Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Военный институт 5 страница






А между тем в русской деревне, в этих придуманных для нас жидами колхозах и совхозах урожай, с таким трудом собранный изнурёнными женщинами и детьми со вздувшимися от картофеля животами, выгребался и выметался под метлу и вывозился в город - " Всё для фронта, всё для победы! " После уборки урожая в поле выходили пионеры и собирали колоски - в фонд обороны. Если кто дерзал собрать колосков для себя, того ожидали суд, тюрьма и лагерь, откуда мало кто возвращался. И только когда пройдут осенние дожди и опустелые поля останутся без надзора, а зёрна в случайно оставшихся колосках разбухнут и прорастут, тогда получали право и колхозные женщины, и дети выйти в поле и собрать что-то для себя. Да и это, собственно, не было " право". Просто на этот последний " сбор урожая" власти смотрели сквозь пальцы. Однако насытившиеся здесь оказывались несчастнее голодных: проросшие зерна содержат яд, от которого люди пухли, чернели и умирали. Но ни царствующего жида, ни его наслаждающуюся администрацию из гоев это не трогало и не волновало.

Итак, мои хозяева-жиды насыщались, как если бы меня в их доме не было. Они, видимо, не считали меня за человека, за разумное существо, которое видит и осмысливает увиденное. Тогда мне это казалось странным, и лишь много позднее пришлось узнать и убедиться, что это действительно так: ортодоксальный еврей (а ортодоксальны все евреи) почитает нееврея наравне со скотом. Поэтому мы должны были молча работать и умирать, а жиды - повелевать и наслаждаться. Под конец трапезы они как бы опомнились и сунули мне кусок хлеба и огурец- долю раба. Я съел то и другое, по-прежнему сидя на сундуке и не глядя на хозяев. Они ещё долго что-то обсасывали и чавкали, после стали греметь посудой и, наконец, угомонившись, отправились спать в соседнюю комнату. Мне бросили какие-то лохмотья, и я расположился на этом же сундуке, положив часть лохмотьев под голову, другой частью укрывшись.

На другой день подняли меня едва забрезжил рассвет. Я думал, что вместе со мной двинется в иоле всё семейство Хаймов, как это принято у русских: на копку картошки все выходят от мала до велика и, дружно помогая друг другу, стараются управиться с работой в один день. Но не тут-то было.


Явилась ещё какая-то русская женшина, худенькая, с выражением абсолютной покорности на лице. Она, очевидно, тоже находилась в какой-то форме зависимости от Хайма и шла работать на него бесплатно, без вознаграждения. Нам дали ведро, лопату и несколько мешков, и мы вдвоём пошли за город, на участок Хайма. Женщина знала его местонахождение, потому что она сажала картошку для Хайма, полола и окучивалаеё и вообще заботилась о достоянии Хайма от начала до конца.

В те времена все поля за чертой города были разбиты на крохотные приусадебные участки, засаженные, как правило, картофелем. И не только поля: картофелем было засажено всё свободное пространство улиц, палисадники, дворы. В этом было спасение народа, ибо картошка сделалась главным, а для многих—единственным источником существования. Тем не менее стоимость одного ведра картошки на рынке равнялась месячному заработку рабочего - 200 рублей. То есть, в сущности, люди работали как при коммунизме—бесплатно, за одну лишь пайку хлеба. И теперь, когда я читаю на плакатах лозунг: " Мы придём к победе коммунистического труда! ", мне вспоминаются жуткие времена войны - всеобщего голода, подавленности и страха.

К вечеру, когда мы закашивали работу, пришла подвода, присланная Хаймом. Русские вывозили свою картошку с поля обычно на своих тележках-двуколках, называвшихся таратайками, в которых впрягались вместо лошадей женщины и дети. Мы собрали картошку в мешки, погрузили в телегу и благополучно доставили к дому Хайма. Здесь же мы перенесли её в сарай и ссыпали в погреб. Семейству Хаймов оставалось только пользоваться плодами чужой земли и чужого труда. Поистине только жид-эксплуататор умеет так поставить дело.

