц и зверей. Особенно бросалась в глаза одна подробность их быта: «к ногам подвязывают лыжи, а подмышками упираются на клюки. При каждом упоре подаются шагов на 100 вперед чрезвычайно быстро».[131] То же самое сообщает Рашид-Эддин о «лесных урянхах», живущих в пределах страны кыргысов. «Так как в их стране много высоких гор и лесов, говорит он, и снега бывают большие, то они часто зимой охотятся, привязывая к ногам ремнями доски, которые они называют чана (лыжи), и упирая шестом в снег, при помощи этих досок, они бегают, как будто сидя на быках».[132] Тождественные сведения мы находим у Рубрука. «К северу, говорит он о своем пути к ставке Мунко-хана на Орхоне, также нет ни одного города, а живет народ, разводящий скот, по имени керкисы. Живут там также оренгаи, которые подвязывают себе под ноги отполированные кости и двигаются на них по замерзшему снегу и по льду с такой быстротой, что ловят птиц и зверей».[133] «Из приведенных сообщений видно, что урянхай и кыргысы, конечно, не одно и то же, но они жили в стране, находящейся под властью последних, в нынешнем Урянхайском крае».[134] Из приведенных данных особенно важна ссылка на сообщение об урянхайцах монаха Рубрука, который был отправлен в Монголию королем Людовиком IX в 1253 г. Иначе говоря, Рубрук получил сведение об урянхайцах немного ранее Рашид-Эддина. Если Рубрук помещает своихоренгайев в стране народа «керкис», то тем самым точно устанавливается проживание их в пределах современной Танну- Тувы, именуемой Рашид-Эддином Кем-Кемджиют. Как мы знаем, и сам Рашид-Эддин заявляет: «Кыргыз и Кем-Кемджиют суть две страны, одна с другой соединенные». Нельзя сомневаться в том, что оба автора, являющиеся почти современниками, пишут об одном и том же народе, используя один и тот же источник, т. е. устные рассказы монголов. Заблуждение академика Радлова тем более странно, что он в своей работе приводит подробную выписку из сочинения Рашид-Эддина, относящуюся к лесным урянхит, в которой устанавливаются такие бытовые и лингвистические мелочи, как, например, употребление урянхайцами быков для вьючной перевозки кладей, их пристрастие к березовому соку, называние своих шалашей «алачык», а лыж — «чана»: «Во время перекочевки они вьючат горных быков... Где они останавливаются — делают шалаши и корьевые юрты (алачык) из березовой коры (тоз). Они надрезают березу и пьют березовый сок как воду... Так как в их стране много гор и лесов и падает обильный снег, они охотятся зимою.., для этой цели они делают деревянные доски, которые они называют чана».[135] Все эти факты, констатированные в быту урянхайцев в конце XIII века, могут быть признаны культурноэтническим паспортом и для современных сойот. Проф. Катанов, проживший среди урянхайцев около пяти месяцев для изучения их наречия, пишет: «Лесные урянхайцы ходят на лыжах, называемых чана, и живут в шалашах, называемых алачык, до сих пор и также любят пить березовый сок. Рашид-Эддин говорит, что во время перекочевки они вьючат скарб на быков, и это обыкновение сохранилось до сих пор»[136]. (стр. 324). Между прочим, некоторые из этих фактов констатировал и caм Радлов в своей ранней работе «Aus Sibirien», описывая свою встречу с сойотами 4 июля 1861 г. около озера Кара-Кёл: «Быков употребляют как для верховой езды, так и для перевозки клади, ибо считают для этой цели более пригодными, чем лошадей». «Подобно двоеданцам они целую неделю летом на лошади, а зимой на лыжах бегают по негостеприимным хребтам и занимаются там охотой».[137] Эти фактические данные об урянхайцах мы можем дополнить соответствующими справками о современных якутах. Якуты не имеют обыкновения пить березовый сок. По крайней мере, ни один этнограф не устанавливает этого обстоятельства. Лыжи они имеют, как и многие народы севера, но называют их «ханьысар» или «туут» (обитые шерстью). Слово «алачык» для обозначения шалаша им тоже неизвестно, за исключением песенного эпитета к дому вообще — «аласа» (джиэ). Но это слово, утратившее свое значение, знатоки якутского языка обычно переводят через прилагательное имя — «жаркий», «уютный» (дом). Для верховой езды и под вьюки якуты по преимуществу употребляют коней, а быков обычно запрягают в сани. В древности вилюйские якуты, весьма возможно, и возили вьюки на быках, ибо у них сохраняется кое-где понятие о бычьем седле, но факт то, что этот способ перевозки кладей якутам давно не известен. Академик Радлов заявляет: «Монголы ныне словом «уранхай» обозначают все турецкие племена севера, т. е. алтайцев, абаканских татар, сойот и карагассов, но однако ни один из этих народов так себя не называет и вообще не знает этого слова».