Л.Н. Толстой (1828-1910).

Из лекции 27 сентября 1905 г. в Берлине. GА 93а.

...Прежде каждый, кто хотел достичь жизни во Христе, должен был вступить в мистерию. Физическое тело приводилось там [в мистериях древности] в летаргическое состояние, и лишь чистое жречество доставляло астральному телу то, чего недоставало его чистоте. То было посвящение.

Но благодаря тому, что в мир пришел Христос, совершилось то, что тот, кто чувствовал себя к Нему привлеченным, мог от Него получить замену [этого древнего рода посвящения]. Благодаря соединению с Христом всегда возможно содержать свое астральное тело настолько очищенным, что его можно без ущерба для мира отпечатать в своем эфирном теле. Если подумать над этим, то слова о заместительной искупительной Смерти приобретают совершенно иное значение. Это понималось под искупительной Смертью Христа. Смерть должен был претерпевать в мистериях каждый, кто хотел достигнуть очищения. А теперь Один претерпел ее за всех, так что мироисторическим посвящением была создана замена древнего посвящения. Христианством было сделано коллективным многое, что раньше не было коллективным. Деятельная сила выражается благодаря тому, что во внутреннем созерцании, благодаря истинной мистике, возможно общение с Христом. Это было вложено даже в язык. Первый христианский посвященный Европы, Ульфила, сам вложил в немецкий язык то, что человек в языке находит Я. Другие языки выражают это отношение к Я посредством особой формы глагола, например, на латыни ато, но немецкий язык добавляет сюда Я (ICH). Ich — этo J.Ch. = Jesus Christus. Это не случайно, это вложено в немецкий язык намеренно. Языки создавали посвященные. Как в санскрите имеется АУМ для обозначения Троицы, так мы для обозначения внутреннего существа человека имеем ICH. Тем самым был создан центр, благодаря которому мирские страсти могут превращаться в ритм. Они могут ритмизироваться посредством Я. Этот центр есть дословно Христос.

Все западные нации предаются деятельности, развивающей страсти. С Востока должен прийти импульс, приводящий их в состояние покоя. Предвестием этого является уже книга Толстого «О неделании». В деятельности Запада мы встречаем много хаоса. Он все возрастает. Спиритуальность Востока должна внести центр в хаос Запада. То, что долгое время практикуется как карма, переходит в мудрость. Мудрость — дочь кармы. Вся карма находит свое выражение в мудрости. Мудрец, достигший определенной ступени, называется Солнечным героем, потому что его внутреннее ритмизировано. Его жизнь — отражение Солнца, ритмически совершающего обход неба.

Из лекции 30 сентября 1905 г. в Берлине. GА 93а.

...Пятая подраса [культурный период] имеет задачей главным образом развитие Кама-Манаса. Манас можно найти во всем, что поставлено на службу человеческому духу. Однако ныне все это находится, в сущности, на службе Кама. Высочайшие достижения духа поставлены на службу Кама. Наша эпоха поставила высочайшие силы на службу этим потребностям, которые животное удовлетворяет и без этих достижений.

Но теперь должен развиваться уже и Буддхи-Манас. Человек должен учиться чему-то большему, чем говорение. Он должен соединять с говорением другую силу, которую мы находим в сочинениях Толстого. При этом дело не столько в том, что он говорит, сколько в том, что позади того, что он говорит, стоит элементарная сила, имеющая нечто от Буддхи-Манаса, который должен войти в нашу культуру. Сочинения Толстого действуют столь сильно потому, что в сознательном противопоставлении западноевропейской культуре содержат нечто новое, элементарное. Своего рода варварство, которое еще заключено в нем, будет позже изглажено. Толстой — это просто совсем маленькое орудие некоторой более высокой духовной силы, стоявшей также позади готского посвященного Ульфилы. Эта духовная сила пользуется Толстым как своим орудием.

Из лекции 24 июня 1908 г. в Нюрнберге. GА 104.