Контакт нашей директорши Фесик с этой еврейской семьей служит ещё одним доказательством, что и сама она тоже была ортодоксальная еврейка. Когда она вопила на нас " поганцы, поганки! ", то тем самым выражала талмудическую идею, что все нееврейское есть нечистое, поганое, скотоподобное. Разумеется, в те времена я не имел ни малейшего понятия о духовной подоплёке такого отношения к нам со стороны евреев. Я лишь интуитивно чувствовал их вражду и разделяющую нас пропасть.

Эти воспоминания заставляют меня вновь и вновь мысленно обращаться к историческому прошлому нашей родины. Ведь не всегда же в России было такое засилье евреев, были же времена, когда их совсем или почти совсем не было в нашем государстве! Откуда же и как всё началось? Куда смотрели наши цари-императоры, куда смотрело русское правительство, почему бездействовал правящий класс, наблюдая, как эта страшная чума заволакивает наше отечество? Неужели не нашлось ни одного истинно русского человека, который, пав к ногам императора, возопил бы со слезами:


- Государь, не пускай в Россию жидов, огради страну санитарным кордоном! Взгляни, они заполонили Европу, ещё немного а они погубят нас вместе с тобой!

Но тщетно! Око государево не рассмотрело опасности даже и тогда, когда звучали отдельные предупреждающие голоса.

За двадцать мильонов Россия На откуп жидам отдана! -провозглашает поэт А.К. Толстой в середине прошлого века.

" Близится их царство, полное их царство". - вторит ему в 1877 году Ф.М. Достоевский.

Все слышат, но кто отзовётся на эти голоса? Дух либерализма сладеньким сиропом разливается по России. И тот же Достоевский призывает предоставить евреям все права, как это диктует нам наша христианская совесть. Но такова ли эта совесть у тех, кому эти права предоставляются? Об этом никто не хочет задуматься. И вот к концу девятнадцатого века в России уже проживает пять миллионов евреев - половина всего еврейского племени, рассеянного по всему свету. В руках евреев оказывается русская экономика и - самое страшное! - средства массовой'информации, орудие воздействия на человеческие умы: книгопечатание, издательство газет, университетские кафедры. Начинается массовая обработка человеческого сознания и прямая подготовка революции - государственного переворота с целью захвата власти, 1905 год — генеральная репетиция. Русский народ интуитивно чувствует опасность и поднимается на борьбу. Начинаются еврейские погромы под лозунгом: " Бей жидов, спасай Россию! " Правительство, вместо того чтобы возглавить народное движение, отдаёт безрассудные приказы подавлять знтиеврейские выступления. По существу - предательские приказы. Еврейство спасено, революция движется дальше. Однако услуга царского правительства евреям не пробудила в этом народе чувства благодарности. Еврейская пропаганда у нас и во всём мире, как обычно, перевёртывая всё с ног на голову, до сих пор талдычит о том, будто еврейские погромы организовало царское правительство. Тайные еврейские организации проводят акты террора и саботажа, в том числе во время войны с целью посеять неуверенность и смуту. Гибнут высокопоставленные государственные чиновники. Служба царской охраны сбивается с ног в своих бесплодных попытках выловить еврейскую агентуру, так как участником или пособником тайных и явных еврейских подрывных организаций каждый из пяти или уже шести миллионов евреев, проживающих в России. Спасти это несчастное государство могло только сплошное очищение от еврейского элемента. Но на это русское государство было неспособно. Такая акция казалась слишком жестокой. Царя и царское правительство в их борьбе с врагами отечества сковывала христианская религия и христианская мораль.