[138] Все эти утверждения Радлова тоже нуждаются в фактических поправках. Г. Н. Потанин пишет: «На первый вопрос: кто ты такой? Урянхаец отвечает обыкновенно: не тува, боясь быть не понятым, а уранга, т. е. называет себя именем, которое этому народу дают соседи-монголы»[139]. У В. И. Вербицкого[140] мы находим сообщение, что калмыки- двоеданцы, кочующие в южной части Алтая по реке Чуe, впадающей в Катунь, именуют себя «урянхай». Об урянхайцах, живущих в Западной Монголии около г. Кобдо, В. Ф. Ладыгин говорит тоже «зовут они себя урянха и делятся на 4 хощуна».[141] Если верить Радлову, племенное название «урянхай» является весьма расплывчатым и не приурочивается к одному определенному турецкому народу. С этим положением, конечно, никак невозможно согласиться, поскольку мы не вправе отрицать существование вполне установившегося географического термина «Урянхайский край» и его по-турецки говорящего населения, больше известного под названием «урянхайцы», чем «сойот» или «туба». Сам академик Радлов во всех своих научных работах привык называть урянхайцев Танну-Тувы «сойонами», но это обстоятельство отнюдь не мешает многим десяткам, м. б., и сотням других ученых и исследователей до наших дней популяризовать имена «урянхайцы» и «Урянхайский край». (Например, Реклю, Гельмерсен, Клапрот, Шницлер, Вамбери, Лянье, Африканов, Катанов и мн. др.). И, конечно, не зря в наше советское время упомянутый выше географ, путешественник и ориенталист Г. Е. Грум-Гржимайло издал свой многотомный труд под заглавием «Западная Монголия и Урянхайский край». (3-й том вышел в 1926 году). Впрочем, и самому академику Радлову, когда он был далек от изыскания генеалогических и исторических корней якутов-урянхайцев, было хорошо известно, что монголы имя урянхай по преимуществу присваивают сойотам. По крайней мере, в русском переводе радловской статьи «Этнографический обзор тюркских племен Южной Сибири и Джунгарии»[142], мы читаем: «Монголы называют татар северо-западной Монголии урянхай. Те же племена известны у русских под именем саянцев, а у алтайцев и абаканских татар под именем сойонг; в научных сочинениях называют их то сойоны, то сойоты». Итак, по поводу научного откровения академиком Радловым прямых предков якутского народа в лице лесных урянхитов Рашид-Эддина, мы вынуждены признать, что оно основано на явном недоразумении и поразительном игнорировании исторически сложившегося географического и этнического наименования «урянхай», связанного с эпохой монгольского владычества, а также на невнимательном и поверхностном ознакомлении с обрывками труда Рашид- Эддина. В защиту академика Радлова мы можем дополнительно сообщить, что теория отождествления лесных урянхов Рашид-Эддина с якутами, впервые была высказана В. Ф. Трощанским в его работе «Эволюция черной веры у якутов»[143]. Трощанский писал: «Рашид-Эддин говорит, что ойн-урянха (лесные урянхайцы) жили в Северной Монголии»[144]. «Слово «ой» в якутском языке означает отдельно стоящий лес. По замечанию Банзарова, слово «ой», употребительное только у монголов, принадлежало некогда и тюркам. Таким образом, можно признать, что якуты принадлежали к ойн-урянха». (Стр. 13). Дальше Трощанский доказывает, что ойн-урянха должны были смешаться с хоринскими бурятами, ибо в составе якутов существуют роды «хоро». Радлов усвоил и это положение Трощанского о смешении якутов с хоринскими бурятами, впрочем, без прямой ссылки на его труд. Трощанский, судя по его работе, не имел возможности ознакомиться с текстами самого Рашид-Эддина и почерпнул сведение об его ойн-урянха, несомненно, из названной ранее статейки Банзарова «Об ойратах и уйгурах». Чтобы закончить вопрос о Баргуджин-Тукуме, нам остается ознакомиться еще с одним источником эпохи создания Монгольской империи, в котором имеется указание на эту местность. Это, так называемая, «Секретная история династии Юань» (династия Чингиса в Китае), первоначально написанная на монгольском языке, но ставшая известной