Спасется ли?

Через несколько минут маленькая шлюпка, называемая в матросском обиходе

" гичка" и находящаяся в личном распоряжении капитана, отвалила от корабля. В

гичке поместились два человека, старик пассажир сидел на руле, а

матрос-доброволец на веслах. Ночной мрак еще не рассеялся. Следуя приказу

капитана, матрос яростно греб по направлению к скалам Менкье. Иного пути не

было.

На дно гички сбросили с борта корвета немного провизии: мешок с

галетами, копченый говяжий окорок и бочонок с пресной водой.

В ту самую минуту, когда гичка отошла от корвета, неунывавший даже

перед лицом смерти весельчак Ла Вьевиль перегнулся через ахтерштевень и

бросил вслед отъезжающим:

-- На такой гичке спастись, конечно, легко, а утонуть и того легче.

-- Сударь, -- прервал его лоцман, -- не время шутить.

Через минуту гичка была уже далеко. Ветер и волна помогали гребцу, и

гичка быстро неслась в темноте, временами исчезая между высоких валов.

Над необъятными морскими просторами нависло зловещее ожидание.

Вдруг безгласный ропот океана прорезал чей-то голос, которому почти

нечеловеческую силу придавал металлический рупор, -- казалось, что сквозь

медную маску вещает античный лицедей.

Говорил капитан дю Буабертло.

-- Королевские матросы, -- возгласил он, -- подымите на грот-мачте

белый стяг. Сейчас пред нами в последний раз встанет солнце.

И с корвета раздался оглушительный пушечный выстрел.

-- Да здравствует король! -- закричали матросы.

Тогда из глубин горизонта, словно эхо, раздался другой крик, все

покрывающий, отдаленный, неясный, но все же донесший слова:

-- Да здравствует Республика!

И грохот, подобный одновременному удару трехсот громов, раздался над

глубинами океана.

Битва началась.

Дым и огонь заволокли море.

Там, где в воду падало ядро, по всему гребню волны вскипали крошечные

фонтанчики пены.

" Клеймор" изрыгал пламя, пушки его били по восьми вражеским кораблям.

В то же время эскадра, расположившись полумесяцем вокруг корвета,

открыла огонь из всех своих батарей. Небо запылало. Словно расплавленная

лава забила из хлябей морских. Ветер яростно свивал и скручивал пурпурное

пламя битвы, то открывая, то застилая корабли-призраки. А впереди на фоне

багряного неба четко вырисовывался темный остов " Клеймора".

Видно было, как на верхушке грот-мачты полощется по ветру стяг с

королевскими лилиями.

Два человека, сидевшие в гичке, молчали.

Треугольное основание рифа Менкье, образующее под водой как бы

усеченный конус, занимает большее пространство, чем весь остров Джерсей;

море покрывает его, но до края его плоской вершины даже в штормовые дни не

доходят волны прибоя. На северо-восток тянется гряда из шести огромных

утесов, выстроившихся по прямой линии, -- издали они кажутся высокой стеной,

обвалившейся в двух-трех местах. Через узенький пролив, отделяющий главную

вершину от шести утесов, можно пробраться только на лодке, да и то имеющей

мелкую осадку. По ту сторону пролива снова расстилается морская гладь.

Матрос, которому доверили судьбу гички, направил ее как раз в этот

пролив. Таким образом, скалы Менкье защищали беглецов от превратностей боя.

Гребец искусно вел гичку через узенький пролив, ловко избегая подводных

камней с правого и левого борта. По мере удаления от " Клеймора" все бледнее

становились вспышки пламени на горизонте, все глуше доносился бешеный вой

орудий; но по упорству взрывов можно было судить, что корвет держится стойко

и мужественно и что там твердо решили с толком истратить все сто семьдесят

ядер.

Вскоре гичка очутилась в открытом море, вдали от рифов, вдали от боя,

вне предела досягаемости ядер.

Мало-помалу поверхность вод посветлела; сверкающие полосы, на которые

еще набегала ночная мгла, стали шире, взбаламученная пена весело рассыпалась

брызгами, и в первых лучах зари по барашкам волн пробежали беловатые

отсветы. Вставал день.

Гичка ушла далеко от врага, но впереди ее поджидала еще более грозная

опасность. Она спаслась от картечи, но в любую минуту ее могли поглотить

волны. Неприметная скорлупка пустилась в плавание без парусов, без мачты,

без компаса, и вся сила этой молекулы, отдавшей себя на милость двух

колоссов -- океана и бури, -- заключалась лишь в паре весел.

Тогда, среди бескрайних просторов моря, среди окружающего безмолвия,

человек, сидевший на веслах, вскинул бледное в предрассветном сумраке лицо

и, пристально посмотрев на человека, сидящего на корме, произнес:

-- Я брат канонира, которого расстреляли по вашему приказу.