Русская интеллигенция.

Из лекции 15 декабря 1918 г. в Дорнахе. GА 186.

...Своеобразие состоит в том, что у англоязычного населения интеллектуальность (Intelligenz)* инстинктивна. Она действует инстинктивно, это новый инстинкт, появившийся там в ходе развития человечества, инстинкт мыслить интеллектуально. То, что должна воспитать именно душа сознательная, интеллектуальность, практикуется англоязычным населением инстинктивно. Английское народное начало предрасположено к инстинктивному пользованию интеллектуальностью.

* Слово Intelligenz переводится здесь как «интеллект», «интеллектуальность» либо как «интеллигенция» в зависимости от того, что подсказывает контекст. Немецкое Intelligenz включает и то и другое сразу. — Прим. перев.

Русское население от англоязычного отличается, как северный полюс от южного, или, я бы даже сказал, — как северный полюс от экватора, — в том, что касается интеллектуального импульса. В Средней Европе, — на что я уже также указывал, — интеллектуальностью владеют не инстинктивно, а должны для нее воспитываться; она прививается воспитанием. Это великая, огромная разница. В Англии, в Америке интеллектуальность инстинктивна. Она имеет там все свойства инстинкта. В Средней Европе ничто из интеллектуальности человеку от рождения не свойственно, она должна прививаться воспитанием, она должна приобретаться в ходе развития человека. В России, — здесь я мог бы опереться на различные литературные данные, чтобы вы не думали, будто я конструирую эти вещи, — положение таково, что там спорят, что такое, собственно, интеллигентность (die Intelligenz). По указаниям, которые дают проницательные русские, то, что там называют интеллигентностью, есть что-то совсем другое, нежели то, что называют интеллектуальностью (Intelligenz) даже в Средней Европе, не говоря уже об Англии. В России интеллигентный человек — это не тот, кто что-либо изучал. Кого мы причисляем к интеллектуалам (zu den Intellektuellen)? Тех, кто что-либо изучал, что-либо усвоил, кто благодаря этому вышколил свое мышление. В Западной Европе и Америке это, как было сказано, врожденное свойство. Однако мы все-таки не можем позволить себе не причислить к интеллектуалам (zur Intelligenz) коммерсантов или чиновников или представителей какой-либо свободной профессии. Русский же человек от этого далек. Он так просто не отнесет какого-нибудь коммерсанта или чиновника или представителя какой-либо свободной профессии к интеллигентным людям (zu den intelligenten Menschen). Интеллигентный человек у русских должен быть человеком пробужденным, пришедшим к определенному самосознанию. Много изучившему чиновнику, умеющему судить о многих вещах, нет надобности быть пробужденным человеком. Рабочий, который размышляет о своей связи с общественным строем, пробужден в своем размышлении о своем положении в обществе, он интеллигентен. И весьма знаменательно, что слово «интеллигенция» (Intelligenz) там даже вынуждены применять в совершенно ином смысле. Ибо, вы видите, — в то время как на Западе интеллектуальность инстинктивна, врожденна, в Средней Европе она прививается или по крайней мере развивается, на Востоке к ней подходят как к чему-то, безусловно не врожденному, что не может быть привито или так просто развито, но что может быть вызвано из некоторых глубин души. Это совсем особенно подмечают некоторые члены партии так называемых кадетов, считающие, что именно эта вера в пробуждение составляет основание того, что, несмотря на все смирение, у русской интеллигенции можно наблюдать известное высокомерие, известную переоценку себя.

Интеллигенция в России занимает совершенно особое положение в развитии человечества. Если вы не дадите себя обмануть, если вы не предадитесь иллюзиям по отношению к внешним симптомам, а пойдете вглубь, тогда об этой русской интеллектуальности (Intelligenz), сколь бы незначительной она ни показалась вам у того или иного русского по вашим западным или среднеевропейским понятиям, — если вы не поддадитесь влиянию симптомов, а вникните в суть, то вы скажете себе: «она остерегается всего инстинктивного». — Она не должна, как полагает русский, позволять разъедать себя какому-либо человеческому инстинкту; но не следовало бы думать, будто и с помощью того, что прививается как интеллектуальность, можно достигнуть чего-либо особенного. Русский, — естественно, бессознательно, — хочет сберечь интеллектуальность, пока не придет шестой послеатлантический период, его период, чтобы этой интеллектуальностью не погружаться в инстинкты, а поднять интеллектуальность туда, где будет цвести Самодух. В то время как англоязычное население заставляет интеллектуальность погружаться в инстинкты, русский хочет именно от этого ее уберечь. Он не хочет предоставлять эту интеллектуальность инстинктам, он хочет о ней печься, сколь бы невелика она ни была сегодня, чтобы она осталась сбереженной для грядущей эпохи, когда Самодух, это чисто спиритуальное начало, будет пронизан этой интеллектуальностью.

Если эти вещи рассматривать по существу, тогда то, что в ином случае при непредвзятом суждении необходимо было бы раскритиковать в пух и прах, окажется все-таки заданным некоторой необходимостью в развитии человечества. Как было сказано, сами русские, проницательные русские, которые характеризуют эти вещи, совершенно верно полагают, что русская интеллигенция имеет в своем развитии две подосновы. Свою нынешнюю конфигурацию, свой характер русская интеллигенция получила благодаря тому, что русский человек, развивающийся в интеллигента, стремящийся стать пробужденным, прежде был угнетаем полицейской властью. Ему приходилось, доходя до мученичества, сопротивляться полицейской власти. Как было сказано, это, возможно, будут порицать, но об этом надо составить непредвзятое суждение. С одной стороны, специфический характер этой русской интеллектуальности, которая хочет себя сохранить ради будущего спиритуального импульса человечества, полностью обусловлен доводившим людей до мученичества полицейским гнетом. А с другой стороны, само собой разумеется, — и русские писатели это постоянно подчеркивают, — русская интеллектуальность, поскольку она хочет сохранить себя для грядущих времен, является сегодня чем-то отчужденным от мира, чем-то, что не легко уживается с жизнью, что направлено на что-то иное, нежели то, что непосредственно пульсирует в мире. Так что и в этом отношении можно сказать, что русская душевная жизнь — это противоположность английской. Можно сказать: интеллигенция на Западе покровительствуема полицией, интеллигенция на Востоке полицией отвергаема. Одному может нравиться одно, другому — другое, но речь идет об установлении фактов. — Итак, на Западе интеллигенция покровительствуема. Своеобразный характер интеллектуальности должен вливаться во внешнюю жизнь, должен быть всюду внутри социальной жизни. Люди, исходя из своего интеллекта, должны участвовать в социальной структуре и так далее. В России, — безразлично, делает это царь или Ленин, — интеллигенция будет подавляться полицейскими мерами и будет подавляться еще долго. Быть может именно в том и состоит весь нерв ее силы, что она подавляется полицейскими мерами. В этом отношении можно вообще сделать достаточно схематическое, но все же законное сопоставление. Можно сказать: в России интеллигенция преследуется, в Средней Европе приручается, а на Западе интеллигенция уже рождается ручной.

Делая эту классификацию, это распределение, приходишь к верному пониманию, как бы странно ни звучали слова. В Англии и Америке во всем, что касается конституционного государства, что касается внешней политики, что касается социальной структуры интеллигенция уже рождается ручной. В Средней Европе она приручается. На Востоке она хотела бы гулять на свободе, но подвергается преследованиям.

VIII