по переводу на китайский язык под заглавием «Юань чао ми ши». По мнению специалистов, составление этого сочинения относится к 40-м годам XIII стол., ко времени царствования сына Чингис-Хана Огэдая. Перевод на русский язык сделан Палладием Кафаровым и опубликован в «Трудах членов Российской духов, миссии в Пекине»[145]. Неизвестный автор обработал в форме связного рассказа народные легенды, относящиеся к Чингис-Хану и его мифическим предкам, родоначальникам всего монгольского народа. Мы имеем в виду подробно использовать этот исторический источник во 2-м томе наших очерков в связи с уяснением происхождения якутов. В данный момент ограничимся разбором одного места, которое уточняет наше знание о местонахождении Баргуджин-Тукума. В «Юань чао ми ши» рассказывается один эпизод из жизни Чингис-Хана. Когда Темучин (первоначальное имя Чингис-Хана) был еще маленьким удельным князем, находящимся в вассальной зависимости от кераитского хана Тооирила (Тогрул или Ван-Хан), меркиты похитили у него жену Борте. Темучин упросил Ван-Хана и своего друга Чжамуху помочь ему выручить жену из плена. Все три союзника со своими воинскими силами сошлись в верховьях реки Онон в урочище Ботохан Боорчжи, чтобы предпринять поход на меркитов.[146] Меркиты же состояли из трех частей: Меркит Дайир Усунь со своим народом жил «между реками Орхуань и Селянге» (т. е. между Орхоном и Селенгой), местопребывание Меркит Тохтоа было на Килхо, притоке Селенги (р. Хилок в Верхнеудинском уезде, впадает в Селенгу справа), и Хаатай-Дармала занимал какое-то урочище Харачжикээр (53 стр.). Очевидно, меркиты владели всем течением Селенги и горно-таежным районом, заключенным между Косогол, Байкал и Селенга с глубоким тылом в Дархатском крае, долине Джиды, Хамар-Дабане и т. д. Союзники, наступая с верховьев Онона, нападают на Тохтоа Меркит, переправившись через р. Хилок. «Здесь они захватили жен и народ Тохтоа». «А Тохтоа и Дайир Усунь с несколькими спутниками без всего бежали вниз по реке Селенге в Бархучжинь».[147] Так как в этом сочинении мы имеем дело не с показаниями очевидца, а с пересказом народных преданий о делах «давно минувших дней»[148], то при толковании те или другие места, конечно, нельзя понимать буквально. Мы должны использовать лишь общие мысли легенды, которые можно сжать в следующих простых положениях. Союзные войска блокируют меркитский народ с юга и юго-востока, со стороны верховьев р. Онона (где обитал Темучин) и верховьев р. Толы (район соврем. Улан-Батора, где была ставка кераитского хана), тесня меркитов к Косоголу, Хамар-Дабану и к южной части озера Байкала. И вожди меркитов, потерпев поражение, спасаются бегством в Баргуджин-Тукум, который должен находиться, само собой разумеется, где-то в глубоком тылу меркитов за Байкалом. Разве здесь Баргуджин-Тукум не является Приангарским краем? Если согласиться с гипотезой проф. H. Н. Козьмина, что Баргуджин-Тукум есть бассейн Онона и Керулана, то меркитским князьям пришлось бы спасаться в логовище того самого медведя (Чингиса), который шел с твердым намерением растерзать их. Еще один вопрос о лингвистическом истоке названия Баргуджин. Приурочивание страны, обозначаемой этим словом, к северо-восточной стороне Байкала, как мы знаем, академик Радлов подкрепляет ссылкой на наличие реки Баргузин. Даже больше того, и степь, и тайга, и город, и уезд, и даже ветер, дующий с восточного берега Байкала, действительно запечатлели на себе это самое имя. «Баргуджин» и «Баргузин», в самом деле, созвучие полное. Вряд ли найдется лингвист, который прошел бы мимо этого поразительного тождества. Еще Д. Банзаров в той статье, на которую мы неоднократно ссылались, сопоставлял эти имена. «Имя Баргу сохранилось доселе в названиях баргу-бурят и Баргузин (река, на которой стоит Баргузинск, город Иркутской губернии)»[149]. И мы не возражаем против того положения, что между названием г. Баргузинска со всеми его приложениями и историческим Баргуджин-Тукумом монгольских сказаний и летописей, имеется какая-то неразгаданная связь. Но по поводу глубокой исторической давности имени Баргузин, прилагаемого ко многим объектам в области северо-восточного берега Байкала, мы имеем основание усомниться. Спрашивается, не название ли Баргузинского острожка, поставленного в 1648 г., заразило все, что находится в