Знаменитый писатель

...Да здравствует красота!

Все (ревут)

Да здравствует красота! Да здравствует Иван

Иванович! (4, 132)

Однако подобный прием не только не отражает романти-

ческой конструкции поэтического сознания, но, по сути,

полемичен по отношению к нему: героиня противопоставле-

на современной " толпе" именно потому, что связана с

" настоящим" народом.

Но образ Фаины в " Песне Судьбы" связан не только с

представлением о " настоящей" жизни, о субстанции народ-

ного характера. Кроме Фаины прошлой и Фаины будущей в

пьесе есть и Фаина настоящая: шантанная певица, испол-

няющая " общедоступные куплеты" с пошлыми словами. Фаина

- сегодняшняя Русь, сопровождаемая загадочным спутником

- Витте, по словам Л. Д. Блок. Фаина-Русь, великая в

своих возможностях, сегодня сама еще не знает истинных

путей, ищет, но не находит Жениха, изменяет ему с ей

самой ненавистным " спутником". И здесь начинает распу-

тываться тот новый круг проблем, с которыми связан тре-

тий - последний - этап в развитии " цыганской темы" у

Блока. Этот последний этап тоже не дает однолинейного

решения интересующих нас вопросов. Как увидим ниже, ли-

рика 1909-1911 и 1912-1913 гг. будет существенно разли-

чаться пониманием " цыганского". Необходимо учитывать и

то, что в живой хронологии творчества всякого писателя

(а Блока в особенности) рамки отдельных " периодов" не-

избежно оказываются размытыми. Типологически разные (в

динамике развития поэта) произведения на самом деле

часто оказываются синхронными. Но тем не менее, пос-

кольку эволюция художника - не фикция, мы можем по ряду

наиболее общих признаков говорить о 1910-х гг. как о

целостном периоде в развитии " цыганской темы" у Блока.

Демократически-" антропологическое", гуманистическое

мышление, оказавшее заметное влияние на все творчество

Блока, никак не могло, однако, стать ведущим в его ми-

роощущении. Причин для этого было более чем достаточно:

демократизм уже больше десяти лет как перестал быть ве-

дущей формой общественного сознания; антропологический

материализм с его метафизической нормативностью все яс-

нее обнажал в век диалектики свою наивность; все ясней

становилась и нежизненность, антиисторичность патриар-

хальных идей. Да и сам характер блоковского таланта в

те годы был уже отнюдь не таков, чтобы поэт остановился

на нормативной, устойчивой антитезе " естественной при-

роды человека" и ее искажения в современном обществе.

Блок все неуклоннее идет к истории, к сегодняшнему

дню Родины, к познанию закономерностей сложной и проти-

воречивой реальной жизни.

Но это уже не были зыбкие очертания современности,

преломленной через призму " мистицизма в повседневности"

" Распутий" и " Города". Чувство " нераздельности" слож-

нейших противоречий жизни неотделимо теперь от ощущения

" неслиянности" - поэт уже не может покрыть добро и зло

единым флером красоты, " дымносизого обмана". Счастье и

горе человека в современной действительности - уже не

предмет " эстетизации" в стихах поэта, впитавшего воз-

действие Ф. М. Достоевского, Н. А. Некрасова, Л. Н.

Толстого. Острая потребность видеть Родину, народ прек-

расными и счастливыми, " негодование" и призыв к револю-

ционному " возмездию", " угрюмство" при взгляде на Россию

сегодняшнего дня и светлая надежда на будущее - все

1 Медведев П. В лаборатории писателя. Л., 1960. С.242.

эти противоречия Блок теперь и не думает примирять. На-

оборот, именно в показе этих противоречии действитель-

ности - сила позднего Блока.

Но теперь противоречия эти не расчленяются наивно и

механически на " естественное" и " современное" в челове-

ке.

Именно в современности, в самом " страшном мире", на-

до было найти силы для его преодоления. И современ-

ность, и современник занимают все более важное место в

лирике А. Блока.

Свой новый, более историчный взгляд на жизнь (отра-

зившийся в третьем томе лирики) Блок определяет в за-

писной книжке 3 июля 1911 г.: " Страшный мир. Но быть с

тобой странно и сладко! " Вот с этой-то мыслью о слож-

ности сегодняшней жизни, о переплетении в ней " страшно-

го и прекрасного" (7, 86) и связываются " цыганские об-

разы" в творчестве Блока этих лет. Не случайно размыш-

ление о страшном мире идет после такого рассказа: " Вче-

ра в сумерках ночи на Приморском вокзале цыганка дала

мне поцеловать свои длинные пальцы, покрытые кольца-

ми" 2.

Художественная природа " цыганских" образов третьего

тома сложна. Исследователи указывают на романтические

традиции, особенно очевидные в стихотворениях с романс-

ными интонациями. Действительно, центральное настроение

лирики третьего тома, особенно заметное в " цыганских"

стихотворениях, - чувство " нераздельности" " страшного и

прекрасного" в жизни - ведет к традициям романтической

лирики, впервые внесшей в русскую поэзию ощущение

единства, разорванной и противоречивой цельности бытия.