...Вы можете объективно сравнивать то, что достигнуто в области науки, философии на европейском Западе, с тем, что возникает на Востоке, скажем, у Толстого. Не требуется быть последователем Толстого, но одно истинно: в такой книге, как книга Толстого «О жизни», вы можете прочесть одну страницу, и если вы умеете читать, сравните это с целыми библиотеками в Западной Европе. И тогда вы можете сказать себе следующее: в Западной Европе духовную культуру творят посредством рассудка, собирают из деталей какие-нибудь вещи, которые должны сделать мир понятным. И в этом отношении западноевропейская культура достигла такого, что ни одна эпоха этого уже не превзойдет. Однако то, что могут сказать тридцать томов таких западноевропейских библиотек, вы иногда можете получить сжатым в десять строк, если вы понимаете такую книгу, как «О жизни» Толстого. В ней говорится с примитивной силой, но там несколько строк обладают ударной силой, равной тому, что на Западе собирается из деталей. Тут надо уметь судить о том, что исходит из глубины духа, что имеет спиритуальные подосновы, а что нет. Так же, как перезрелые культуры содержат нечто усыхающее, так восходящие культуры содержат в себе свежую жизнь и новую ударную силу. Ведь Толстой — это преждевременный цветок такой культуры, появившийся намного раньше, нежели было возможно развиться уже теперь. Поэтому он поражен всеми ошибками несвоевременного рождения. Все, что он высказывает в гротескном изображении некоторых западноевропейских вещей, что необоснованно, все, что он высказывает в глупых суждениях, показывает только, что великие явления имеют недостатки своих добродетелей, что великая разумность обладает глупостью своей мудрости.

Все это приводится лишь как симптом будущего, когда соединятся спиритуальность Востока и интеллектуальность Запада. Из этого соединения выйдет эпоха Филадельфии. В этом браке найдут себе место все, кто принимает в себя Импульс Христа Иисуса. Они составят великое братство, которое переживет великую войну, будет ненавидимо, претерпит всевозможные преследования, но даст основу доброй расы.

Из лекции 20 июня 1916 г. в Берлине. GА 169. (в лекции речь идет об оккультном значении двух столпов Соломонова храма в Иерусалиме).

...Мы действительно проходим через всю жизнь, как солнце через двенадцать знаков Зодиака. Мы вступаем в жизнь, когда наше сознание как бы восходит в области внешних чувств при одном Мировом столпе, и [оставляем ее, когда оно] заходит при другом Мировом столпе. Мы проходим мимо этих столпов, когда переходим из ночной стороны звездного неба на дневную сторону. На это же всегда старались указывать оккультные или символические общества, именуя столп рождения, мимо которого человек проходит, вступая в жизнь дневной стороны, столпом Иаким. В конечном счете вы должны искать этот столп в Небе. А то, что является внешним миром во время жизни между смертью и новым рождением, суть простертые по всему миру восприятия чувства осязания, когда мы не осязаем, но становимся осязаемы, когда мы чувствуем, как нас всюду касаются духовные существа, тогда как здесь мы сами касаемся другого. В жизни между смертью и новым рождением мы живем в движении, чувствуя это движение так, как чувствовало бы здесь в нас собственное движение кровяное тельце или мускул. В Макрокосмосе между смертью и новым рождением мы чувствуем себя движущимися, чувствуем равновесие, чувствуем себя в жизни целого. Здесь, на Земле наша жизнь заключена в границы нашей кожи, там же мы чувствуем себя в совокупной, во всеобщей жизни и чувствуем, что в любом положении приводим себя в равновесие. Здесь нас приводит в равновесие сила тяжести Земли и наша особая телесная конституция, и, как правило, мы ничего об этом не ведаем. Мы чувствуем равновесие в любое время в жизни между смертью и новым рождением. Это непосредственное ощущение, другая сторона душевной жизни. Человек вступает в земную жизнь через Иаким, уверяемый столпом Иаким: то, что находится вовне, в Макрокосмосе, теперь живет в тебе, теперь ты микрокосмос. Ибо слово «Иаким» гласит: в тебе — разлитое в мире Божественное.

Боас — другой столп: вступление в духовный мир через смерть. То, что охватывается словом Боас, означает приблизительно следующее: то, чего до сих пор я искал в себе, силу, я обрету излитым в весь мир и буду в нем жить. — Однако понять такие вещи можно, только проникая в них духовным познанием. В символических братствах они указываются символическим образом. В нашем пятом послеатлантическом периоде на них указывается скорее для того, чтобы они не совсем пропали для человечества, чтобы позже снова могли появиться люди, которые поймут то, что сохранено в слове.

Но, видите ли, все, что внешне проявляется в нашем мире, — это опять-таки отражение того, что имеется в Макрокосмосе. Как наша душевная жизнь — это микрокосмос в том смысле, в каком я вам указал, так и душевная жизнь человечества образована как бы из Макрокосмоса. И очень важно было для нашей эпохи получить в нашей истории как бы два отражения обоих столпов, о которых я сказал. Эти столпы представляют собой жизнь односторонне, ибо жизнь существует только в состоянии равновесия между ними. Ни Иаким не является жизнью, ибо Иаким — это переход от духовного к телу, ни Боас не является жизнью, ибо это переход от тела к духу. Дело в равновесии. А это люди понимают с трудом. Люди всегда ищут одной стороны, крайности, они не ищут равновесия. Поэтому и для нашего времени в самом деле воздвигнуты два столпа, но мы, если мы правильно понимаем наше время, должны проходить посередине; мы не должны превращать своей фантазией ни тот, ни другой столп в своего рода основную силу человечества, а проходить посередине! Мы должны действительно понимать то, что реально существует, а не предаваться той бездумной жизни, которой предается сегодняшний материализм. Если вы поищете столп Иаким, то вы найдете его в наше время; столп Иаким представлен в одном очень значительном человеке, который уже не живет ныне, уже умер, но столп этот существует, — он существует в толстовстве.

