Это все из-за Ухёна. - Задницы на борт, живо! – отвешенный изящной ножкой комадира Сонгю, обутой в тяжелый морпеховский ботинок (скорее

- Задницы на борт, живо! – отвешенный изящной ножкой комадира Сонгю, обутой в тяжелый морпеховский ботинок (скорее, лидерская дань моде, чем непременное требование экипировки), пендель ускорил вечно отстающего (не только в умственном развитии) штурмана Сонёля ровно настолько, что он взбежал по трапу и грохнулся на колени только на грузовой платформе корабля. – Быстрее взлетим, быстрее разгрузимся… - громко объяснил свою торопливость Гю озадаченной команде, а потом добавил шепотом: - и нахрен этот корабль, и команду такую нахрен, и с контрабандой завязываю…
Старпом Ухён, которому Галактическая Кейматерь при рождении забыла вручить такую пользующуюся на многих планетах популярностью вещь, как разум, но взамен наградила слухом летучих равишей с безлюдного Виксариана (вообще, милейшие существа с ярко-голубым мехом на пузе), лидерское бормотание прекрасно расслышал, но не вмешался только потому, что это была не первая экспедиция, которую Сонгю клялся закончить полной завязкой с космическим криминалом – однако, всегда находились весомые аргументы, способные убедить Гю остаться и сделать «еще одну ходочку, хён, последнюю маленькую партию экзорцисса переправим в СМ-Таун, и все, ты свободен»…
Вообще, конечно, Ухён просто трескал Гю по башке ховановской бейсбольной битой, нежно привязывал (искусство шибари еще живо в 2222-м, не сомневайтесь) бессознательное тело бинтами из медотсека к командирскому креслу – а очухивался Гюша уже тогда, когда их Инфинит несся по гиперпространству по заданному Сонёлем курсу с полными трюмами экзотравы, на которую теперь в СМ-Тауне такой чудовищный спрос, что просто айгу-у-у…
Поэтому, не мигнув даже глазом, после командирского приказа Ухён проорал за спину Элу:
- Задраивай! – и с неизменной ностальгией наблюдал за каменистым пейзажем покидаемой ими планеты, которая была тоскливой, как безалкогольное пиво, но зато с двумя лунами, которые и красовались сейчас над горизонтом, обгрызенные с боков, как яблоки, в фазе первой четверти.
- Постойте! Прошу вас, подождите!
- Чё? А? – Ухён, увлеченный лунами, опустил взгляд вниз – и показал Мёнсу ладонь, прося притормозить, потому что глазам предстало поистине комическое зрелище: перепрыгивая через камни и валуны, к Инфиниту мчалась странная парочка, похожая на пельмешек и соломинку – пельмешек волочил соломинку за руку, а соломинка, видно было, как мог не отставал.
- Господа контрабандисты, прошу вас, секундочку… - пельмешек оказался обычной земной женщиной преклонного возраста с несмываемыми признаками интеллигентности на лице, клетчатой шалью на плечах и манерой речи, которая выдавала училку со стажем. А еще Пельмень-аджумма запыхалась так, что не могла говорить, и пока она пыталась отдышаться, недовольный задержкой Гю успел выползти из кабины пилотов и уже искал, кому бы пнуть по любимым яйкам, чтобы поторапливались, когда наткнулся взглядом на визитеров.
- Это еще откуда? - указующе-воопрошающий палец грубияна Гю сделал больно учительской интеллигентности, но Пельмень-аджумма пожертвовала своей гордостью, начав объяснение.
- Мне стало известно, что господа контрабандисты направляются на Бистиарий…
- Откуда стало известно? – тут же перебил Гю, и его очаровательные глазки от злости стали еще уже, чем обычно, так что невольно возникал вопрос, видит ли он хоть что-нибудь перед собой или уже нет.
- В таверне только и разговоров о вас, господин Капитан, - после потери гордости Пельмень-аджумма решила, что дорожить больше нечем, и в ее голосе на чью-то беду зазвучали подлизывающиеся, заискивающие ноточки. – Нечасто нас тут на Уллиме посещают такие именитые преступники, как вы, господин Капитан, так что местные пьяницы с утра обсуждают, что вы везете, куда везете… и даже вес груза вплоть до граммов могут назвать, - Пельмень-аджумма нехорошо усмехнулась и выстрелила в Гю взглядом. – Досада, если кто-нибудь из этих пьяниц подзаборных предупредит космофлот, правда, господин Капитан? Наверно, вы даже координаты в гипердрайв не успеете ввести, как они вас, - Пельмень-аджумма с несвойственным престарелому человеку азартом хлопнула в ладоши, заставив всех шугануться, - СХАПАЮТ!