его окружении? А между тем лингвистическое происхождение этого русского географического названия устанавливается довольно просто. Дело в том, что русские казаки при завоевании Восточной Сибири как бассейна Лены, так и Ангары, имели обычно «вожами»-путеводителями местных тунгусов, которые, испытав положение малого и угнетенного народа у якутов и бурят, легко переходили на сторону русских и служили последним верою и правдою. Так, например, первые якутские воеводы проездом из Енисейска в Якутск составили в 1640 г. подробнейшую роспись рек, земель и племен от Енисея по Ангаре, верхней Лене и вокруг Байкала[150]. Самую подробнейшую информацию о кочевьях бурят, тунгусов и монголов в районе Прибайкалья дает воеводам тунгусский князец Можеуль, род которого бродил в верховьях Лены от р. Илги до Куленги. Да и по многим другим актам «вожами» казаков при объясачении бурят, как на севере якутов, служили тунгусы. Сами казаки, придвинувшиеся на восток из бассейна р. Енисея, из местных языков могли владеть только тунгусским. Вот почему многие географические имена и племенные названия порусской истории в Восточной Сибири часто обязаны своим происхождением этому случайному источнику. Возьмем, например, имя «якут», обязанное своим историческим бытием тунгусскому «йокуо», под таким названием якуты-саха были известны тунгусам. Это тунгусское имя тотчас же окопалось в названии острога, основанного казаками в самом центре Якутского края и приобрело полное право гражданства. Еще аналогичный пример — «Лена», имя третьей великой реки Сибири. Может быть, многие воображают, что это имя принадлежит самим якутам, населяющим в подавляющей массе бассейн Лены. Ничуть не бывало. В центральном Якутском округе очень трудно найти якута-простолюдина, который знал бы общепринятое название своей реки. Пишущему эти строки только на Вилюе по мере передвижения к его верховьям пришлось с удивлением встречать якутов, которым знакомо имя Лена. Очевидно, и в этом довольно громком имени мы имеем дело с каким-то тунгусским лингвистическим подарком. К сожалению, загадка этого географического названия, по-видимому, остается неразрешенной в науке. Кроме того, необходимо иметь в виду, что туземные народы Сибири вообще избегали давать собственные имена большим рекам, которые, по их древним религиозным понятиям, пользовались престижем особой святости. Как sacre многоводные реки обозначаются почтительно нарицательными именами — «бабушка», «госпожа» или просто «река», «большая река». Например, река Енисей у турецких племен слывет под названием «Кэм», «Ким», что значит река. Правые притоки Енисея, три Тунгуски, вне всякого сомнения, окрещены казаками. Река Яна у якутов тоже оставалась безыменной, ибо «Джаангы» — название не реки, а всей страны за Верхоянским хребтом. («Джаангы» в якутском языке является пережитком из тунгусских наречий и прежде всего значит — горный хребет, голец). Точно также и имя «Вилюй» («Бюлюю») обозначало не реку, а страну и ее якутское население. Вот почему большинство сибирских рек попало на карту под случайными наименованиями, подсказанными первой подвернувшейся ассоциацией порусского происхождения. Следовательно, связь географического имени «Баргузин» с туземным названием реки является более чем сомнительной. Что это слово по своему происхождению является тунгусским, не приходится сомневаться, но оно получило прочное бытие в период порусской истории лишь благодаря названию острога, основанного казаками, а не реки. Теперь мы имеем возможность разгадать первоначальный смысл и значение этого весьма интригующего нас географического имени. Составитель «Тунгусо-русского словаря» Е. И. Титов у тунгусов рода киндигир, бродящих на север от Байкала, зарегистрировал такие речения: «Амутбаргииджин» — за озером; «амут» значит озеро, а «баргииджин» — той стороной.[151] Русские казаки, конечно, не сразу перешли на восточный берег Байкала. Они некоторое время должны были задержаться на западном берегу. По Фишеру, первые казачьи походы по Байкалу состоялись в 1643 г. Пятидесятник Курбат Иванов нападает на ольхонских бурят и снаряжает Скороходова с 36-ю человеками «идти вдоль Байкала до верхней Ангары и усмирить тамошних тунгусов». «Он пошел далее к р. Баргузину, то нашел других тунгусов, коих не так легко победить было возможно, а именно степных тунгусов».