Однако пристальный взгляд на художественную структуру

лирики Блока 1910-х гг. приводит к выводу о том, что

связи с романтизмом здесь - не единственное. Очень час-

то с традициями романтизма связана тема, но не ее ос-

мысление (это мы увидим, когда будем говорить о мотиве

любви-страсти в лирике третьего тома). Часто встречаем-

ся мы и с тем, что сам Блок в публицистических и теоре-

тических высказываниях осмысляет какие-то важные осо-

бенности своих произведений в терминологии романтичес-

кой, хотя в его творчестве эти особенности имеют иной

смысл (таково, например, представление Блока об интуи-

тивном, стихийном характере творчества, на деле оказы-

вавшееся в 1910-х гг. отказом от всех известных ему

буржуазно-либеральных " теорий", но никак не от познания

социального мира и его законов). В целом можно смело

утверждать, что традиции Гоголя, Достоевского, Некрасо-

ва и Л. Толстого в третьем томе лирики А. Блока претво-

рены не менее органически, чем романтические, и ощуща-

ются не менее заметно. Действительно, для романтической

лирики (как и для Вл. Соловьева и для Блока " Стихов о

Прекрасной Даме") основная антитеза - " небо" и " земля",

" я" и " не-я". Мир " я" противостоит миру социальному,

" среде", или " я" растворяется в народе, теряя себя. Не-

повторимое художественное значение третьего тома лирики

Блока - в том, что " герои" цикла повторяют в своем

Блок А. А. Записные книжки. С. 183.

2 Там же. В. Н. Орлов связал этот эпизод с сюжетной

канвой стихотворения " Седое утро" (см.: 3, 573).

духовном облике, в своих интимнейших взаимоотношениях

" кричащие противоречия" эпохи, впитывают их в себя.

Потому-то наиболее близким Блоку этого периода оказыва-

ется Аполлон Григорьев, в противоречивом творчестве ко-

торого неразрывно сплелись традиции позднеромантические

и тот стихийный демократизм, который сближал его с реа-

листическим искусством.

" Цыганская тема" в лирике третьего тома имеет нес-

колько поворотов. Первый связан с вопросом о путях и

стремлениях лирического героя, " я". " Цыганская тема"

здесь возникает в связи с одной из основных проблем

позднего творчества Блока - с проблемой " народа" и " ин-

теллигенции". Соотношение образа поэта и цыганки отчет-

ливо выражено в строках из стихотворения " Седое утро",

не вошедших в канонический текст:

" Любила, барин, я тебя...

Цыганки мы - народ рабочий..."

(3, 572; курсив наш. - Ю. Л., 3. М.)

Герой блоковских стихов, погружаясь в " темный морок

цыганских песен", в " поцелуев бред", сливается с народ-

ной стихией. Приблизительно так же осмыслялась и любовь

Германа к Фаине. Однако здесь есть и существенное раз-

личие. Герои " Песни Судьбы" стремятся к " окончательной"

встрече, для которой Герман еще не созрел. Герой лирики

третьего тома погружается в стихию сегодняшней народной

жизни, так как иного пути в завтра он не знает. А пос-

кольку сегодняшняя народная жизнь - это и есть " страш-

ный мир" в его противоречиях, то слияние с ним для ли-

рического героя третьего тома есть вместе с тем разрыв

с " красивыми уютами" прошлого. Герой приобщается к на-

роду в его страдании, быть может, - гибели, и сам он

при этом " опускается". Но его " опускание" - это однов-

ременно " возмездие" и укор виновникам " позорного

строя". "...Человек, опускающий руки и опускающийся,

прав. Нечего спорить против этого. Все так ужасно, что

личная гибель, зарывание своей души в землю - есть пра-

во каждого. Это - возмездие той кучке олигархии, кото-

рая угнетает весь мир", - писал Блок в 1911 г. в плане

продолжения " Возмездия" (3, 465). " Опускание" героя -

форма протеста. В этой мысли А. Блока, по-видимому,

особенно укрепил " Живой труп" Л. Толстого, постановка

которого произвела на Блока очень сильное

Можно сказать, конечно, что и любой герои любого

романтического произведения объективно отражает ка-

кие-то черты человека эпохи, его внутреннего мира. Это

бесспорно. Но в задание поэта-романтика входит нечто

совершенно иное - создание образа, не " детерминирован-

ного" средой, эпохой, а противопоставленного им. Поэти-

ческое мышление Блока третьего тома включает в себя

представление о том, что и лирическое " я" автора, и

другие образы цикла погружены в эпоху и определены ею.

Блок 1910-х гг. не всегда рисует развернутую картину

" среды" как первопричины характера (хотя именно этот

принцип лежит в основе и " Возмездия", и " Розы и Крес-

та", и многих стихотворении третьего тома). Но " среда",

эпоха постоянно присутствуют в художественном сознании

Блока и отражаются в структуре его лирики:

противоречия эпохи претворяются в контрасты характе-

ров и взаимоотношений героев стихов.

впечатление (см.: 7, 138). " Падение" Феди - неразрывно

связанное с " цыганщиной" - сам Протасов, как известно,

мотивирует так: " Всем ведь нам в нашем круге, в том, в

котором я родился, три выбора - только три:

служить, наживать деньги, увеличивать ту пакость, в

которой живешь. Это мне было противно. Второй -

разрушать эту пакость; для этого надо быть героем, а я

не герой. Или третье: забыться - пить, гулять, петь.

Это самое я и делал". Почти как поэтический пересказ

этого монолога, как повторение мыслей о " трех путях",

звучит и блоковское:

Дай гневу правому созреть,

Приготовляй к работе руки...

Не можешь - дай тоске и скуке

В тебе копиться и гореть... (3, 93)

Пускай зовут: Забудь, поэт!

Вернись в красивые уюты!

Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!

Уюта - нет. Покоя - нет (3, 95).

И герой лирики Блока, как Федя Протасов, часто

" опускается", не в состоянии " приготовлять к работе ру-

ки". И, как Федя, " опускаясь", он встречает на пути цы-

ганку - в " цыганщине" " визг", дисгармония и радость

жизни оказываются антитезой " лживых" " уютов".

" Цыганское" начало - это не только разрыв с " уюта-

ми", но и выражение в характере человека живой, подчас

трагической сложности современной жизни. К 1910-м гг.