Перед лицом столь откровенного шантажа лицо Гю не дрогнуло, и даже глазки не стали уже (некуда больше просто было) – он всего лишь развернулся на каблуках своих морпеховских ботинок и бесстрастным голосом спросил у собравшейся за спиной команды:
- Ну и кто из вас, поросятки, вчера наносил визиты в таверну?
Вообще, конечно, это был Ухён (но он правда-правда держал язык за зубами… столько, сколько помнил – держал… а помнил ровно до того момента, как выпил…), и судя по раздавшемуся в следующую секунду ору (вот Гю всегда такой: сначала этот бесстрастный взгляд, а потом визжит, как торговка, прям стыд, а не капитан):
- Кто из вас, полулюдей, поперся в деревню, когда Я ЯСНО СКАЗАЛ ЖОПУ НАРУЖУ НЕ ВЫСОВЫВАТЬ? – Ухён уверился, что надо спасать свои любимые полушария (мозговые или чуть ниже – неизвестно) любой ценой.
- Хоя, - выпалил Ухён, потому что, во-первых, имя у него короткое, во-вторых, красивое, в-третьих, Ховона Гю не бьет, потому что боится, в-четвертых, Гю не станет убивать последнего адекватного члена экипажа, иначе не с кем в космошашки резаться будет, - я с ним потом поговорю, не волнуйся, административное взыскание и все как по уставу положено, - Ухён по-деловому подмигнул Гю, раздумывая над тем, чем ублажить Хою, которого тут пока нет и который пока не знает о подложенной ему Ухёном свинке… когда Ховон самолично придет Ухёна убивать, да еще и Дону позовет, чтобы хоть кому-то смешно было…
Сложно сказать, поверил ли Гю старпому, или жизнь все-таки научила его чему-то (например, что во всех приключениях, сваливающихся на задницу, виноват всегда, ВСЕГДА, Ухён), но он развернулся обратно к терпеливо дожидающейся окончания разборки Пельмень-аджумме и величественно вопросил:
- Чего ты хочешь от меня, престарелая женщина-шантажистка?
Оскорбления, видимо, на Пельмень-аджумму уже совершенно не имели никакого действия – она вытолкнула вперед тощую Соломинку, с которой они бежали сюда, и принялась причитать уже в стиле базарной торговки:
- Вот внучка моего, Сонджонни, надо на Бистиарий доставить, а рейсовый лайнер на Уллиме раз в три месяца появляется. Сонджонни в бистиарскую летную школу приняли, такой одаренный у меня мальчик, - бабуленька со слезой потрепала внучка по розовым почему-то волосам, а Сонджонни недовольно сморщился, пробурчав:
- Ну, ба, стыдно же…
Гю с секунду задержал взгляд на розовой макушке, а потом ответил:
- Ни в коем случае моя пиратская гордость не может этого допустить, ясно вам, пожилая шантажистка?
- Почему же? – на морщинистом личике Пельмень-аджуммы нарисовалось выражение настолько невинное, что Гю вынужден был повернуться к старпому и обратиться за помощью, повторив вопрос:
- Э, почему?
Ухён за словом в карман не лазил, и, быстро найдясь, хихикнул:
- Нас лицензии на перевозку пассажиров лишили.
- А я анонимный телефон космофлота наизусть помню, - тут же ответила бабуля.
- АХР-Р-р-Р-р… - Гю вообще был нервным. И орать любил. Орать – его талант. Не стал бы контрабандистом, пошел бы в Галаоперу петь. – Я ВАШУ МАТЬ КОНТРАБАНДИСТ ИЛИ ГРЕБАНАЯ НАНЬКА С ДОСТАВКОЙ НА ДОМ?
