Гоголь, Байрон и Томас Мур

Юношеская поэма Гоголя “Ганц Кюхельгартен” (1829) предоставляет исследователю исключительно благодатную почву для поиска различных влияний и для изучения круга чтения Гоголя-гимназиста.

1. Гоголь и Байрон. В IV картине поэмы видели отражение “Абидосской невесты” Дж.Г. Байрона (“The Bride of Abydos”, 1813). Мысльо влиянии поэмы Байрона на IV картину гоголевской идиллии принадлежала И. Шаровольскому, который считал, что “обрисовка восточных стран, как она представлена в IV картине “Ганца Кюхельгартена”, была навеяна начальной строфой поэмы Байрона “Абидосская невеста”.[117] Основанием для такой гипотезы было сопоставление следующих строк двух поэм:

“Абидосская невеста” относится к “восточным поэмам” (“Turkish tales”) Байрона. Эти поэмы писались чрезвычайно быстро: в одном только 1813 году Байрон написал и опубликовал две поэмы – “Гяур” (в июне) и “Абидосскую невесту” (в декабре); они пользовались огромной популярностью как в Англии (в день выхода в свет поэмы “Корсар” было распродано 10000 экземпляров), [120] так и за ее пределами. Байрон был исключительно популярен и в России и, в частности, в среде нежинских гимназистов. Однако сама по себе популярность Байрона в России не может служить единственным и достаточным поводом для утверждения, что поэма “Абидосская невеста” оказала влияние на гоголевскую идиллию, тем более что сопоставление текстов не вполне подтверждает это утверждение. Действительно, начало обоих рассматриваемых произведений отсылает нас к какой-то другой (разрядка моя. – Е.Л.) экзотической стране – стандартная ситуация для романтического произведения, где этот, обыденный, привычный мир противопоставлен другому, необычному, экзотическому с географической и / или исторической точки зрения. Кроме того, сравнительный анализ текстов не подтверждает точку зрения Шаровольского. Если и существует связь между “Абидосской невестой” и IV картиной “Ганца Кюхельгартена”, то это скорее связь типологическая, выражающаяся в общности ориентальной тематики.

2. Гоголь и Т.Мур. Вслед за Шаровольским к IV картине “Ганца Кюхельгартена” обратился Н.П.Дашкевич в исследовании “Романтический мир Гоголя” (1906).[121] По мнению ученого, “райские места Востока разрисованы красками поэмы Мура”.[122] Только в 1983 г. М.П.Алексеев доказал, что можно достаточно точно назвать источник экзотических описаний Индии: речь идет о поэме Т.Мура “Свет гарема” (“The Light of the Haram”), [123] которая представляет собой четвертую песнь знаменитой поэмы “Лалла Рук” (“Lalla Rookh”, 1817).[124] Гипотеза ученого подтверждена текстуально: выбрав из гоголевских описаний Индии все “экзотические” слова (такие, как “амра”, “мангустан”, “луга Кандагарские”, “Гемасагара”, “сиринда”, “Исразил” и “Хиндара”), он приводит точные им соответствия из “Света гарема”, причем каждое из этих “экзотических” слов сопровождается примечанием.[125] Как считает Алексеев, “примечания, сделанные Муром ко многим из тех строк поэмы, которые обратили на себе внимание Гоголя” были отброшены Гоголем к невыгоде его читателя. Вопрос с примечаниями достаточно непрост, и трудно сказать, насколько велика их роль с художественной точки зрения. Ниже мы остановимся на этой проблеме.

Казалось бы, проведенные Алексеевым сопоставления достаточно убедительно демонстрируют связь между картиной поэмы Гоголя и песнью поэмы Т.Мура. На наш взгляд, убедительность этих сопоставлений не отменяет их известной недостаточности. При сравнительном анализе двух текстов были отмечены только очевидно “экзотические” слова, в то время, как определенные понятия, имеющие менее “экзотическую”, но не менее “индийскую” окраску, оказались вне поля зрения исследователя. Об этих понятиях и пойдет речь ниже.

3. “Ганц Кюхельгартен” и “Свет гарема”. Выше уже было сказано о том, что экзотическим понятиям и названиям в гоголевском описании Индии М.П.Алексеев находит довольно убедительные соответствия в тексте поэмы Мура. Однако перечень Алексеева не совс1ем полон. Нам представляется, что подход, предложенный ученым (поиск соответствий в поэме Мура экзотическим понятиям в гоголевской идиллии), несколько узок. Корректнее было бы обозначить проблему следующим образом: какие именно атрибуты или черты индийского контекста были почерпнуты Гоголем из поэмы Мура. Понятие индийского контекста несколько шире просто набора экзотически окрашенных слов, и, следовательно, выявив его полностью, мы получим более полное представление о влиянии поэмы Т.Мура на идиллию Гоголя.