относится и набросок пьесы " Нелепый человек". Это замы-

сел произведения о человеке, в характере которого ярко

видно русское национальное начало и - шире - начало

" живое", человеческое. В герое пьесы все - " живое - бо-

гато и легко и трудно - и не понять, где кончается труд

и начинается легкость. Как жизнь сама" (7, 251). Как и

в произведениях 1907-1909 гг., русское национальное на-

чало нерасторжимо связано с " цыганщиной". Герой дается

на фоне современной русской жизни: " Город, ночь, кабак,

цыгане". И сами сложные противоречия в характере героя

(" постоянное опускание рук - все скучно и все нипочем.

Потом - вдруг наоборот: кипучая деятельность") объясня-

ются как " цыганщина в нем".

Итак, " цыганское" начало для Блока 1910-х гг. - поэ-

тический синоним представления о сложной, противоречи-

вой современной народной " стихии" (а не о " естествен-

ной" норме, воплощенной в патриархальной жизни " Руси").

Внутри этого общего представления возможны, однако,

разные повороты темы. В 1909-1911 гг. - в период

" Страшного мира" - в " стихии" акцентируется ее гибель-

ность:

И коварнее северной ночи,

И хмельней золотого аи,

1 Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1982. Т. 11.

С. 318.

И любови цыганской короче

Были страшные ласки твои... (3, 8)

Страшный мир! Он для сердца тесен!

В нем - твоих поцелуев бред,

Темный морок цыганских песен,

Торопливый полет комет! (3, 163)

Опустись, занавеска линялая,

На больные герани мои.

Сгинь, цыганская жизнь небывалая,

Погаси, сомкни очи твои!

Спалена моя степь, трава свалена,

Ни огня, ни звезды, ни пути...

И кого целовал - не моя вина,

Ты, кому обещался, - прости... (3, 176)

С интонацией цыганского и " жестокого" романса тоже

связывается настроение щемящей тоски по ушедшей жизни:

Жизнь давно сожжена и рассказана (3, 186).

Я пригвожден к трактирной стойке,

Я пьян давно. Мне всё - равно (3, 168).

Уж не мечтать о нежности, о славе,

Все миновалось, молодость прошла! (3, 65)

В стихотворении " Когда-то гордый и надменный..."

" пляс" цыганки символизирует в основном ужас жизни сов-

ременного человека:

" Спляши, цыганка, жизнь мою".

И долго длится пляс ужасный,

И жизнь проходит предо мной

Безумной, сонной и прекрасной

И отвратительной мечтой...

Итог " ужасного пляса" - крах героя, его гибель:

О, как я был богат когда-то,

Да все - не стоит пятака:

Вражда, любовь, молва и злато,

А пуще - смертная тоска. (3, 194)

" Цыганщина" в творчестве Блока последних лет реакции

- это добровольно избранная героем участь страдать и

гибнуть вместе с народом. Но это и

другое: в мертвой регламентированности автоматизирован-

ного бюрократического общества, в мире " мертвецов" и

автоматов сама гибель от полноты жизни, " сгорание" -

бунт полной сил и потому художественной, " артистичес-

кой" натуры, которая не умещается в рамках мещанской

регламентации.

Где-то около 1912 г. (в период начала нового револю-

ционного подъема, который был сразу чутко уловлен поэ-

том) звучание " цыганской темы" несколько изменяется.

" Цыганское" теперь - это вся жизнь, которая кажется

уже не столь безнадежной.

Вновь (как и в лирике второго тома) цыганские образы

ассоциируются с жаждой земной любви, страсти, права на

" здешнее", посюстороннее счастье.

Если в записи от 30 октября 1911 г. Блок вначале

противопоставляет (в романтических традициях) " цыганс-

кое" и действительность (" нам опять нужна вся душа, все

житейское, весь человек. Нельзя любить цыганские сны,

ими можно только сгорать"; курсив наш. - Ю. Л.. 3. М.),

то сразу же после этого следуют слова, где " цыганское"

понимается именно как страстное и яркое (антоним " беск-

рылого") в современной жизни: " Безумно люблю жизнь, с

каждым днем больше, все житейское, простое и сложное, и

бескрылое и цыганское". Интересно, что сразу после этих

слов идет знаменательный призыв: " Возвратимся к психо-

логии" - видимо, " цыганское" неразрывно сливается и с

понятием о сложном внутреннем мире современного челове-

ка. Именно такое понимание " цыганщины" (не только ги-

бель, но и красота жизни) становится устойчивым для

Блока в эти годы. " Мир прекрасен и в отчаяньи - проти-

воречия в этом нет. Жить надо и говорить надо так, что-

бы равнодействующая жизни была истовая цыганская, сое-

динение гармонии и буйства, и порядка, и беспорядка.

Душа моя подражает цыганской, и буйству, и гармонии ее

вместе", - пишет Блок 29 марта 1912 г. и сразу же за

этим объединяет " подражание цыганской душе" и путь к

народу (" хору"): "...я пою тоже в каком-то хору, из ко-

торого не уйду".

Но " цыганщина" для Блока - не только поэтическая ха-

рактеристика сложности жизни и народной " стихии", к ко-

торой идет лирический герой третьего тома. Поскольку

речь идет о сильной, страстной человеческой натуре, -

из " хора", естественно, выделяется героиня-цыганка.

Иногда цыганка, цыганская песня - только фон, на ко-

тором развивается жизнь и страсть героя.

Визг цыганского напева

Налетел из дальних зал,

Дальних скрипок вопль туманный...

Входит ветер, входит дева

В глубь исчерченных зеркал (-?, 11).

Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала

И, бросая, кричала: " Лови!.."

А монисто бренчало, цыганка плясала

И визжала заре о любви (3, 25).

Мой поезд летит, как цыганская песня (3, 221) т.д.

Здесь образ " цыганки" выражает не выразимую словами,

" стихийную" сущность отношений между основными героями

стихотворений, которые, видимо, ощущаются тоже как " по-

ющие в каком-то хору", как включенные в стихию общена-

родной жизни (в духе Ап. Григорьева).

