Традиции исторического и “готического” романа

в повести Н.В.Гоголя “Страшная месть”

Вопрос о традициях, с которыми связана повесть Н.В. Гоголя “Страшная месть”, неоднократно поднимался в исследовательской литературе. Однако источники этого произведения искали главным образом в малороссийском фольклоре и в немецком романтизме.

Так, В.И. Шенрок пишет, что Н.В. Гоголь использует народные эпические приемы, “настраивая свое повествование на песенный лад во вкусе народных дум и былин”[96].

А.Б. Ботникова говорит о сходстве “Страшной мести” с немецкой романтической повестью: “Трагическая концовка <...>, наличие страшных сил, вмешивающихся в человеческую жизнь, иррациональный характер происходящего создают атмосферу, родственную атмосфере немецкой романтической повести”[97].

А.К. и Ю.Ф. сравнивают “Страшную месть” с повестью Людвига Тика “Пьетро Апоне”, доказывая, что ряд мотивов и сцен были почерпнуты писателем именно оттуда[98].

Того же мнения придерживаются Г.И. Чудаков и В.В. Гиппиус[99].

Немецкий исследователь A. Stender-Petersen находит сходные мотивы в “Страшной мести” и рассказе Э.Т.А. Гофмана “Игнац Деннер”[100]. С ним спорят в своих книгах А.Б. Ботникова и M. Gorlin[101].

А К. Мочульский считает, что вообще “в “Вечерах” Гоголь следует двум разнородным традициям, стараясь связать их единством стиля. Первая традиция – немецкая романтическая демонология, ведьмы, черти, заклинания, колдовство, с которыми Гоголь был знаком по повестям Тика и Гофмана; вторая – украинская народная сказка, с ее исконным дуализмом, борьбой Бога и дьявола”[102].

Таким образом, с “готической” традицией “Страшная месть” в научной литературе не соотносилась. Между тем взаимосвязь между ними, несомненно, есть.

Хотя прямых свидетельств о знакомстве Н.В. Гоголя с “романами ужасов” не сохранилось, однако известно, что в библиотеке Д.П. Трощинского был 21 роман А. Радклиф (и, кстати, 32 книги В. Скотта)[103]. Кроме того, известна любовь писателя к эпохе средних веков: “История средних веков менее всего может назваться скучною. Нигде нет такой пестроты, такого живого действия, таких резких противоположностей, такой странной яркости, как в ней: ее можно сравнить с огромным строением, в фундаменте которого улегся свежий, крепкий, как вечность, гранит, а толстые стены выведены из различного, старого и нового материала, так что на одном кирпиче видны готфские руны, на другом блестит римская позолота; арабская резьба, греческий карниз, готическое окно – все слепилось в нем и составило самую пеструю башню. Но яркость, можно сказать, только внешний признак событий средних веков; внутреннее же их достоинство есть колоссальность исполинская, почти чудесная, отвага, свойственная одному только возрасту юноши, и оригинальность, делающая их единственными, не встречающими себе подобия и повторения ни в древние, ни в новые времена”[104].

Очевиден и интерес Н.В. Гоголя к “Собору Парижской Богоматери” В. Гюго, в котором следы “готической” традиции весьма заметны. Некоторые исследователи полагают, что статья Н.В. Гоголя “Об архитектуре нынешнего времени” в большой степени была вызвана именно романом В. Гюго[105]. Впрочем, первым это заметил еще О.И. Сенковский: “Это обращение к нам, русским, чтобы мы не ломали готическую архитектуру, которой никогда у нас не было, очень трогательно и доказывает, что автор читал с большой пользою роман Виктора Гюго”[106]. Похожие моменты в двух произведениях, помимо замеченного О.И. Сенковским, действительно есть. Например:

Разумеется, речь здесь не идет о прямом заимствовании, но совпадение тематических рядов достаточно очевидно.