Но ни религия, ни мораль не помешали евреям после захвата власти расстрелять царя, царицу и царских детей, а вслед за ними истребить сто двадцать миллионов человеческих жизней. Евреи совершили в России поистине " всесожжение" - великое жертвоприношение своему кровавому богу Иегове, тот самый ХОЛОКОСТ (жертвенное сожжение дотла), о котором они сегодня говорят применительно к себе, напоминая немцам об уничтожении во время войны шести миллионов евреев. (Странно, однако, число их после уничтожения ни в Европе, ни в России ничуть не уменьшилось.) Еврейская пропаганда без устали хнычет и причитает по поводу собственной царапины, но никогда ни словом не обмолвится о кровоточащих ранах, нанесённых еврейской властью России. А ведь было бы евреям полезно знать, что их истребление было всего лишь актом справедливого божественного возмездия, причём, возмездия ограниченного и тем самым как бы милосердного, ведь с точки зрения абсолютной справедливости эта паразитирующая преступная нация, быть может, вообще утратила право на существование.

Русский народ всегда не любил евреев, но во время войны репутация их была особенно низкой. Еврей-политрук и еврей-чекист гнали русского солдата на массовый убой, сами же всячески избегали передовой позиции. Хотя война шла б основном за спасение евреев, сами евреи всеми способами уклонялись от фронта. Об их повадках рассказывали анекдоты.

- Что же ты, Мойша, не идёшь немцев бить? - спрашивают еврея.

- А вы приведите их сюда, и я их буду бить. Или другой:

- Вот тебе, Мойша, сапоги...

- Давай!

- Обмундирование... -Давай! -Шинель... -Давай!

- Автомат...

- Что вы всё мне да мне! Дайте Ивану!

А вот анекдот послевоенный, отражающий, однако, дух военного времени:

Встречаются два старых друга, Гришка и Мишка. Гришка в старенькой фуфайчонке, на ногах разбитые, ещё фронтовые кирзовые сапоги, худой, голодный. Мишка же - прямая противоположность: в дорогом пальто, жёлтых штиблетах, сытый, холёный. Удивлённый Гришка спрашивает Мишку:

- Кучеряво живёшь. Мишка! Ловко, знать, устроился.

- Да ничего особенного: просто во время войны спрятал у себя в подполе
одного еврея. Он от фронта спасался ну и обязался выплачивать мне по


тысяче рублей в месяц. Вот и живу на его счёт.

- Так ведь война-то давно кончилась! - восклицает простоватый Гришка.

— А я ему об этом не говорю.

В прифронтовой полосе немецкая пропаганда разбрасывала листовки с призывом к сопротивлению еврейской власти. Вот содержание одной из них: " Бей жида-политрука, морда просит кирпича! " Политруков немцы не признавали за военнослужащих и беспощадно истребляли. И в самом деле, ни в одной армии мира, ни в какую историческую эпоху не было такой категории военнослужащих. Появились они лишь с воцарением евреев в России как орудие еврейского контроля над армией, орудие духовного террора и оболванивания солдатских масс.

Но вернёмся к нашим детдомовским пенатам.

Зимой 1942/43 года, когда мне не исполнилось ещё четырнадцати лет, я вступил в комсомол. Собственно, слово " вступил" совершенно ие отражает сути этого события в моей жизни. В то время я не понимал значения комсомола, и потому это мое действие не могло быть сознательным. Инициатива также исходила не от меня. Секретарём нашей первичной комсомольской организации в это время была воспитанница детдома, ученица девятого класса Катя Васенина, девушка умная, внимательная, пользовавшаяся уважением всех. Однажды, обратившись ко мне, она сказала. что мне пора вступать в комсомол. Внутренне я не ощущал абсолютно никакой потребности быть членом этой организации, но чувствовал и осознавал давление внешних обстоятельств, диктовавших необходимость совершить этот шаг. Из глубины души поступали смутные тревожные сигналы, но разум, ещё совсем детский, не был в состоянии ни осмыслить их, ни тем более отдать им преимущество. Ведь противостоять давлению внешних обстоятельств - это уже нечто от брани духовной, а в советских условиях, если это делается осмысленно и сознательно, это ешё и политическая борьба, ибо давление обстоятельств, которое мы ощущаем, диктуется и организуется государством. Катя Васенина ознакомила меня с уставом комсомола, и очередное комсомольское собрание проголосовало за мой приём. Комсомольский билет я получил только спустя год после приёма. Помню, Катя наставляла меня по дороге в райком комсомола: " Если тебя спросят, почему ты вступил в комсомол", отвечай: " Хочу быть передовым".