С представлением об Индии связан также мотив запаха, благоуханий, благовоний, курений. Гоголь, воссоздающий картину Индии с помощью текста поэмы Мура, не обходит стороной этот комплекс мотивов. В IV картине “Ганца Кюхельгартена” есть и “тучи курений”, и “благоуханье”. Хотя прямых текстуальных совпадений обнаружено не было, в русском переводе “Света гарема” есть не менее знаковое понятие для образа Индии – “благовония”. “Маг колеблет свою кадильницу, наполненную благовониями ” (С.28)[126]; “тьмы благовоний разливались от сих растений, которые бодрствуют тогда, когда другие спят” (С.41) и т.п. На наш взгляд, мотив особого экзотического запаха (благовоний) был тесно связан с представлением о Востоке в целом и об Индии в частности. Поэтому “тучи курений” в воздухе достаточно очевидно связаны с благовонной кадильницей мага (С.28), а дыхание Пери, напоминающее “лилий серебряный чад” напоминает благовонные вздохи юных дев (С.56).

Интересно также, что слову “благовония” в русском переводе соответствует не одно, а несколько слов английского оригинала. Это слова “perfume”, “fragrant” и “scent”: “Here the magician his urn full of perfume is swinging” (P.295); [127] “Here maidens are sighing, and fragrant their sigh / As the flower of Amra just op’d by a bee” (P.328); “The tube-rose with its silvery light, / That in the gardens of Malay / Is call'd the Mistress of the Night, / So like a bride, scented and bright, / She comes out when the sun's away” (P.311-312). Более того, иногда переводчик употребляет слово “благовония” без всякого на то основания в тексте оригинала. Например, фразе “Сон души, терпеливо сносящей оскорбления и улыбающейся своим мучителям, находится в разбитой корице, которой он усиливает благовоние ” (С. 45) соответствуют следующие стихи Мура:

The dream of the injur'd, patient mind,

That smiles at the wrongs of men,

Is found in the bruis'd and wounded rind

Of the cinnamon, sweetest then! (P.316).

Согласно Муру, корица делается слаще, а не благовоннее. Словесные предпочтения переводчика свидетельствуют о том, какие понятия были привычнее для читателя в контексте образа Индии. Переводчик предпочитал стереотипность точности, руководствуясь сложившимися в общественном сознании представлениями. На наш взгляд, выбор переводчика явно демонстрирует значение мотива необычного, экзотического запаха в индийском контексте.

Наконец, первая строчка гоголевской идиллии: “В стране, где сверкают живые ключи” (I, 70) — тоже связана с текстом поэмы Мура. У Мура нет упоминаний о “ключах”, однако неоднократно встречается синонимичное слово “источник”. “Кто не слыхал о долине Кашемирской, о ея розах, прелестнейших в мире, ея храмах, прохладных пещерах, источниках, столь же светлых, как очи милых красавиц, которые любят смотреть на их воды прозрачные? ” (С.27-28) и т.п..

Мы снова сталкиваемся со стереотипным подходом переводчика “Света гарема”. Русскому слову “источник” соответствуют два английских слова “fountain” и “stream”. Первое из них дважды употребляется в описании Кашемирской долины:

Who has not heard of the vale of Cashemere,

With its roses the brightest that earth ever gave,

Its temples, and grottos, and fountains as clear,

As the love-lighted eyes that hang over their wave? (P.295).

Or at morn, when the magic of daylight awakes

A new wonder each minute, as slowly it breaks,

Hills, cupolas, fountains, call'd forth every one

Out of darkness, as they were just born of the sun. (P.296).

Словом “stream” Мур обозначает “источник, игриво выбегающий из недр горы”:

Like broken clouds – or like the stream,

That smiling left the mountain’s brow,

As though its waters ne’er could sever,

Yet, ere it reach the plain below,

Breaks into floods that part forever. (P.305).

В последнем случае это скорее “ручей”, а не “источник”.

В пользу проведенной нами параллели говорит и то обстоятельство, что “живые ключи” у Гоголя упоминаются в первой строке IV картины, а “светлые источники” (“clear fountains”) у Мура – в первом предложении.

Таким образом, поле сопоставления расширяется. “Свет гарема” послужил для Гоголя источником не только экзотических слов – названий цветов, плодов, географических названий и имен божеств, но и индийской топики в целом. “Благовония”, на наш взгляд, являются несомненным атрибутом восточной страны и Индии в частности. “Живые ключи” или “светлые источники” в какой-то степени содержат и сказочный колорит, но частота упоминаний о них в поэме Мура также наводит нас на мысль о неслучайности такого совпадения. Четвертая песнь “Лаллы Рук” была для юного Гоголя не только источником экзотических слов, couleur locale, но и источником индийской топики в более широком смысле.

4. Байрон и Т.Мур. Несмотря на очевидность влияния четвертой песни “Лаллы Рук” на IV картину “Ганца Кюхельгартена”, нам представляется не вполне корректным утверждать, что поэма Мура оказал влияние на идиллию Гоголя, а поэма Байрона не оказала такого влияния. Творческие искания Мура и Байрона были одно время очень близки по природе своей. Оба поэта в одно и то же время – 1810-е гг. заинтересовались Востоком. Этому было несколько причин, исторических и литературных.