К этому нужно добавить уже упоминавшуюся статью Н.В. Гоголя “О средних веках”. В. Гюго выбрал временем действия своего романа XV век, конец средневековья, а местом действия – готический собор как лучшее выражение той эпохи. Н.В. Гоголь же писал: “Ни один век не представляет таких гигантских открытий, как XV; век, которым так блистательно оканчиваются средние века, величественные, как колоссальный готический храм, темные, мрачные, как его пересекаемые один другим своды, пестрые, как разноцветные его окна” и т.д. [Т.8. С.25].

О знакомстве Н.В. Гоголя с романами В. Скотта также известно (см., например, его письма М.П. Погодину и В.А. Жуковскому [Т.11.С.60, 73]). Однако в исследовательской литературе, говоря о связи Н.В. Гоголя с произведениями английского писателя, имели в виду прежде всего “Тараса Бульбу”. О “Страшной мести” в этом контексте упоминали крайне редко, причем со множеством оговорок. Так, А.М. Скабичевский пишет: “Рассказ “Страшная месть” весь построен на исторической почве войны казаков с ляхами, хотя надо признаться, что при всей художественности рассказа, при всей прелести отдельных мест его, вроде знаменитого описания Днепра, в историческом отношении рассказ представляет ряд общих стереотипных мест, не обнаруживающих еще в молодом авторе особенно глубокого знания малороссийской старины”[108].

Практически то же самое, даже теми же словами, пишет и А. Пинчук: “Рассказ же “Страшная месть”, хотя и построен на исторической почве войны казаков с поляками, но в историческом отношении он представляет собой ряд общих стереотипных мест, не обнаруживающих в молодом авторе глубокого знания малороссийской старины”[109].

При этом оба критика считают “Тараса Бульбу” одной из вершин русского исторического романа, хотя достоверность описываемых там событий по меньшей мере сомнительна. Между прочим, Н.Л. Степанов указывает на сходство “Тараса Бульбы” и “Страшной мести”[110].

Однако связь с традицией исторического романа в “Страшной мести” все же присутствует. Только историзм Н.В. Гоголя не похож на вальтер-скоттовский. Если в традиционном историческом романе изображается война, то в ней обычно принимают участие различные государственно-политические силы (например, французы и бургундцы в “Квентине Дорварде” В. Скотта). У Н.В. Гоголя же – и в “Тарасе Бульбе”, и в “Страшной мести” – дело обстоит по-другому.

С одной стороны, изображается война, то есть безусловно кризисная ситуация (как обычно и бывало в исторических романах). Однако описывается не участь обыкновенного человека, случайно попавшего в политический водоворот. Исторические события и личная жизнь здесь с трудом различимы. Раскол происходит не только в стране, но и в судьбах отдельных семей и людей. Через судьбу рода делается проекция на судьбу народа.

Что же касается “готических” романов, то сходство с ними “Страшной мести” достаточно очевидно. Наиболее интересным представляется сравнение повести Н.В. Гоголя с “Замком Отранто” Г. Уолпола.

Прежде всего бросается в глаза наличие в “Страшной мести” замка – непременного, “знакового” атрибута “романов ужасов”. Интересно, между прочим, что и у Н.В. Гоголя, и у Г. Уолпола замки в конце разрушаются под действием сверхъестественных сил.

В обоих произведениях сначала рассказывается о настоящем, а затем – о прошлом, то есть вначале – о самих событиях, и только потом – об их причинах и смысле. То, что происходит непосредственно перед глазами читателей, очень подробно изображается повествователем. В “Страшной мести” это пасечник Рудый Панько, в “Замке Отранто” – “какой-нибудь сообразительный монах”[111]. Как известно, первые издания и “Вечеров на хуторе близ Диканьки”, и повести Г. Уолпола вышли без подписей авторов.

