На чаше весов

Победил человек, но победила и пушка. Правда, непосредственная

опасность кораблекрушения миновала, но, однакож, корвет не был окончательно

спасен.

Вряд ли представлялось возможным исправить нанесенные повреждения. В

борту насчитывалось пять пробоин, при этом самая большая -- в носовой части

судна; из тридцати каронад двадцать лежали на лафетах мертвой грудой

металла. Да и сама укрощенная и вновь посаженная на цепь пушка тоже вышла из

строя: ее подъемный винт был погнут, из-за чего стала невозможной точная

наводка. Батарея теперь состояла всего из девяти действующих орудий. В трюм

набралась вода. Необходимо было принять срочные меры для спасения корабля и

пустить в ход насосы.

Нижняя палуба, доступная теперь для осмотра, являла поистине плачевное

зрелище. Взбесившийся слон и тот не мог бы так изломать свою клетку.

Как ни важно было для корвета пройти незамеченным, еще важнее было

предотвратить неминуемое крушение. Пришлось осветить палубу, прикрепив

фонари к борту.

Когда длилась трагическая борьба, от исхода которой зависела жизнь и

смерть экипажа, никто не обращал внимания на то, что творилось в море. Тем

временем сгустился туман, погода резко переменилась, ветер свободно играл

кораблем; выйдя из-под прикрытия Джерсея и Гернсея, судно отклонилось от

курса и оказалось значительно южнее, чем следовало; теперь корвет находился

лицом к лицу с разбушевавшейся стихией. Огромные валы лизали зияющие раны

корабля, и как страшна была эта грозная ласка! Баюкающая зыбь таила в себе

опасность. Ветер крепчал. Нахмурившийся горизонт сулил шторм, а быть может,

и ураган. Взор различал в потемках лишь ближайшие гребни волн.

Пока весь экипаж спешно исправлял наиболее серьезные повреждения на

нижней палубе, пока заделывали пробоины, расставляли по местам уцелевшие

орудия, старик пассажир поджидал на верхней палубе.

Он стоял неподвижно, прислонившись к грот-мачте.

Погруженный в свои думы, он не замечал движения, начавшегося на судне.

Шевалье Ла Вьевиль приказал солдатам морской пехоты выстроиться в две

шеренги по обе стороны грот-мачты; услышав свисток боцмана, матросы,

рассыпавшиеся по реям, бросили работу и застыли на местах.

Граф дю Буабертло подошел к пассажиру.

Вслед за капитаном шагал какой-то человек в порванной одежде,

растерянный, задыхающийся и все же довольный.

То был канонир, который только что и весьма кстати показал себя

искусным укротителем чудовищ и одолел взбесившуюся пушку.

Граф отдал старику в крестьянской одежде честь и произнес:

-- Господин генерал, вот он.

Канонир стоял по уставу на вытяжку, опустив глаза.

Граф дю Буабертло добавил:

-- Генерал, не считаете ли вы, что командиры должны отметить чем-нибудь

поступок этого человека?

-- Считаю, -- сказал старец.

-- Соблаговолите отдать соответствующие распоряжения, -- продолжал дю

Буабертло.

-- Командир здесь вы. Ведь вы капитан.

-- А вы -- генерал, -- возразил дю Буабертло.

Старик бросил на канонира быстрый взгляд.

-- Подойди сюда, -- приказал он.

Канонир сделал шаг вперед.

Старик повернулся к графу дю Буабертло, снял с груди капитана крест

Святого Людовика и прикрепил его к куртке канонира.

-- Урра! -- прокричали матросы.

Солдаты морской пехоты взяли на караул.

Но старый пассажир, указав пальцем на задыхавшегося от счастья

канонира, добавил:

-- А теперь расстрелять его.

Радостные клики вдруг смолкли, уступив место угрюмому оцепенению.

Тогда среди воцарившейся мертвой тишины старик заговорил громким и

отчетливым голосом:

-- Из-за небрежности одного человека судну грозит опасность. Кто знает,

удастся ли спасти его от крушения. Быть в открытом море, значит быть лицом к

лицу с врагом. Корабль в плавании подобен армии в бою. Буря притаилась, но

она всегда рядом. Море -- огромная ловушка. И смертной казни заслуживает

тот, кто совершил ошибку перед лицом врага. Всякая ошибка непоправима.

Мужество достойно вознаграждения, а небрежность достойна кары.

Слова старика падали в тишине медленно и веско, с той неумолимой

размеренностью, с которой топор удар за ударом врезается в ствол дуба.

И, властно взглянув на солдат, он добавил:

-- Выполняйте приказ.

Человек, на лацкане куртки которого блестел крест Святого Людовика,

потупил голову.

По знаку графа дю Буабертло два матроса спустились на нижнюю палубу и

принесли оттуда морской саван; корабельный священник, который с момента

прибытия на судно не выходил из кают-компании, где он читал молитвы, шел за

ними следом; сержант вызвал из рядов двенадцать человек и построил их по

шестеро в две шеренги, канонир молча стал между ними. Священник, держа

распятие в руке, выступил вперед и подошел к капитану. " Шагом марш", --

скомандовал сержант. Взвод медленно двинулся к носу корабля, два матроса,

несшие саван, замыкали шествие.

На корвете наступила гробовая тишина. Слышались только далекие

завывания бури.

Через несколько мгновений раздался залп, блеснул во мраке огонь

выстрелов, потом все смолкло, и лишь всплеск воды, принявшей в свое лоно

труп расстрелянного канонира, нарушил тишину.

Старик пассажир попрежнему стоял в раздумье, прислонясь к грот-мачте и

скрестив на груди руки.

Буабертло указал на него пальцем и, обращаясь к Ла Вьевилю, вполголоса

произнес:

-- Отныне у Вандеи есть глава.

VII