К историческим причинам относится наполеоновская кампания в Египте и британское вторжение в Индию. С первым из этих событий была связана общеевропейская мода на Восток и восточное; второе же дополнительно стимулировало всплеск аналогичной моды в Англии.[128] К “литературным” причинам относятся развитие английской ориеналистики во главе с сэром Уильямом Джонсом (1746-1794), благодаря которому англичане смогли познакомиться с переводами арабской и персидской литературы; впервые это были прямые переводы с восточных языков на английский, без посредничества французского языка. Другой “литературной” причиной стала невиданная популярность и популяризация литературы о путешествиях, главным образом, о путешествиях на Ближний Восток. Обе эти тенденции существенно повысили ценность точности в описаниях Востока. Это было безусловным новшеством по отношению к литературе о путешествиях предшествующего, XVIII столетия, когда путешественники пользовались традиционным правом не разграничивать факты и вымысел.[129] Дань стремлению к точности в произведениях Мура и Байрона – примечания, хотя у каждого из них примечания несут разную смысловую нагрузку.

У “восточных поэм” Байрона (“Turkish Tales”) есть несколько источников. Конечно же, наибольшее значение имеет путешествие Байрона на Ближний Восток, в Ливан и Грецию, откуда он вернулся в 1810 г; можно сказать, что путешествие послужило своеобразным творческим импульсом. Однако не следует преуменьшать связь “восточных поэм” с литературой о путешествиях.[130] Байрон весьма высоко ценил труды путешественников, о чем свидетельствуют примечания к “Гяуру”, “Абидосской невесте”, “Корсару” и ко II песни “Чайльд Гарольда”. Более того, современники воспринимали “восточные поэмы” именно в русле литературы о путешествиях. “В его поэзии воплощена суть более четырех десятков книг о путешествиях, и, хотя зачастую ей свойственна исключительная точность, она передает не только правдивое видение места действия, но и чувства, с ним связанные”.[131]

Таким образом, творчество Байрона не спровоцировало интерес к Востоку, т.к. этот интерес уже существовал. Поэт лишь умело воспользовался этим интересом, настроением публики, уловил то, что витало в воздухе. Об этом “воздухе эпохи” – моде на Восток и восточное – Байрон говорил и Т.Муру. “Stick to the East”, — писал он, узнав, что Мур думает над созданием “восточной повести”. Однако восточные мотивы у Мура имели несколько другое происхождение.

В отличие от Байрона, Мур никогда не был на Востоке. Интерес поэта к этому экзотическому региону был, скорее всего, спровоцирован модой и пониманием того, что нравится публике. Он не ошибся в расчетах. “Лалла Рук” была написана, чтобы заработать денег и репутацию – “честная постановка задачи для профессионального писателя”.[132] Поэма действительно принесла ему огромную популярность: наиболее яркое тому свидетельство – “анонимное письмо от одной молодой девушки, в которое были вложены три фунта, как знак ее восхищения “Лаллой Рук”.[133] Мур с явным удовольствием описывает этот эпизод в письме к матери.[134]

Однако, обратившись к Востоку, Мур не мог полагаться на собственный опыт путешественника; ему пришлось обратиться к опыту и знаниям других. Поэма изобилует примечаниями (390 ссылок, объяснений, цитат на 5538 стихов), [135] в которых поэт ссылается как на известных востоковедов, так и на не менее известных путешественников. Как правило, он пользовался источниками для уточнения описания нравов, обычаев или пейзажей.[136] Стремление к достоверности было в моде, и Мур весьма успешно ей следовал.

Тем не менее, отсутствие собственного опыта путешественника сказывалось. Мур писал о стране, известной ему лишь по книгам. Поэт постоянно демонстрировал источник своего знания в виде примечаний, чем отчасти подчеркивал искусственность, не-аутентичность создаваемой им картины. “Истина в том, что поэзия делается не только из нового, но и из старого; не только из незнакомого, но и из знакомого”.[137] Хотя, справедливости ради, отметим, что это не сказалось на популярности поэмы ни в Англии, ни за ее пределами, в частности, в России.

5. На наш взгляд, “научное” происхождение поэмы Мура в какой-то степени оказало влияние на способ гоголевской рецепции. “Свет гарема” явился для Гоголя не только источником вдохновения, но и своеобразным каталогом, из которого юный писатель извлекал нужные ему экзотические названия и прочие атрибуты индийской топики. В отличие от “Света гарема”, “Абидосская невеста”, наряду с другими “восточными” поэмами Байрона могла подсказать Гоголю общее направление художественной мысли. Нам представляется, что начинающий писатель воспринял эти поэмы как функционально различные типы источников; таким образом, “Абидосская невеста” стала источником тональности и тематики в общем смысле, а “Свет гарема” – источником индийской тематики и конкретных понятий.