Прошлое в обоих случаях описывается довольно кратко. О событиях лишь сообщается. В “Замке Отранто” рассказов несколько – Манфреда, священника и Теодора. Они – действующие лица драмы, но каждый знает лишь одну часть истории, и только в конце выясняется вся правда. В “Страшной мести” о прошлом повествует совершенно посторонний человек – старик бандурист. Это классическая вставная новелла, она существует как бы совершенно обособленно от первой части повести, в виде народной легенды. Таким образом, цельную картину видят лишь читатели. Многочисленные свидетели знают только половину – либо прошлое, либо настоящее. Но схема в обоих произведениях одна и та же: ключ к пониманию происходящих событий лежит в минувшем. Тогда было совершено преступление, за которое сегодня расплачиваются потомки.

В “Замке Отранто” месть за злодеяние Рикардо обрушивается на его внука (Манфреда) и правнуков (Конрада и Матильду). Быть может, потому, что, согласно Библии, дети наказываются за грехи отцов до третьего и четвертого колена (“Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода” [Исход, 20: 5]). Сам преступник прожил свою жизнь благополучно, но о грозящей его потомкам беде знал из видения. Манфреду предсказание тоже было известно. Все его действия – это сознательные попытки противостоять Провидению.

В “Страшной мести” преступление отнесено в необозримо далекое прошлое – легендарное, мифическое время (недаром А. Белый соотнес историю Петро и Ивана с библейским сказанием о Каине и Авеле[112]). Петро так же, как и Рикардо, при жизни избежал наказания (причем оба наследовали убитым). О грядущем возмездии он узнал только после смерти. И его потомки не ведали, за что они расплачиваются.

Тут возникает очевидная аналогия с романом Э.Т.А. Гофмана “Эликсиры сатаны”. В нем присутствует сходное родовое проклятие, исходящее непосредственно от Бога: “В ответ молния сверкнула сквозь розоватое сияние, и в прокатившихся по небосводу раскатах грома грозно пророкотало:

— Какой грешник может сравниться с ним в преступлениях? Не будет ему милости и не познает он покоя в могиле, доколе порожденный его преступлениями род будет умножать свои злодеяния и грехи! ”[113]

Потомки Франческо тоже не знают, за что их преследует возмездие. Более того, они даже не знают, что зло, которое они творят, являются наказанием. Только Медард узнает обо всем из прочитанной старинной рукописи.

Однако в романе Э.Т.А. Гофмана путь спасения все-таки есть. Когда последние представители пруклятого рода – Медард и Аврелия – преодолевают искушения и раскаиваются, они тем самым искупают родовую вину. В повести же Н.В. Гоголя спасения от мести не существует.

Как и герои “Эликсиров сатаны”, колдун – злодей по природе, так ему определено местью Ивана. Не только читатель, он сам, вероятно, не вполне понимает истинные причины своих преступлений (убийства жены, например). И он действительно испытывает к дочери страсть. Манфред же – злодей по расчету. Он знает, зачем ему нужен развод, а жениться на Изабелле хочет лишь ради продолжения рода. Для колдуна убийство дочери – преступление. Для Манфреда – наказание. Он может испытывать человеческие чувства, поэтому и месть на него обрушивается как на человека. Гибель детей (следовательно, конец рода), потеря княжества являются для него достаточно действенной карой: он еще способен раскаяться. Колдун же, как известно, “такой злодей, какого еще и не бывало на свете” [Т.1.С.281]. В нем не осталось ничего человеческого. Соответственно, нечеловеческим было и возмездие.

В повести Н.В. Гоголя наказание более жестокое, так как ужаснее преступление. Петро убивает брата и его сына, а, как говорится в повести, “человек без честного рода и потомства, что хлебное семя, кинутое в землю и пропавшее даром в земле” [там же]. Рикардо же родственником Альфонсо не был. Кроме того, у погибшего осталась дочь.