[152] Казаки на западной стороне Байкала задержались свыше десяти лет, причем наступают за Байкал через север, где на западном и восточном берегу обитали тунгусы. Ясно, конечно, что они со своими тунгусскими вожами и переводчиками шли... Куда? Да, в тунгусский «баргииджин», т. е. на тот берег озера Байкал. Западные тунгусы восточный берег Байкала, где в районе Баргузинских степей и тайги проживали тунгусы-скотоводы, м. б., с небольшой примесью монголов или бурят, на своем языке и в своей узкой среде должны были обозначать как потустороннее, т. е. Баргииджин. Таким образом, на основе лингвистической привычки тунгусских обитателей западного берега Байкала их восточное визави должно было получить новое крещение: и леса, и горы, и долы, и город, и река покрыло одно слово «Баргузин». В итоге наших рассуждений получается сравнительно простой вывод: имя «Баргузин» есть ничто иное, как хорошо известное нам обобщающее географо-областное название «Забайкалье», только в переводе на северо-байкальский тунгусский диалект. Как мы теперь не можем обойтись без термина «Забайкалье», так и первые завоеватели края, по укреплении своей власти на западном берегу Байкала бросавшие жадные взоры на его восточный берег, безусловно ощущали потребность в таком обобщающем имени. Так как на первых порах международным и дипломатическим языком для завоевателей служило тунгусское наречие, то нужное слово проще всего было позаимствовать у тунгусов. В виде иллюстрации к изложенному приведем отрывок из одного акта того времени: «В прошлом 173 (1665 г.) году, проведав накрепко и прослышав допряма от баргузинских иноземцев, ясачных тунгусских людей, про великую Селенгу реку и про отъезжих брацких людей, которые иноземцы великим государем изменили и отбежали от нижнего Брацкого и Балаганского острогов к мунгалам...» [153] В этом абзаце наше внимание задерживают на себе три момента: во-первых, осведомителями обо всем Забайкалье выступают тунгусские люди, во-вторых, у нас нет уверенности в том, что эти «баргузинские иноземцы» обязательно должны равняться жителям реки Баргузина, а не того берега вообще, пока что ограниченного областью Баргузинского острожка, в-третьих, туземцы, отбегающие от великого государя в разные места, туземцы, систематически очищающие территорию, закрепляемую за завоевателями, не во всех случаях будут иметь возможность завещать русским местные географические названия. Вот почему обитатели Баргузинского острожка, «не проведав накрепко и не прослышав допряма», как именовали туземные люди реку, протекающую мимо своего острожка, могли назвать ее по-своему: острог Баргузин, пусть и река будет Баргузин. В дальнейшем по мере изжития следов влияния на язык завоевателей тунгусских проводников по неведомому краю и локализации имени Баргузин за первым острожным округом на том берегу, вне всякого сомнения, должен был одержать победу русский синоним того же имени, т. е., «Забайкал-Забайкалье». Таким образом, мы установили, что русский «Баргузин», как широко известный географический термин не древнее эпохи русского завоевания. Если до того немногочисленные тунгусы западного берега Байкала могли именовать в своем кругу его восточный берег «Баргуджином», то не могли оставаться в долгу восточнобережные тунгусы, для которых и западный берег Байкала был ничем иным, как тем же Баргуджином. Но, однако, в изложенной новинке порусской истории, несомненно, старина местная сказывалась. Лингвистическое истолкование первоначального значения русского географического имени «Баргузин» устанавливает факт крупной исторической важности, а именно, то обстоятельство, что и древний Баргуджин монгольских исторических преданий должен был родиться в тунгусской среде. В период порусской истории понятие «Забайкалье» помещается на восточном бе регу Байкала, ибо русские завоеватели двигались с запада на восток. А Баргуджин монгольских летописей существовал у степных монголов, когда народы-завоеватели двигались с востока на запад. Иными словами, для них наше Предбайкалье должно было слыть как Забайкалье и, наоборот, наше Забайкалье было у них Добайкальем. Значит, «Баргуджин» для обитателей древней Халхи был равносилен термину «Забайкалье, та сторона Байкала, его северо-западный берег». Здесь отчетливо разъясняется смысл