Этот вопрос, видимо, задавали всем. Не миновал он и меня, и я действительно ответил, как учила Катя. Так делается первый шаг на пути отказа от собственного мышления и превращения в холуя еврейской власти.

Но жизнь идёт своим чередом и вносит в дела и помыслы человеческие свои существенные поправки.


Каждый год в конце лета совершалась так называемая разгрузка -выпроваживание из детдома подростков, достигших четырнадцати лет. Грустное это было событие в жизни детдомовцев. Не окрепший физически, не овладевший никакой специальностью, с детским ещё разумом выходил он за ворота детдома " в большую жизнь". Ему выдавали смену белья, две наволочки на подушки и матрасный мешок. Предполагалось, что нижнюю наволочку и матрасный мешок он сможет набить соломой или стружкой по новому месту жительства. Предстояло включиться в социалистическое производство с его безжалостной эксплуатацией, усугубляемой военным временем, почти без скидок на возраст и социальное положение. И вот эти несчастные, ещё не вышедшие из детского возраста, привыкшие в детдоме, в обшем-то, довольно безответственно и легкомысленно смотреть на жизнь, вновь становились беспризорниками. В то время рабсила (о, эти мрачно-живописные термины эпохи социализма!) намертво закреплялись за предприятиями по законам и стандартам рабовладельческого общества. За опоздание на работу - тюрьма. Уволиться было невозможно, можно было только сбежать. И вчерашние детдомовцы бежали. Некоторые из них приходили в детдом и со слезами на глазах умоляли директоршу не выгонять их. Они искали милосердия там, где царствовали ненависть, жестокость и холодный расчёт. Но по её телефонному звонку (ведь для неё они были всего лишь " поганцы") являлась милиция и возвращала маленьких беглых рабов на прежнее место. При повторном бегстве их ожидал исправительно-трудовой концлагерь - детская трудколония, где на работу выгоняли уже с применением оружия. Так совершалось приобщение к труду методом ■ 'самой передовой педагогики".

Зрелище несчастных беглецов и их насильственного выдворения из детского дома производило на меня всякий раз удручающее, гнетущее впечатление и заставляло задумываться над собственным будущим. Избежать разгрузки удавалось немногим счастливчикам или же тем, кто находился под незримой протекцией сильных мира сего. V меня были некоторые шансы остаться в детдоме дольше положенного срока: я хорошо учился, занимался с группой отстающих в учёбе, был прилежен в работе, участвовал в самодеятельности. Разгрузка 1943 года, когда мне исполнилось четырнадцать лет, меня миновала. Мне хотелось учиться и закончить десятилетку. Но могли я быть уверен, что меня обойдет разгрузка очередного срока? Такой уверенности быть не могло, и я это отлично понимал. Надо было на что-то решаться, не дожидаясь решения своей участи властью директорши.

Был у меня в детдоме дружок-одноклассник, Борька Черепанов, всегда весёлый, отчаянный и дерзкий на всевозможные проделки. Родителей своих Борька не знал, вся жизнь его прошла в казённых заведениях. В школе он


учился без особых успехов, но, кажется, имел некоторый талант к музыке. |

Одно время он посещал музыкальную школу. Нередко я наблюдал, как он,
задумчиво склонив голову над скрипкой, выводил смычком какие-то
грустные мелодии. Борька представлялся мне детдомовским аристократом,
и кое в чём я старался подражать ему, тем более что он был старше меня на
год и обладал настоящей детдомовской закалкой. Легкомысленная |