В обоих произведениях присутствует сверхъестественный элемент. А именно – появляется призрак убитого, огромная черная фигура, которая мстит за свою смерть. Вернее, Альфонсо скорее просто восстанавливает справедливость. Он возвращает княжество законному владельцу – своему внуку. Манфред не погибает, он раскаивается и уходит в монастырь, то есть обращается к Богу. А душа Альфонсо обретает, наконец, вечный покой: “Призрак <...> стал величаво возноситься к небесам; покрывавшие их тучи раздвинулись, и сам Святой Николай встретил дух Альфонсо, после чего видения сокрылись от взора смертных, утонув в сиянии славы” [С.101].

Иван же именно мстит Петро и его роду. Восстановить справедливость он не может, ибо у него нет потомков. Месть, придуманная им, страшна, и за столь зловещий замысел он и сам несет наказание: “Страшна казнь, тобою выдуманная, человече! – сказал Бог. – Пусть будет все так, как ты сказал, но и ты сиди вечно там на коне своем, и не будет тебе Царствия Небесного, покамест ты будешь сидеть там на коне своем! ” [Т.1.С.282].

Впрочем, как заметил Ю.В. Манн, месть в повести Гоголя имеет несколько значений: “Само понятие страшной мести последовательно переходит из одного плана в другой: это месть Петро Ивану (характерно, что его поступок, внушенный завистью, определяется как месть: “...затаил глубоко на душе месть ”); месть Ивана роду Петро, причем такая, которая определяется лишением последнего возможности мщения <...>, месть (несостоявшаяся) Данилы колдуну и т.д. Но это и месть Бога – высшая форма мести. Преломляясь из одной плоскости в другую, “месть” накапливает моменты страшного, жесткого до тех пор, пока нам не откроется вся бездна этого понятия – Страшная месть“[114].

В “Замке Отранто” ничего подобного нет. Конфликт там разрешается достаточно просто: порок наказан, добродетель торжествует. Но при этом характерно, что мстит Манфреду не Джером – зять Альфонсо, или Теодор – его внук. Они – всего лишь орудия, а мщение осуществляют сверхъестественные силы, так как ни один человек не вправе распоряжаться чужой жизнью. Судить и карать может только Провидение, а люди должны прощать своих врагов[115]. К этому призывает и умирающая Матильда: “Где мой отец? Простите ему, родная моя матушка, простите ему мою смерть – это была ошибка...” [С.100].

В повести Н.В. Гоголя все гораздо сложнее. Наказывается не только убийца, но и жертва – быть может, именно за неспособность простить. Петро совершает страшное убийство, Иван задумывает страшную месть, и возмездие настигает обоих. При этом действие из реального времени в первой части повести переносится в сферу легендарного, мифического. Проще говоря – в вечность: “И то все сбылось, как было сказано: и доныне стоит на Карпате на коне дивный рыцарь, и видит, как в бездонном провале грызут мертвецы мертвеца, и чует, как лежащий под землею мертвец растет, гложет в страшных муках свои кости и страшно трясет всю землю...” [Т.1.С.282].

Месть не прекращается с концом повести, а продолжается вечно. Возможно, это еще одна причина, почему она – страшная: от нее не будет спасения никогда. А рассказ слепца заставляет всех современных ему людей задуматься об этом “страшном, в старину случившемся деле” [там же]. Он приближает прошлое к настоящему, и они оказываются связаны неразрывной нитью.

В “Страшной мести” то, что происходило до истории (миф, легенда), определяет саму историю. “Готический” роман изучал родовые мифы. В романе историческом предметом рассмотрения была история народа. В повести Н.В. Гоголя осуществляется синтез обеих традиций. Родовое и народное сливаются до неразличимости. Семейные легенды оказываются в то же время частью национального предания. Но история как проекция народного предания – это основа жанра эпопеи[116]. И элементы эпопеи в “Страшной мести”, безусловно, присутствуют, прежде всего в изображении битвы казаков с поляками, в рассказе слепца и т.п. Таким образом, получается, что именно эпопея служит посредником для осуществления синтеза традиций исторического и “готического” романа в повести Н.В. Гоголя “Страшная месть”.