Но " цыганка" и сама цыганская стихия выступают и как

самостоятельные герои многих стихотворений третьего то-

ма. Здесь тоже можно отметить известное движение, раз-

витие образа. В 1909-1912 гг. преобладает мотив роковой

страсти - тема эта идет рядом с темой смерти (ср. цити-

рованное выше стихотворение " Из хрустального тумана..."

- 3, 11). Страстная мелодия " венгерского танца" расшиф-

ровывается как неизбежность гибели:

То душа, на последний путь вступая,

Безумно плачет о прошлых снах (3, 24).

В страсти подчеркивается ее жестокость, враждебность

двух душ, никогда не сливающихся друг с другом (ярче

всего эти настроения отразились в цикле " Черная кровь",

где трактовка темы страсти очень близка к " цыганским

мотивам" тех лет).

В сложных, противоречивых настроениях этой страсти

преобладают мрачные тона - то, что в критике (видимо,

не очень точно) называется " вампиризмом". Господству

черных тонов в жизни:

От похмелья до похмелья,

От приволья вновь к приволью -

Беспечальное житье!

Но низка земная келья,

Бледно золото твое!

В час разгульного веселья

Вдруг намашет страстной болью,

Черным крыльем воронье! -

соответствует и описание мучительной, губительной

страсти:

Все размучен я тобою,

Подколодная змея!

Синечерною косою

Мила друга оплетая,

Ты моя и не моя!

Оплетешь меня косою

И услышишь, замирая,

Мертвый окрик воронья! (3, 173)

Рядом идет и другая тема: любовь-страсть как прекрасное

и высокое противопоставляется " страшному миру". Так

построено, например, стихотворение " Дым от костра стру-

ею сизой...". Стихотворению предшествует эпиграф из цы-

ганского романса: " Не уходи. Побудь со мною..." Любовь

здесь - антитеза " страшного мира":

Подруга, на вечернем пире,

Помедли здесь, побудь со мной,

Забудь, забудь о страшном мире,

Вздохни небесной глубиной (3, 258).

Обе эти линии (" черной" любви и любви, противопос-

тавленной " страшному миру") внутренне очень родственны.

Во всех этих стихотворениях особенно явственно ощутимы

влияния позднеромантической лирики (Полонский и дру-

гие): в основе - поэтическое повествование о " страс-

тях", внешний мир в известной мере вынесен за скобки.

Но и здесь - лишь в " значительной мере". Ведь " черная

кровь" в героях - результат погруженности их в " страш-

ный мир", жизни " на горестной земле", страшное дунове-

ние которой чувствуется постоянно. С другой стороны, и

контраст " страшного мира" и любви также не исключитель-

но восходит к романтической традиции: в одном ряду с

" печальною усладой" любви оказывается природа - как то,

что противостоит " позорному строю".

Все эти стихотворения предполагают мышление истори-

ческое. И герои, и пейзаж пронизаны ощущением сегодняш-

него дня русской жизни. Идущее от романтической тради-

ции мышление оксюморонами (" сумрак дня", " с печальною

усладой") в общем контексте лирики Блока тех лет приоб-

ретает новую функцию - становится средством характерис-

тики противоречий жизни. Но сама жизненная " стихия"

(" цыганщина") в эти годы для Блока окрашена в тона без-

надежности.

Положение опять-таки меняется где-то около 1912-1913

гг. Новое понимание " цыганщины" ведет и к новой трак-

товке образа лирической героини этих стихов. Поэтичес-

кое мышление оксюморонами по-прежнему будет определяю-

щим, но изменяется эмоциональная окраска " стихии" -

жизни, что сильно меняет всю художественную концепцию.

Жизнь - " равнодействующая" " странного", " страшного" и

" прекрасного"; борьба не безнадежна; в сегодняшнем мире

есть и будущее, которым " одним стоит жить". Поэтому и

любовь, цыганская " страсть" - не ужас бытия, а наивыс-

шее, экстатическое выражение его сложной природы, воз-

можность " невозможного счастья".

Бред безумья и страсти,

Бред любви... Невозможное счастье!

На! Лови! (3, 213)

Именно в эти годы (1913-1914) особенно отчетливо

выступает близость А. Блока к традиции " цыганской темы"

в поэзии Ап. Григорьева (ср. запись от 13 августа 1914

г. в записной книжке: " Ап. Григорьев - начало мыс-

лей")'. У Аполлона Григорьева Блок находил представле-

ние о " цыганской" стихии как некоей высокой жизненной

" норме" - именно потому, что " нормой" оказывалась

жизнь, полная мучительных, подчас " алогичных" контрас-

тов, но дающая высшее напряжение чувства, страстная,

предельно яркая2. Поэтому среди " цыганских" образов

центральное место занимает цыганка-любовница (" Седое

утро") или талантливая певица, выражающая в песне дух

народа (стихотворение " Натянулись гитарные струны...",

посвященное К. Прохоровой - цыганской певице). В одном

ряду оказываются красота, сила чувств (" бред любви",

" голос юный") и песня:

И гортанные звуки

Понеслись,

Словно в серебре смуглые руки

Обвились... (3, 213)

" Цыганская тема", таким образом, оказывается связан-

ной и с проблемой искусства в позднем творчестве Блока.

Одним из важнейших качеств народа, по Блоку, была

его стихийность. Понятие о " стихии" - одно из сложней-

ших, но и важнейших для позднего творчества А. Блока.

Как и все творчество Блока в эти годы, оно очень слож-

но, многопланово и с трудом поддается логическому расч-

ленению. Образ народа как " стихии" связан и с недооцен-

кой " теоретического мышления" (вырастающей на почве

критики буржуазных, либеральных концепций народа при

неприятии никакой иной " теории"), и с верой в объектив-

ное, внелич-ностное начало, которое одно может спасти

Родину, и с рядом других, не менее существенных сторон

взглядов Блока. Для нас в данном случае особенно су-

щественно то, что " стихийность" оказывается связанной с

понятием сегодняшнего, реального народа, который сам не

осознает своей исторической миссии.