- Плюс девять, гудок, девять-семь-три… - проворные пальчики аджуммы уже нажимали на клавиши мобильного устройства, и Ухён, которому в камерах бистиарской тюрьмы в его последний визит туда категорически не понравилось, заторопился остановить колесо судьбы, пока оно не завертелось в невыгодную для него сторону:
- Нэ-нэ-нэ, уважаемая, зачем так торопиться… - Ухён стер набранные цифры и расцвел улыбкой в сторону злого, как собака, капитана:
- Гю, ну чего тебе, жалко, что ли? Ты же у нас до-о-обрый капитан…
- Я не добрый, - рявкнул Гю.
- А я говорю, что добрый, - умасливал Ухён. А потом повернулся к команде, которая выглядывала из люка, как дирижер, взмахнул беспутными руками, и начал скандировать: - Добрый-добрый-капитанчик-Гю…
- Я тебе оторву голову и гениталии, чтобы ты не смог размножаться и плодить свою тупость по вселенной, - шипел Гю, пока за его спиной экипаж со слезами на глазах распевал «Добрый-добрый-капитанчик-Гю…»: Дону хрюкал, Мёнсу скулил, Сонёль, как припадочный, подпрыгивал и икал.
Бесплатный цирк Ухёна на Инфините пользовался ошеломительным успехом.
- Скажи «Я добрый», - настаивал Ухён.
Пельмень-аджумма глядела на Гю выжидающе (однако же, с угрозой держа в руках телефон), розоволосый вундеркинд глядел на Гю выжидающе, старпом глядел на Гю выжидающе и с собачьей преданностью в глазах, и даже в сонёлевском икании слышалось что-то такое… выжидающее.
- Я добрый Гю, который оторвет тебе гениталии, - ткнув пальцем в Ухёна, безэмоционально сообщил капитан. А потом кивнул Соломинке: - Поднимайся, жертва покраски.
Пельмень-аджумма расцеловала внучка на прощанье и, шлепнув ему по заднице, чтобы поднимался на борт, принялась смахивать слезы с глаз.
Гю покачал головой и тяжелой капитанской поступью прошествовал по трапу. Однако на половине остановился, будто его любопытство грызло, и повернулся к бабульке:
- Училка, да?
Бабулькиных слез как не бывало (Ухён подумал, что эти гиперпереходы личности от вымогателя к растроганной пожилой женщине и обратно роднят ее с Сонгю, который то холоден, как космическая пыль, то орет, как резаный), она гордо приосанилась и ответила:
- Так точно, о самый невоспитанный из капитанов, которых я встречала в своей длинной-предлинной жизни.
Гю, казалось, загорелся каким-то подозрительным азартом, поднял вверх палец… и попытался угадать:
- Физика?
- Литература, - поправила Пельмень-аджумма. – «Проснись, любовь! Твое ли острие тупей, чем жало голода и жажды?»… - начала цитировать бабаулька все еще бессмертного в 2222 Шекспира, и Гю сморщился, будто ему рыбий жир в глотку заливали, замахал руками и, когда все замолкло, задумался.
- Никогда не любил, - в конце концов сказал Гю, поворачиваясь к Пельмень-аджумме спиной, так что было непонятно, то ли Шекспир капитану не нравился, то ли вся галактическая литература целиком.
- Ты мне тоже не в моем вкусе, невоспитанный капитанчик, - откликнулась бабулька, прежде чем режим стервы снова выключился и в дело вступил клетчатый платочек, которым она прощально намахивала внучку.
- Какой гиперпипец, - сказал Гю, зайдя в кабину пилотов и бухнувшись в кресло.
Корабль, на борту которого было написано Финит (сама судьба в лице космической пыли, видимо, заставила первые две буквы гордого названия стереться, чтобы машина больше соответствовала своему имиджу), мощными двигателями поднял в воздух клубы пыли, изрядно пропесочив все еще намахивающую клетчатым платком Пельмень-аджумму, и, изрыгнув синее пламя из турбин, грациозно поднялся в воздух.
- А где я буду спать? – розововолосый Сонджонни выглядывал из-за переборки, отделяющей кабину пилотов от коридора, и с любопытством смотрел на предающегося унынию капитана, неловко теребя пальцами рюкзак с бабкиными пирожками, труселями и дипломом об окончании старшей школы.

Примечания:

остроумие - это бонус к хорошей соображаловке.
у меня ее нет.