тех мест в истории Рашид-Эддина, где говорится, что Баргуджин-Тукум находится «по ту сторону Селенги» или «на краю отдаленной обитаемости». В устах осведомителя персидского историка эти слова, несомненно, выражали понятие «Забайкалье», ибо область Селенги равнялась Добайкалью, но это обстоятельство историк, очевидно, плохо усвоил. Вторая часть имени «Тукум» как будто не вызывает никаких сомнений. Банзаров придает этому слову значение «область». (В монгольском словаре Бимбаева — «тухум» — полоса земли, проход). Банзаров первую часть «Баргуджин» переводит через «западный» (от монгольского слова «баруун» — правый, западный). В связи с нашим вышеизложенным анализом мы вынуждены отвергнуть толкование Банзарова, ибо «баруун» и «Баргуджин» слова разные и далекие друг от друга. Монголы Приангарский край привыкли именовать не западной, а северной стороной Байкала, поэтому термин «западная область» для него не подходит. Как видим, вопрос с Баргуджин-Тукумом представляет из себя довольно сложную научную проблему. Разные ученые авторитеты толкуют это имя по-своему, используя отдельные выражения древних авторов и всякие привходящие обстоятельства. Безусловно прав был покойный бурятовед М. Н. Забанов, который говорит: «К сожалению, местонахождение Баргуджин-Тукума до сих пор исследователями не установлено и это обстоятельство создает значительную путаницу в определении тогдашней территории бурят».[154] Сам Забанов не берется за самостоятельное разрешение этой проблемы, хотя и догадывается, что Баргуджин есть Приангарье: «Если пределы Баргуджин-Тукума обозначить в Приангарье, приблизительно, в рамках теперешних южных пределов Иркутской губ., то, м. б., буряты уже тогда жили в своих теперешних пределах». Вслед за этим автор пишет: «Последнее слово по данному вопросу мы предоставляем нашим более квалифицированным специалистам и историкам-востоковедам, имеющим за собою стаж и опыт многих лет». К этому пожеланию присоединяемся и мы, ибо правильное разрешение этого вопроса очень важно не только для истории бурят, но и якутов. Баргуджин-Тукум в монгольских преданиях играет очень важную роль. Обычно туда бегут из степной Монголии разбитые на войне герои или провинившиеся пред выше стоящими. Таким образом, Баргуджин-Тукум в истории воинственной Монголии играет роль места убежища для всех обиженных и обездоленных элементов. Это — своеобразное место добровольной ссылки. Мы уже раз заявляли, что исторические законы и факты, устанавливаемые для эпохи почингисовой Монголии, мы вправе распространить и на древнетурецкую Монголию. Поведение политика и тактика людей должны подсказываться физико-географическими условиями края, его топографией, путями сообщения, расположением гор, лесов и морей, а не наоборот. Следовательно, Баргуджин- Тукум монгольских преданий, конечно, не переставал играть роль той же отдушины, места убежища и добровольной ссылки также и для народов древней турецкой Монголии. Вместе с тем мы можем уяснить и осмыслить процесс постепенного исторического сложения как бурятского, так и якутского племени. Как баргу-буряты, первоначально состоящие из немногочисленного и культурно отсталого ядра эхирит- булагатов, за время длительного существования степного Монгольского государства постепенно должны были пухнуть и расти от постоянного прилива беженцев из Халхи, точно так же и окраинные вилюйчане, обосновавшиеся в глубокой древности в Баргуджине-Приангарье, должны были принимать и растворять в себе непрекращающийся поток беженцев из восточных пределов степной турецкой Монголии. Таким образом, население Приангарья в силу его исторической роли служить отдушиной для соседней Монголии, должно было постоянно испытывать на себе все перипетии его политических судеб, падения и величия заполняющих его воинственных народов. Каждая новая эпоха и важные перемены в судьбах степняков так или иначе должны были ощущаться приангарцами. Если народы степей, объединившись под единою властью, наступали на своих соседей и достигали благополучия, то приангарцам, конечно, жилось вольготно и привольно. Если монгольские степи раздирались междуусобными спорами сильных родов, то благополучию приангарцев приходил конец. А эти распри возникали в Монголии довольно часто и нередко принимали характер хронической болячки. В таких случаях