Блок А. А. Записные книжки. С. 236. Вопрос о конк-

ретных линиях преемственности образов и тем Ап. Гри-

горьева в поэзии А. Блока достаточно подробно рассмот-

рен в указанных выше работах Д. Д. Благого. В книге

" Три века..." (с. 374-375) Д. Д. Благой обратил внима-

ние на ранние (периода " Стихов о Прекрасной Даме") за-

писи Блока об Аполлоне Григорьеве (см.: Блок А. А. За-

писные книжки. С. 28-30). Интересно, что среди выделен-

ных А. Блоком стихотворений Ап. Григорьева нет того,

которое в 1910-х гг. оказалось наиболее близким Блоку,

- " Цыганской венгерки". Это не значит, однако, что она

прошла в те годы совсем мимо Блока. В стихотворении

" Крыльцо ее словно паперть..." (7 ноября 1903 г.) нахо-

дим явное заимствование из " Цыганской венгерки" - риф-

му: " похмельям - горьким весельем" (1, 299). Однако об-

щий смысл этого стихотворения Ап. Григорьева был еще,

действительно, чужд Блоку.

2 Связь образов страстной любви с " земной струёй"

творчества Ап. Григорьева Блок чувствовал уже давно. В

упомянутых ранних записях о Григорьеве Блок неоднократ-

но подчеркивает его " язычесшо" и " анакреонтические вли-

яния, почившие на нем" (Блок А. А. Записные книжки. С.

28-29).

Линия эта ведет свое начало еще от " Песни Судьбы", от

Фаины - России, которая, как лирическая героиня поэзии

1907-1909 гг., " не знает", " каким раденьям причастив",

" какою верой крещена" (2, 258). Отсюда - поворот " цы-

ганской темы", крайне существенный для всей поэтической

структуры третьего тома. Фаина не может выразить свою

сущность логически, в словах; она раскрывает ее прежде

всего стихийно-эмоционально - в мелодии песни. " Человек

в очках" из " Песни Судьбы" (в монологе его наиболее

прямо, декларативно звучит голос самого Блока) говорит,

что голос народа слышен в песнях Фаины, " когда она поет

Песню Судьбы". Далее следует характерное пояснение: " Вы

не слушайте слов этой песни, вы слушайте только голос:

он поет о нашей усталости и о новых людях, которые сме-

нят нас. Это - вольная русская песня. И что -

слова ее песни? Может быть, она поет другие слова, ведь

это мы только слышим..." (4, 135). Фаина, поющая на

слова бульварных " общедоступных куплетов" " вольную

русскую песню", в которой идею воли выражает прежде

всего голос, мелодия, - ключ не только к " цыганским"

стихотворениям третьего тома, но и к значительной части

лирики позднего Блока вообще.

Именно поэтому " цыганские" стихотворения так тесно

связаны с мелодией. Они не только говорят о пении (как

" Натянулись гитарные струны...", где воссоздается кар-

тина пения цыганского хора и " корифея" - К. Прохоро-

вой). Они - сама песня. Мелодия стиха для Блока -

средство выражения " музыкальной стихии" действительнос-

ти, ритмики, отражение " ритмов страсти" бытия. Поэтому

и стихи Блока, по всему своему ритмическому строю, по-

ются - то на мотив дикой таборной песни, то на мотив

городского романса. Текст подсказывает пение - иногда

только ритмикой романса (" О доблестях, о подвигах, о

славе..."), иногда ритмико-лексическим и ритмико-син-

таксическим строем народной песни и " намекающим" на му-

зыку образом цыганки:

Как цыганка, платками узорными

Расстилалася ты предо мной,

Он ли косами иссиня-черными,

Он ли бурей страстей огневой! (3, 176)

Иногда же пение прямо диктуется текстом: образ пе-

ния, песни, певца или певицы, врываясь в середину сти-

хотворения, указывает на его не отделимый от мелодии

ритмический рисунок и превращает слова в мелодию:

Как прощались, страстно клялись

В верности любви...

Вместе тайн приобщались,

Пели соловьи...

Взял гитару ни прощанье

И у струн исторг

Все признанья, обещанья,

Всей души восторг (3, 188; курсив наш.-Ю. Л., 3.М.) -

или:

Дух пряный марта был в лунном круге,

Под талым снегом хрустел песок.

Мой город истаял в мокрой вьюге,

Рыдал влюбленный у чьих-то ног.

Ты прижималась все суеверней,

И мне казалось - сквозь храп коня -

Венгерский танец в небесной черни

Звенит и плачет, дразня меня (3, 24; курсив наш. -

Ю. Л.. 3. М.) -

там же ветер " запевает о старине".

Намеком на мелодию может служить эпиграф стихотворе-

ния - именно такова роль цыганского романса " Не уходи.

Побудь со мною..." в стихотворении " Дым от костра стру-

ею сизой...". Наконец, эту же функцию несут и цитаты из

песни, вставленные в текст. Роль их особенно велика в

цикле " Кармен". В лирический голос автора постоянно

врываются - через прямые или косвенные цитаты из либ-

ретто - мелодии оперы Бизе, особенно страстная хабанера

(" О да, любовь вольна, как птица..."). Связь с русской

народной и цыганской песней - один из важнейших ключей

ко всему ритмико-смыс-ловому звучанию лирических сти-

хотворений Блока 1910-х гг. Не останавливаясь на опре-

деляющей роли этой связи для всего лексико-синтаксичес-

кого строя лирики Блока 1910-х гг., для ее ритмического

рисунка, отметим лишь, что именно " музыка", мелодия

выводит стихотворения позднего Блока далеко за рамки

словесно выраженного в них. Мелодия помогает создать

" несказанное", нерасчленимо многоплановое. Но эта " му-

зыка" - не романтическое

От цыганской и русской народной песни идет сопри-

косновение ритмики позднего Блока с народным тоническим

стихом. Тоника " Распутий", развивавшая первоначально

" высокую" традицию балладного дольника, постепенно, к

циклу " Город", стала средством " прозаизации" стиха,

ориентации на разговорную речь, разрушения условной

гармонии первого тома (" Последний день", " Обман"). Иной

смысл имеют нарушения " классической" силлабо-тоники в

лирике третьего тома. Подвижность ударения в слове, ко-

торую Блок тонко подмечал в лирике XIX в., связывалась

им с традицией цыганской песни: " У поэтов русских очень

часто встречается в произношении цыганское кокетство.