бесшабашность Борьки, его всегдашняя готовность на самые рискованные
и дерзновенные предприятия казались мне настоящими мужскими
качествами, которых, как я это сознавал, недоставало мне и которые я старался
в себе развить, так как моя природная склонность к рассудительности,
раздумью и молчаливости, а также медлительность в принятии решений
сильно вредили мне, роняя мой престиж в глазах шумной, динамичной и
бесшабашной детдомовской братии. В порядке преодоления этих своих
недостатков и приобретения настоящей детдомовской выправки я тоже
иногда решался на поступки, быть может, не похвальные в глазах взрослых,
но не лишённые риска и отваги. Чего стоили одни только способы смотреть
кино без билета. Это называлось " идти на пробируху". Так, в зрительный
зал кинотеатра " Октябрь" мы проникали, прорываясь сквозь поток
выходящих зрителей по окончании сеанса, быстро пробегали по залу и
ныряли в дыру под сцену, куда уборщицы прятали свои метлы, веники,
тряпки и вёдра. Здесь, притаившись, мы ждали начала очередного сеанса,
затем, когда только гасили свет и все люди, в том числе смотрительницы
зала, на несколько секунд лишались возможности видеть что-либо, внезапно
выныривали и усаживались на свободные места. Смотрительницы иногда
замечали подозрительно промелькнувшие тени, пытались нас отыскать, но.
как правило, безуспешно. Способ пробирания в кинотеатр " Родина"
отличался уже настоящим риском. Здесь мы взбирались на балкон второго
этажа по водосточной трубе, а оттуда входили в фойе, где смешивались с
публикой, слушавшей джаз-оркестр, игравший в перерыве между сеансами.
Чтобы взобраться по водосточной трубе, нужно было иметь цепкие и
сильные руки. Сама труба была старая, ржавая и весьма непрочно
прикреплена к стене уключинами и проволокой, которые шатались и
поскрипывали от непредусмотренной дополнительной нагрузки и грозили
в любой момент выскочить из своих отверстий, в результате чего и труба, и |

дерзкий кинолюбитель рухнули бы вниз на безжалостную бетонированную площадку. Но самым опасным был момент перехода на балкон, когда нужно было, оттолкнувшись от трубы, быстро перебросить руки на край балкона, причём малейшая оплошность грозила падением с весьма внушительной высоты и либо гибелью, либо увечьем. Ни картина, ни джаз не были достойны того, чтобы ради них идти на такой риск. Ценность состояла, видимо, в самом риске, который вырабатывал бесстрашие и закалял


характер. Конечно, эти мальчишеские подвиги развивали и другое, отрицательное качество- безрассудство, пренебрежение к доводам разума и нравственным оценкам, — качество, чрезвычайно опасное для безнадзорного юношества.

С Борькой Черепановым мне пришлось пережить один запомнившийся мне на всю жизнь эпизод.

Каждое лето детдом снаряжал своеобразные экспедиции из 10-12 человек мальчиков и девочек во главе с воспитательницей в лес для сбора ягод и грибов. Способ подбора этих групп не лишен был некоторых признаков демократии: влияние оказывала и воспитательница, и воспитанники, старавшиеся избегать включения в группу чрезмерных лентяев и неуёмных хулиганов, так что в конце концов составлялся хороший и дружный коллектив. Я был неизменным участником этих экспедиций. Помимо новизны впечатлений, трудностей и приключений, сопровождавших эти походы, меня влекло общение с природой в дикой глухомани сибирского леса, среди почти непроходимой чаши и бурелома, густых зарослей папоротника, болотных трясин и стоячих позеленелых от неподвижности вод, романтического сказочного пения птиц и порой леденящего душу шипения змей. Мы плыли обычно по Оби на речном катере до какой-нибудь прибрежной деревушки или просто едва обжитого пункта километрах в 40-50 от Барнаула, здесь высаживались на берег, шли едва заметной лесной дорогой или тропой к заранее выбранному месту и здесь обосновывались.