побежденные роды или даже просто благоразумные элементы спасались бегством. Куда? Да в тот же самый Баргуджин-Тукум, за Байкал, в Приангарье, где жилось, относительно говоря, спокойнее. Но эти воинственные пришельцы, если они вливались большими массами и со своими наследственными вождями, конечно, не могли давать спуску отсталым туземцам. Во-первых, они, конечно, занимали самые лучшие места. Во-вторых, явившись из политического центра монгольских степей, где постоянно царил деспотизм господствующего класса, они неизбежно должны были проявлять те же замашки в отношении старожилов, обращая их в своих безропотных подданных. Следовательно, политическая эксплуатация туземного и старожильческого народа, собирание с него пушной дани, а иногда и простое ограбление должны были процветать в тогдашнем Баргуджине. Великое горе и подлинное светопреставление должны были навещать время от времени приангарцев.., если там на старых властителей Монголии наступал новый и сильный враг, намеревающийся занять обширные степи Халхи, являющиеся командующим стратегическим плацдармом всей Монголии. Если даже враг будет отбит после длительной и тяжелой борьбы, то поток беженцев в Приангарье, несомненно, нарастал во много раз больше против обычной нормы. А если наступающий враг одерживал полную победу, и в Монголии происходила смена господствующих народов и династий, то неизбежно в Приангарье нужно было ожидать коренной ломки старой налаженной жизни. Остатки разбитых владык степной Монголии не преминут нахлынуть в Приангарье неудержимой лавиной. Тут уже о милости и пощаде не может быть и речи: спасайся, кто может, или, как говорят якуты «атахха биллэр», т. е. предоставь решить дело ногам (их быстроте). Разбираясь в причинах переселения якутов на север, мы раньше как то выразились, что «движущий мотор якутской истории был прикреплен назад». Вот тут-то мы и подходим вплотную к тому самому «пропеллеру», который гнал постепенно якутский народ в ленские дали. Следовательно причины всех крупных и основных сдвигов якутов на север кроются в истории древней степной Монголии, ибо все газовые вспышки, играющие роль толкачей, происходили внутри того самого мотора, имя которому «Монголия». Не изучив внутренний механизм этого мотора, условия его работы и известные этапы его истории, мы не сможем осмыслить прошлые судьбы якутского народа. Эту задачу мы откладываем до следующего тома наших очерков. В самом центре якутского народа сохранились довольно интересные поговорки, которые знакомят нас с настроениями якутов древнего Предбайкалья. Их зафиксировал покойный этнограф и якутовед А. Е. Кулаковский: 1. «Бюлюю ологор дылы» — подобно вилюйскому житью- бытью (привольному и красному. Западно-Кангаласский улус.). 2. «Бюлюю тюгэгинээги кисини кынчарыйбыкка дылы» — подобно тому, как коситься на человека, находящего в глубине Вилюйского округа. О бессильной и безрезультатной злобе на отсутствующего.[155] Зачем якутяне стали бы завидовать, якобы, «красному и привольному житью» вилюйчан, если это говорилось в пределах современного Якутского округа? Очевидно, эта поговорка сохранилась в виде пережитка и в современных условиях звучит большим анахронизмом. В ней мы ощущаем тяжелый вздох якутов Приангарья, который невольно вырывался у них при каждом новом нажиме воинственной Монголии. Люди, уставшие от военных тревог и внутренних междуусобий, которыми сопровождался каждый прилив новых беженцев, воображали себе спокойное житие на дальнем севере в глубине вилюйских дебрей. И эти вздохи, постепенно нарастая, в конце концов выливались в исторические решения — покинуть навсегда беспокойные берега Ангары и Байкала. Вторая поговорка не менее анахронична, ибо современный Вилюй для якутян — не бог весть, какая даль. Верхоянск, Колымск, Оймякон, Жиганск отстоят куда дальше от центра Якутского края, хотя и не удостоились чести попасть в народные поговорки, как образцы недосягаемых углов. Значит, опять-таки эта поговорка создалась в Предбайкалье в эпоху существования Вилюйской колонии, характеризуемой, как нам известно, «Кыйаар» — беспредельная даль. Если успели создаться такие красочные поговорки, то нужно полагать, что разобщенное существование вилюйчан и якутян, первых на севере, а вторых на юге, продолжалось очень долго, вероятно, несколько столетий.
|