Поэтому мы всегда можем ошибиться в произношении:

" с глазами тёмно-голубыми, с отечно-кудрявой голо-

вой" (у Баратынского). Обо многие такие совершенно не

школьные, но первоклассные подробности разбиваются наши

научные предположения" (Блок А. А. Записные книжки. С,

176). Точнее говоря, такое произношение, как " иссиня",

" зеленым", " в забыть", " спалена моя степь, трава (собс-

твенно: трава) свалена", " клялись" и т. д. и т. п.,

связано с той традицией, которая свойственна и русской

народной, и цыганской песне. (Ср. невозможное в литера-

турном языке, но органичное в народной песне: " По зелё-

ным, зеленым, зеленым лугам").

С таким же разрушением канонов силлабо-тоники связа-

но и введение дополнительных или исключение " необходи-

мых" слогов в стопе, которое, однако, теперь не " проза-

изирует", а " мелодизирует" стих. включает текст в сис-

тему количественных, временных соразмерностей, связан-

ных с мелодией (" Дух пряный марта был в лунном кру-

ге..." и т. п.).

и символическое: " музыка прежде всего". В романтической

традиции, столь важной для эстетики модернизма, музыка

в художественном сознании автора противостоит " прозе

жизни" и семантике слова. " Музыка" возникает из стрем-

ления внести в поэзию то, что невыразимо словом, логи-

чески (отсюда столь важная для романтико-символистской

традиции тема " невыразимости"). Для субъективно-роман-

тических представлений музыка - выражение поэтического

" я", не умещающегося в логической структуре речи. Сле-

довательно, музыка поэтической речи - выражение субъек-

та и свидетельство невыразимости объекта. " Музыка" для

Блока - выражение объекта в субъекте, народа и личнос-

ти, общего в частном, социального, " эпохального" в ин-

тимном. Для Блока музыка - наиболее адекватное выраже-

ние сущности действительной народной жизни, " стихийнос-

ти" и " музыкальности" как объективных свойств народа.

Именно музыка перекидывает мост между любовью -

страстью и образом исполненного потенциальной силы на-

рода. Музыка - " субстанция" народной жизни, и это

представление роднит Блока не с романтической традици-

ей, а с традицией, идущей от творчества Гоголя через

Аполлона Григорьева и демократическое искусство XIX в.2

Ближайшее рассмотрение убеждает, что " музыкальность

стиха" в понимании ее поэтами-романтиками и школой

" чистого искусства" середины XIX в. скорее противопо-

ложна, чем идентична тому интересу к романсу, синтезу

слов и мелодии, который определил целую струю в русской

лирике XIX в., формальное различие проявлялось в том,

что для романтической традиции " музыкальность" противо-

полагалась семантической значимости слов поэтического

текста и состояла в музыкальном подборе звуков речи.

Романсно-песенный подход к лирике неизменно подразуме-

вал важность значения слов, которые сопрягались с ре-

альным музыкальным мотивом.

Эстетическая сущность этих двух трактовок " музыкаль-

ности" противоположна. Поэзия, переносящая внимание на

звуковую инструментовку стиха, подчинена цели " выраже-

ния невыразимого" - она монистична в своей полной пог-

руженности в лирический мир поэта. Мир объекта, дейс-

твительности, народа из нее исключен. Возникновение то-

го типа романсной лирики, которая с самого начала была

ориентирована на литературное воспроизведение народной

песни, сразу же принесло в структуру произведения две

художест-

Ср. " Невыразимое" Жуковского, " Silentium! " Тютче-

ва, противопоставление Баратынским обычной речи " безот-

четным" созданиям поэта:

Чуждо точного значенья

Для меня оно - символ

Чувств, которых выраженья

В языке я не нашел.

У Фета:

Как беден наш язык!

Хочу и не могу -

Не передать того ни

Другу, ни врагу,

Что буйствует в груди прозрачною волною... - и т. д.

и т. п.

2 В том значении этого термина, которое конкретизи-

ровано в статье Ю. М. Лотмана " Истоки " толстовского

направления" в русской литературе 1830-х годов" (в кн.:

Лотман Ю. М. Избр. статьи: в 3 т. Таллинн, 1993. Т.

3. С. 49-90).

венные стихии: слова и напева. Стилистическая функция

их была различна:

слова были, как правило, связаны с традицией литера-

туры, напев - с традициями народного творчества. Так,

например, чисто салонный по стилистике текста романс

Мерзлякова " В час разлуки пастушок..." воспринимался

как новаторское с точки зрения народности произведение,

поскольку исполнялся только на мотив украинской песни

" Ихав козак за Дунай..." и тем самым вводил народную

песню в мир высокой лирики. Очень скоро между словами и

мотивом утвердились отношения, соответствовавшие соот-

ношению личного и народного. Выражая чувства, вызванные

реальной личной драмой, стилем, и на мотив народной

песни. Мерзляков утверждал единство своих чувств и

чувств народа. " Черная шаль" Пушкина, задуманная как

" молдавская песня" и сразу же ставшая романсом, говори-

ла от лица героя, который воспринимался как выразитель

чувств " страстного" лирического героя и яркой народной

души одновременно. Синтез слов и мотива позволял соеди-

нить народность и лирику. Сходный характер имеет " на-

певность", " мотивность" некрасовской лирики. В " Цыганс-

кой венгерке" Ап. Григорьева мотив даже становится пер-

сонажем поэзии. " Квинта злая" - самостоятельная стихия,

сложно участвующая в судьбе героя. В этом свете очень

примечателен отмеченный факт " мотивности" " цыганской"

лирики Блока с ее постоянным воскрешением в сознании

читателя мотивов русско-цыганской песни, арий из " Пико-

вой дамы" (" слова слаще звуков Моцарта") и " Кармен".