Однажды такал группа, в число которой входили я и Борька, всю ночь сидела на пристани в ожидании отплытия на катере, который должен был появиться утром в не весьма строго установленный час. Сидеть надоело, и, когда стало светать, Борька предложил мне прогуляться по городу. Воспитательнице мы сказали, что сейчас вернёмся. Когда мы вышли с территории пристани, Борька объяснил причину своей затеи. Здесь, неподалеку, во дворе одного дома растут ранетки, и сейчас в самую пору слазить за ними.

Ранетки - это крохотные яблочки величиной не больше грецкого ореха, единственный фрукт, произрастающий в климатической зоне Алтайского края. Зрелая ранетка видом и вкусом очень напоминает хорошее яблоко в миниатюре, ароматом же его превосходит. Сады с деревцами ранеток -обычный объект дерзких мальчишеских набегов. Созревают ранетки поздней осенью, в эту же пору они были ещё совсем зелёные, твёрдые и почти несъедобные. Я высказал Борьке свои сомнения относительно целесообразности нашей вылазки, к тому же нельзя было слишком удаляться от пристани, ведь посадка на катер могла начаться в любой момент. Доводы мои ничуть не поколебали Борькиной решимости, и я вынужден был покориться его опыту и воле. Подойдя к дому, мы оценили объект нападения.


5 Зак. 3979



Действительно, за высоченным забором стоял ряд молодых фруктовых деревьев, ветки которых были густо унизаны крохотными зелёными шариками. В душе я ещё раз посетовал на бессмысленность дела. Борьке же ничего не высказал, чтобы не показаться а решительный момент малодушным. Перелезать через забор было слишком канительно, и мы решили войти в калитку, которая была не заперта, так как хозяин, видимо, считал, что время опасности для ранеток ещё не наступило. Калитка скрипнула, и мы очутились во дворе. По левую руку была стена большого бревенчатого дома, смотревшая четырьмя окнами в сторон)' ранеток. Риск был слишком очевидным, и вся надежда была на то, что хозяева объяты крепким предутренним сном. Борька решительно направился к ранеткам, я следом. Вот и деревца, вот и зелёные-презелёные ягодки. Ах. до чего же бессмысленно и нелепо всё наше предприятие! Но назвался груздем, полезай в кузов. Я протянул руку и ухватил несколько зеленых ядрышек, бодро и жизнерадостно торчавших на своих крепких черешках. Оторвать их оказалось не так-то легко и пришлось сделать резкий рывок, отчего всё дерево зашаталось и зашелестело листвой. Но едва я успел отправить за пазуху первую горсть злосчастных ни к чему не пригодных ранеток, как услышат зловещий" скрип и хлопанье распахиваемых ставень. Оглянувшись, я увидел в проёме окна огромного мужчину с лицом злым и решительным. Я ринулся в сторону калитки, то есть к окнам дома, и тем самым навстречу опасности, так как разъярённый хозяин, не теряя времени, взбирался на подоконник. Мне удалось на несколько мгновений опередить его, и в тот момент, когда ноги его коснулись земли, моя рука коснулась калитки. Но и хозяин, хотя был велик ростом и уже не молод, проявил незаурядное проворство. Едва я выскочил из калитки и рванул что было сил в сторону, противоположную пристани, как услышал следом, хотя и несколько тяжеловесный, но весьма резвый бег своего преследователя. Он не отставал. Более того, к своему ужасу, я констатировал, что расстояние между нами после того, как он набрал максимальную скорость, стало быстро сокращаться. Дело в том. что я был обут в калоши и вынужден был даже при нормальной ходьбе пришм ыгивать ими по земле. Во время же бега я и вовсе, чтобы не потерять их. не мог делать резких движений и высоко поднимать ногу. По-старушечьи шмыгая калошами, я при всём напряжении не мог выдать и половины своих возможностей к бегу. Я был скован в движениях и остро ощущал приближение катастрофы. Это обстоятельство придавало преследователю надежду на успех и вдохновляло на увеличение скорости. Конечно, был простейший способ спасения: на ходу выскочить из калош и оставить наседающему врагу этот маленький трофей. Но, во-первых, это было бы верхом позора, во-вторых, было совершенно невозможно отправляться босиком в длительный поход по лесам и болотам, в-третьих, предстояло бы