Подумайте, в лице Толстого выступил человек, в сущности, стремившийся отвратить всех людей от внешней жизни, целиком обратить их к внутренней, — в первый период нашего антропософского движения я говорил о Толстом, — он хотел полностью обратиться к тому, что происходит только внутри человека. То есть, Толстой не видел дух в его внешних проявлениях. Это была односторонность, особенно характерно высказывавшаяся передо мной, когда я, — это была одна из самых первых лекций тех самых первых лет, когда я здесь читал, — говорил о Толстом. Еще тогда эта лекция была показана Толстому одной из дружественных сторон. Толстой понял первые две трети, но последнюю треть — нет, потому что там шла речь о реинкарнации и карме; этого он не понял. — Он представлял собой односторонность, полное погашение внешней жизни. Бесконечную скорбь ощущаешь от того, что он представляет собой такую односторонность! Стоит подумать о том чудовищном контрасте, какой существует между толстовскими воззрениями, которыми охвачена большая часть русской интеллигенции, и тем, что ныне докатывается оттуда в эти дни. О, это один из самых страшных контрастов, какие только можно себе представить. Это односторонность.

Другой, столп Боас, исторически тоже обнаруживается в наше время. Он тоже представляет собой односторонность. Это поиск духовности исключительно во внешнем мире. Это проявилось несколько десятилетий назад в Америке, где появился, я бы сказал, антипод Толстого в лице Кили, перед душой которого стоял идеал — сконструировать мотор, который бы приводился в движение не паром, не электричеством, а теми волнами, которые сам человек вызывает своим голосом, своей речью. Представьте себе мотор, устроенный подобным образом и приводимый в движение волнами, вызываемыми, например, речью или вообще тем, что человек может вызывать в своей душевной жизни. То был еще идеал и, слава Богу, что тогда это был идеал, ибо чем стала бы эта война, если бы тогда был осуществлен идеал этого Кили! Если он когда-нибудь осуществится, только тогда увидят, что значит совпадение колебаний во внешней моторной силе. Это другая односторонность. Это столп Боас. Проходить же необходимо между обоими.

В сохранившихся символах содержится очень многое. Наша эпоха призвана понять эти вещи, вникнуть в эти вещи. Контраст, который некогда будет ощутим между всем истинно духовным и тем, что придет с Запада, когда мотор Кили станет реальностью, будет совсем другим контрастом, нежели тот, который существует между воззрениями Толстого, и тем, что докатывается сейчас с Востока. Но далее говорить об этом нельзя!

Из лекции 8 ноября 1920 г. в Штутгарте. GA 197.

...Подобно тому, как в Кили с его мотором мы имеем, я бы сказал, еще совсем грубого, приблизительного механистического предшественника будущей культуры Запада, так в Толстом мы имеем выражение духовного одряхления Востока (des Ostens). Мы видим, как в Толстом до некоторой степени концентрированно выступает то, что некогда было великим и что теперь находится в полном упадке, что представляет интересный феномен, но для нас не имеет ни малейшего значения в современном смысле. Как многое было погашено событиями, начавшимися в 1914 году, так погашено и то, что в Толстом было последней вспышкой восточной дряхлости. О Толстом до войны еще можно было говорить как о чем-то современном. С войной это стало прошлым. Это не имеет никакого значения для современности. Это совершенно устарелое — говорить сегодня о Толстом как о чем-то имеющем значение для современности. И надо остерегаться всякого рода засматривания в сторону Востока, старого Востока и всего того, что в своего рода одряхлении в последний раз сконцентрировалось в таком человеке, как Толстой. Мы должны всецело стоять на почве той миссии, которая является миссией современности.

Из статьи «Граф Лев Толстой. „Что такое искусство? "» (1898). GА 30.

...Русский романист с тех пор, как вступил на путь моральной проповеди, потерял симпатии значительной части своих прежних почитателей. Содержание его морального учения вовсе не находится на высоте его художественных произведений. Чувствительная мораль, опирающаяся на отвлеченную человеческую любовь и сострадание и нацеленная на преодоление эгоизма — вот его содержание. Разбавленное христианство — наилучшее выражение, которое этому можно найти...

17.