Мотив вводит стихию музыки и народности, структурно

объединенную с " лирической" " партией" текста.

В 1913-1914 гг. вновь особенно отчетливо выдвигается

мысль о цыганке как выразительнице народного начала

(ср. приведенное выше противопоставление " барина" и

" цыганки-рабочей"). Здесь (как и в " Песне Судьбы") си-

ла, волевое, " свободное" начало в цыганке связывается с

мыслями о революционных потенциях народа, " стихии".

Блок совершенно не склонен считать народ только угне-

тенным, страдающим. Напротив, народ потенциально силь-

нее " сострадающей" ему интеллигенции. Отсюда известные

строки в более раннем стихотворении " Сырое лето. Я ле-

жу..." (20 июня 1907 г.), сопоставляющие силу революци-

онного протеста пролетариата:

...весной я видел смельчака,

Рабочего, который смело на смерть

Пойдет, и с ним - друзья.

И горны замолчат,

И остановятся работы разом

На фабриках.

И жирный фабрикант

Поклонится рабочим в ноги -

и силу женской страсти:

Я знаю женщину. В ее душе

Был сноп огня. В походке - ветер.

В глазах - два моря скорби и страстей.

...четырех стихий союз

Был в ней одной. Она могла убить

- Могла и воскресить...

Сила рабочего и женщины противопоставляется бессилию

современной интеллигенции:

Профессор

А ну-ка, ты

Убей, да воскреси потом! Не можешь?

А женщина с рабочим могут (2, 334).

Объединение " женщины с рабочим" очень интересно по-

тому, что конкретно-исторический идеал (рабочий) здесь

сразу же возводится к некоей более широкой " норме" че-

ловеческого поведения, связанной с образом страстной

женщины. В дальнейшем Блок пытается слить конкретно-ис-

торическое и " нормативное" в образе женщины из народа

(Фаина в " Песне Судьбы"). Но образ Фаины все же слишком

" нормативен", условен. Блок ищет образ сильной, страст-

ной народной героини в современности - и находит его в

цыганке, которая может сказать о себе: " Цыганки мы -

народ рабочий" (3, 572). В облике этой героини свобода

- уже не выражение " должного" (как в Фаине), а естест-

венная черта живого, жизненного характера:

В плече, откинутом назад, -

Задор свободы и разлуки.

Однако вместе с тем свобода чувства героини, много-

образие ее порой противоположных выявлений - страсти и

холодности:

И взгляд - как уголь под золой,

И голос утренний и скучный...

Нет, жизнь и счастье до утра

Я находил не в этом взгляде!

Не этот голос пел вчера

С гитарой вместе на эстраде!.. (3, 207) -

" свободной" любви и такой детали, как " серебряные

кольцы", - все это, не будучи ни в малейшей степени ал-

легорией или даже символом, сложными путями, но совер-

шенно бесспорно связано с размышлениями Блока о свойс-

твах народной " стихии", о чертах народа будущего в лю-

дях сегодняшнего дня.

В тяжелые годы реакции, когда Блок видит, что " уни-

жен бедный", герой, приобщаясь к народу, тоже " льнет

туда, где униженье / Где грязь, и мрак, и нищета" (3,

39, 93). Отсюда и соответствующее понимание " цыганской

стихии":

Когда-то гордый и надменный,

Теперь с цыганкой я в раю,

И вот - прошу ее смиренно:

" Спляши, цыганка, жизнь мою" (3, 194).

Здесь " гордость и надменность" осуждаются как прояв-

ление индивидуализма, " уединенного сознания", и проти-

вопоставляются " смирению" народа. Но этот ход поэтичес-

кой мысли, связанный с традициями позднеромантической

лирики, не органичен для Блока. Уже в 1912-1913 гг. по-

эт вновь уверен, что именно сила и гордость - черты но-

вой личности, рожденной в недрах народа.

Кульминацией этих настроений был цикл " Кармен"

(1914) - одно из последних ярких произведений Блока до-

октябрьского периода. Здесь как бы концентрируется все,

связанное с " цыганской темой" у Блока 1910-х гг.

" Двойная" сущность каждого из ведущих образов цикла

(поэт - Хозе и его возлюбленная - Кармен) позволяет

Блоку легко переходить от " цыганских" образов к совре-

менности, раскрывая исторический и национальный смысл

" цыганского" в жизни и в героях.

Вновь возникает характерный образ " цыганки" как вы-

ражения русского национального характера. " Сердце в

плену у Кармен" - это одновременно приход героя в широ-

кий мир Родины, родной природы:

Это колос ячменный - поля,

И заливистый крик журавля.