давать объяснение воспитательнице по поводу столь внезапной утраты драгоценных калош. А калоши были в те времена действительно большой ценностью, ведь экономика страны, доведённая до полного разорения, совершенно не поставляла населению никакой одежды и обуви. Летом все детдомовцы ходили босиком, а на зиму нам выдавали некое подобие ботинок, основу которых составляла грубо обработанная деревяшка, а верх- брезент. Но в общей продаже и такой обуви не было. 11оэтому я готов был скорее отдать себя на растерзание, чем пожертвовать великолепными, совсем новыми калошами. Между тем я уже слышал совсем близко за спиной злобное пыхтяшее дыхание, которое не предвещало мне ничего хорошего. Надо было срочно принимать какое-то решение. И оно приходит мгновенно и столь же мгновенно приводится в исполнение: я решительно останавливаюсь, сбрасываю с ног калоши, хватаю их руками, и в тот момент, когда огромная туша с перекошенным от злобы лицом и огромными, готовыми на жестокую расправу лапами уже готова была навалиться на меня всею своею чудовищной мощью, сильным рывком выскальзываю из почти уже сомкнувшихся железных объятий. Чудовище взревело от ярости, увидев мои быстро замелькавшие голые пятки, схватило валявшийся рядом булыжник и с огромной силой швырнуло его мне вдогонку. Но я успел оглянуться, заметил опасность и принял вправо. Булыжник просвистел у моего правого уха. Пробежав еще немного я перешёл на шаг, и только теперь заметил Борьку. Он стоял на другой стороне улицы и громко хохотал над моим приключением. Оказалось, что пока я бежал от ранеток в сторону калитки, он махнул через забор и намного опередил меня в беге. Наш преследователь хриплым голосом послал нам проклятья и грозил здоровенным кулачищем, но теперь мы были для него недосягаемы. Отойдя на безопасное расстояние, мы вернулись по параллельной улице на пристань, где наше долгое отсутствие уже начало вызывать беспокойство, тем более что все уже готовились к посадке на катер, Борька был в приподнятом весёлом настроении. Его подвижная, деятельная натура, жаждавшая перемен и приключений, испытывала большое удовлетворение. Я же, хотя и старался вести себя в тон своему приятелю, внутри испытывал большое смущение пустотой и никчемностью всей этой рискованной затеи и радовался лишь тому, что удалось избежать тяжёлых последствий и спасти калоши.

Борьке Черепанову суждено было сыграть известную роль в перемене моей судьбы, предопределившей на многие годы мою дальнейшую жизнь. Осенью 1943 года Борька неприметно исчез с моего горизонта, несколько месяцев спустя он, однако, вновь появился в детдоме. Но каково же было мое удивление: он предстал нам в полной военной форме. Весь детдом сбежался посмотреть на юного воина в настоящей солдатской шинели с


5*



погонами, на которых красовалась эмблема артиллерийских войск - два перекрещенных пушечных ствола, в фуражке с чёрным околышем и в солдатских сапогах. Из беседы с ним я выяснил, что он поступил в музвзвод находившегося в Барнауле Лепельского артиллерийско-миномётного училища. Более того, он сообщил мне, что училище набирает еще* целую группу подростков от 12 лет и старше, обладающих необходимыми способностями для обучения их игре немузыкальных духовых инструментах с последующим включением в сосгав духового оркестра. Я тут же выразил приятелю готовность последовать за ним в воинскую часть. Борька подобрал ешё человек пять, и мы в тот же день явились в училище к руководителю оркестра капельмейстеру капитану Колесникову. Он устроил нам небольшой экзамен и объявил, что всех нас принимает. На другой день мы представили справки из детдома, прошли медицинский осмотр, и штаб училища оформил наше зачисление на военную службу в качестве воспитанников музвзвода. Это было в начале февраля 1944 года. Итак, в детдоме я провёл два с небольшим года и в пятнадцать лет стал солдатом советской армии.