Это значит - мне ждать у плетня

До заката горячего дня (3, 235); -

в черновике связь образа Кармен с образом родины

подчеркивалась еще ярче: " И родимая наша печаль", " да

твоя яровая земля" - (3, 579). Вновь находим и слияние

образа любовницы-цыганки с образом дочери народа, силь-

ной, страстной и гордой. Сюжет оперы Бизе - уход Хозе в

горы вслед за Кармен - неразрывно сплетен с очень важ-

ной для Блока темой " ухода" человека - разрыва его со

своими " кровными" (ср. более раннее: " Меж своих - я сам

не свой. Меж кровных - бескровен - и не знаю чувств

родства" - 2, 334). Любовь к Кармен - уход от прежнего:

И я забыл все дни, все ночи,

И сердце захлестнула кровь,

Смывая память об отчизне... (3, 231)

А там: Уйдем, уйдем от жизни,

Уйдем от этой грустной жизни!.. (3, 234)

Отношения " Кармен - Хозе" в какой-то мере близки к

отношениям Фаины и Германа, где Фаина - ведущее (" уво-

дящее") сильное начало, а Герман - герой, забывший со-

циальное " родство" и стремящийся слиться с Родиной, на-

родом.

Образ Кармен - живой. Здесь мы опять находим предс-

тавление о том, что именно в цыганке ярче всего вопло-

щена сложность бытия, где:

Мелодией одной звучат печаль и радость... (3, 239)

Но если в " Фаине" Блок в какой-то мере склонен был

противопоставлять современному городу простую, патриар-

хальную жизнь, то теперь позиция поэта историчней. Иде-

ал ищется именно в сложной, соответствующей высоким

запросам человека, жизни. Вместе с тем Кармен, " цыган-

ка", позволяет увидеть настоящее лицо бытия, затемнен-

ное сегодняшней " грустной" жизнью. Кармен (как и Фаина)

- не только " случайная", но и " вечная": в ней, в любви

к ней реализуется настоящая, " должная" жизнь, противо-

поставленная исторически данной.

Ты - как отзвук забытого гимна

В моей черной и дикой судьбе (3, 236; курсив наш. -

Ю. Л., 3. М.).

...видишь во сне

Даль морскую и берег счастливый,

И мечту, недоступную мне.

Видишь день беззакатный и жгучий

И любимый, родимый свой край,

Синий, синий, певучий, певучий,

Неподвижно-блаженный, как рай (3, 236; курсив наш. -

Ю. Л., 3. М.).

В контрасте между реальной судьбой, " черной и ди-

кой", и " должным" бытием, " неподвижным", мы вновь нахо-

дим отражения тех чувств, которые Блок хотел воплотить

в " Песне Судьбы".

Но основным в цикле, пожалуй, является представление

о том, что сама эта должная жизнь-страсть есть жизнь,

подчиненная общим, космическим " музыкальным законам":

Здесь - страшная печать отверженности женской

За прелесть дивную - постичь ее нет сил.

Там - дикий сплав миров, где часть души вселенской

Рыдает, исходя гармонией светил (3, 239).

Представление Блока о " музыкальной" природе мира,

столь важное для лирики третьего тома и, пожалуй, боль-

ше всего для циклов " Арфы и скрипки" и " Кармен", разу-

меется, далеко не совпадает с представлениями, лежащими

в основе реалистической эстетики. Основа мира - " дух

музыки"; музыка - " духовное тело мира" - " мысль" мира'.

Но это представление оказывается сложными путями

связанным отнюдь не только с романтическими традициями.

Оно близко и к тому, что определяло позицию Блока

1908-1909 гг., - к " нормативному", допролетарскому, де-

мократическому мышлению. Явления сегодняшней жизни де-

лятся на " музыкальные" (связанные с подлинным " лицом

жизни") и " антимузыкальные". Еще 29 июня 1909 г. Блок

считал, что он необходимо " в конце концов

1 Блок А. А. Записные книжки. С. 150 (курсив наш. -

Ю. Л., 3. М.).

должен оглохнуть вовсе ко всему, что не сопровождается

музыкой (такова современная жизнь, политика и тому по-

добное)" '. Носителем " музыкального" начала оказывается

" цыганка" Кармен, народ (поэтическое мироощущение, наи-

более близкое к Гоголю и Л. Толстому периода " Войны и

мира"). Тема музыки неотделима от темы " страсти". Музы-

ка воплощается в страсти. Характерное, казалось бы,

только для романтических традиции прославление " страс-

ти" раскрывается в поэзии Блока и с совершенно иных

сторон. Образы страстной любви подчеркивают здешнее,

земное, не аскетически бесплотное в поэтическом идеале

Блока третьего тома. Но, пожалуй, решающим фактором,

отделяющим позицию Блока от романтических традиций, яв-

ляется то, что " музыка" и " страсть", противопоставлен-

ные сегодняшней " грустной жизни", оказываются поэтичес-

ким синонимом должной жизни здесь же, на земле. "...Му-

зыка дышит, где хочет: в страсти и в творчестве, в на-

родном мятеже и в научном труде" 2, но не в противопо-

ложном земле идеальном мире. Для Блока, в отличие от

позднеромантических традиций, " космос" интересен прежде

всего как могущий воплотиться в здешнем, посюстороннем

мире народной жизни.

Носителем " духа музыки", " страсти" для Блока 1910-х

гг. была " цыганка", " Кармен". Но мир для поэта уже тог-

да был " неразделен". Пройдет несколько лет - и носите-

лями " духа музыки" окажутся " варварские массы", револю-

ционный народ. Вершиной романтического " неприятия мира"

всегда было либо бунтарство противопоставленного толпе

одиночки, либо слияние с внеличностной массой. Блок

увидит в народной жизни (то есть в определенной соци-

альной среде) предпосылку для развития " человека-артис-

та" - новой яркой личности, способной " переделать все",

сделать из жизни данной жизнь должную. Это представле-

ние, вызревавшее еще в период статей о народе и интел-

лигенции, прошедшее, прямо или в сложных поэтических

ассоциациях, через третий том лирики Блока и неразрывно

связанное с " цыганской темой", ведет нас во многих сво-

их важнейших чертах не к Полонскому и Фету, и даже не к

столь близкому Блоку Тютчеву, а к демократическим тра-

дициям реалистического искусства XIX в.

1 Блок А. А. Записные книжки. С. 151.

2 Там же. С. 132.