Армия

Эту главу своих воспоминаний начинаю повторно писать более тридцати лет спустя после того дня, когда я впервые надел военную форму, и ровно через тридцать четыре года после окончания Второй мировой (Великой Отечественной) войны, в День Победы - 9 Мая 1979 года. Перед моими глазами жалкая участь России, страны-победительницы, вынесшей на своих плечах основную тяжесть той страшной бойни. Недостаток продовольствия, отсутствие элементарных товаров первой необходимости при изобилии плакатов и лозунгов о победах и достижениях, спившиеся мужчины старшего возраста-" победители", нищие на паперти церквей, в поездах и на вокзалах, всеобщее духовное оскудение и над всем - угрожающе занесённый меч террора, волосатая лапа, зажимающая рот всякому, кто пытается сказать слово правды. И так все тридцать четыре года: изо дня в день, из года в год.

Февраль 1944 года. До конца войны ещё далеко. Ожесточенные сражения громыхают ещё на территории европейской России. Германия Гитлера ещё не теряет надежды. В её тылу формируется Русская освободительная армия (РОА) под командованием генерала Власова. Но поздно! " Судьбы свершился приговор! " Апогей славы Германии - 1941 год. Теперь её звезда шла к закату. Поистине о судьбе Германии можно сказать словами Цезаря: " Она могла. бы одержать победу, если бы у неё было кому победить". Доблесть её солдат, талант её полководцев, стратегический замысел - всё достойно самой высокой похвалы. Но была в этом некая язва, всё отравлявшая и всё


обрекавшая на бессилие и гибель. Эта язва - традиционное германское высокомерие, национальный эгоизм и проистекающая отсюда политическая ограниченность и близорукость. О вожде Германии, как некогда об императоре французов, можно сказать словами поэта Тютчева:

В его главе орлы парили,

В его груди змии вились. Красная армия, которую еврейские комиссары воспитали *'в духе интернационализма", надеясь использовать её в целях распространения еврейской " мировой революции", развалилась и рассыпалась от первых же ударов националистически настроенной германской армии. Еврейский интернационализм был русским не менее ненавистен, чем немцам. В руках германских властей оказались миллионы обученных и боеспособных русских солдат, отказавшихся воевать за еврейско-созетскую власть, но которые с величайшим воодушевлением пошли бы бороться ПРОТИВ этой власти. Вот когда нужно было формировать Русскую освободительную армию. Вместо этого немцы часть людей распустили по домам, других засадили в концлагеря, стремясь только себе присвоить добычу и лавры победы. Они создавали всевозможные части и подразделения из представителей малых народностей России, поддерживая в них национализм и враждебную по отношению к русским настроенность, то есть в точности копировали политику евреев. Из русских же до начала формирования РОА они допускали создание лишь полицейских и карательных подразделений, которые находились под исключительным контролем и в абсолютном подчинении германского командования и должны были служить только германским интересам. Вольно или невольно эти русские оказывались в положении изменников родины. U патриотическом подъеме и высоком моральном духе. этих необходимейших качествах настоящего воина, здесь не могло быть и. речи. Совсем другое дело было бы. если бы на освобожденной от " жидобольшевизма" (термин тех времён) территории было сразу же создано русское (российское) правительство и верховное командование Русской освободительной армии. Победа германо-российского блока была бы гарантирована. Но немцы оттолкнули от себя своего естественного союзника и отдали его в руки смертельного врага мирового жидосионизма. Они не хотели делить с русскими плоды победы и в одиночку пожали тернии поражения. Поистине прав был их стратег и военный историк Карл фон Клаузевиц: " Против человеческой тупости бессильны даже боги'".


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.011 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал