Этап импровизаций и реактивной политики

В Российской Федерации разработкой и осуществлением национальной политики занялись больше политики, чем уче ные. Именно они столкнулись с неожиданным " парадом суве­ренитетов" и жестким торгом со стороны автономных респуб­лик за рассредоточение полномочий центральной власти в пользу прежде всего " национально-государственных" образо ваний. В свою очередь, чтобы обеспечить поддержку перифе рии, в тот момент российское руководство во главе с Борисом

-602-

Ельциным делало политические уступки и проводило полити­ку, руководствуясь не концепцией государствостроительства, а критической потребностью укрепления собственной власти. Именно поэтому были сделаны многочисленные заявления, а также конкретные шаги в сфере национальной политики, ко­торые были спорными, с точки зрения утверждения в стране демократического порядка. В частности, преобразование авто­номных областей в республики (Адыгея, Горный Алтай, Кара­чаево-Черкесия и Хакасия) на территориях, где большинство жителей или самую большую этническую группу составляли русские, было сделано чисто по советской модели. Молодая российская политика плохо представляла себе, как в условиях демократии, гражданского равноправия может функциониро­вать этнотерриториальная автономия с такими границами и с таким идеологическим наследием. Узурпация власти в пользу титульного меньшинства или одной из титульных групп была неизбежна, что позднее и произошло, особенно в Адыгее и Карачаево-Черкесии, где титульная элита более образована и более искусна в политических манипуляциях и где статусно-этикетные отношения, а также собственническо-предпринимательская ориентация проявляются сильнее, чем среди южно­сибирских народов.

В 1991-1992 годах в сфере регулирования взаимоотноше­ний Центра и республик больше всего было сделано тогдаш­ним Верховным Советом, в том числе его Палатой националь­ностей, в состав которых вошло большое число неноменкла­турных лидеров разных национальностей, а также ряд активи­стов радикальных националистических движений. Именно тогда, в апреле 1991 года, был принят закон " О реабилитации репрессированных народов", который исходил из благородных демократических порывов и насущных нужд незавершенной реабилитации, но который по своей идеологии был ущербным и конфликтогенным. Его субъектом были не граждане, непо­средственно пострадавшие от репрессий, а коллективные тела под названием " репрессированные народы", в отношении ко­торых должна была быть восстановлена " историческая спра­ведливость". Закон сочиняли и лоббировали люди малосведу­щие в этнических и правовых материях или же отчаянные ак­тивисты из числа репрессированных народов, использовавшие болезненную память и воспаляющую риторику для собствен­ного политического утверждения в Центре или для расширения

-603

своей власти на местах. Закон ставил нереализуемую цель " примирить прошлое" за счет новых несправедливостей и тер риториальных манипуляций, никак не учитывающих социаль ный статус современных граждан, который во многих случаях среди представителей репрессированных народов был не ниже, а в ряде аспектов (жилье, материальный доход, образование) -даже выше, чем в целом по стране или у других групп местного населения. Закон не учитывал изменившуюся за послевоенные десятилетия демографическую, экономическую и политиче­скую ситуацию на местах, не говоря о реальных возможностях государства осуществить материальные компенсации.

Энтузиасты полной реабилитации и " исправления" про­шлого были и в президентских структурах, откуда, кстати, по­ступили в Верховный Совет весной 1992 года законопроекты о разделе Чечено-Ингушетии и Карачаево-Черкесии. Еще рань­ше прошла зафиксированная официальным документом дого­воренность Бориса Ельцина с Гельмутом Колем о воссоздании Республики немцев Поволжья (именно так с заглавной буквы как состоявшееся государственное образование было записано в тексте документа) на территории, где проживало не более двух процентов российских немцев и куда они особенно и не стремились возвращаться, несмотря на непримиримую страте­гию лидеров российских немцев водрузить флаг собственной государственности, чтобы " не чувствовать себя полунацией", как сказал мне однажды один из лидеров российских немцев Генрих Гроут.

Своего рода покровителем этнического самоопределения как средства политической демократизации выступала помощ­ник Президента Галина Старовойтова, чья предыдущая работа в Институте этнографии АН СССР внушала новой власти на­дежду на профессиональную политику в национальном вопро­се. Именно с участием Старовойтовой поощрялся радикальный национализм и процесс " декоммунизации" в этнонациональных образованиях, включая замену власти " партократа" Завгаева вла­стью " демократического" генерала Дудаева в Чечено-Ингушетии осенью 1991 года. Правда, последняя операция была осущест­влена с участием более мощных политических фигур — Ген­надия Бурбулиса, Руслана Хасбулатова, Михаила Полторанина.

Наиболее значительными свершениями бывшего Верхов­ного Совета стали выработка Федеративного договора, подпи­санного в Кремле 31 марта 1992 года и разработка " Концепции

-604-

государстеенной программы национального возрождения наро- дов Российской Федерации", которая в ее окончательном виде так и не была утверждена как официальный документ, но ши­роко пропагандировалась как первая концепция национальной политики новой России. Что касается первого документа, то его содержание относится больше к фундаментальной пробле­ме взаимоотношений Центра и субъектов федерации, хотя, как известно, республики подписали отдельный вариант договора, две из них (Татарстан и Чечено-Ингушетия) не подписали во­обще, а одна (Башкирия) подписала с особым протоколом-приложением. Можно по-разному оценивать Федеративный договор, но, на наш взгляд, это был прежде всего важный по­литический акт, снявший нарастающее напряжение внутри государства и заложивший много полезного в процесс утвер­ждения подлинного федерализма в России. Для нас же в дан­ном случае интересен вариант договора с республиками, кото­рый имел отношение к выработке доктринальных основ на­циональной политики, хотя далеко ее не исчерпывал, как этого хотелось бы тогда многим лидерам российских республик, склонным сводить национальную политику только к своим взаимоотношениям с федеральными органами власти и к объе­му обладаемых полномочий.

Главной чертой этого документа было то, что он как бы вводил в правовое русло то " низовое" творчество, которое от­разилось в текстах деклараций о суверенитете, принятых в рес­публиках, где, наряду с полезными новациями, были записаны формулировки, противоречащие действующей конституции. Федеративный договор вводил само понятие " договоренности" и важный принцип делегирования властных полномочий, а также их совместного пользования, тем самым признавая важ­нейшую основу любой, а тем более федеративной, государст­венности, что власть рождается снизу в результате обществен­ного договора. Для многоэтничного российского государства с системой территориальных автономий у наиболее крупных нерусских народов это имело особое значение.

В равной мере немаловажен был факт подтверждения бо­лее высокого статуса республик с элементами государственно­сти: собственные конституции, законы, парламенты, верховные суды, символика. Господствующая доктрина интерпретировала этот более высокий статус по сравнению с другими субъектами Федерации исключительно этническим фактором: республики

-605-

— это национально-государственные образования в отличии от
других двух типов субъектов Федерации — административно-
территориальных (краев и областей) и национально-территори­
альных (округов). Именно так комментировал Рамазан Абдула
типов текст Федеративного договора во всех его изданиях, в
том числе в 1994 году, когда из конституционного языка уже
исчезла эта малопонятная типология, и в самом тексте догово­
ра ее также не было⁸. Но это скорее была дань инерции мыш­
ления и уступка республиканскому национализму, который
основывался на метафоре " национальной государственности".
Аналогичной терминологией продолжал, кстати, пользоваться
и сменивший меня Министр по делам национальностей Сергей
Шахрай, хотя как юрист он чувствовал лучше существующее
фундаментальное противоречие и в строгих случаях (выработка
текста Конституции, указов Президента) занимал гораздо более
аккуратную позицию, если не считать его вклад в легитимиза­
цию казачества.

Что касается " Программы национального возрождения", разработанной в Совете национальностей с участием широкого круга ученых-специалистов, то этот документ содержал много полезных и актуальных положений, особенно по части соци­ально-экономических, демографических и культурно-языковых проблем, но в своей концептуальной основе был архаичным и противоречивым⁹. Уши тривиального этнонационализма торча­ли уже в самом понятии " национального возрождения наро­дов", учитывая, что советский режим вкладывал огромные ре­сурсы в конструирование этнонаций и поддержку этнических культур. Документ узурпировал такие ключевые для любого государства общегражданские понятия, как " национальная культура", " национальная консолидация", " нацио-нальные ин­тересы" в пользу составляющих население страны общностей

— народов (этнических групп) и повторял старые советские
клише (например, " национальное образование" в смысле не
российское, а групповое, " национальное сознание" в смысле
не государственное, а как этническая идентичность) или вво­
дил несуразные категории, как " национальные интересы наро­
дов", " национальные реалии" и т.п. Но главное — документ
был пронизан алармистской и в принципе — антиреформатор
ской риторикой, неадекватно оценивающей в основе своей
благоприятное (насколько это позволял общий уровень разви­
тия всего государства) состояние в стране этнических культур,

-606-

носителям которой гораздо более настоятельно требовались социальная модернизация, а не " национальное возрождение", а тем более этнический партикуляризм, нацеленный на лож-ную идею создания самодостаточных ниш для этнических общностей в рамках единого государства.

Тупиковая идеология, амбиции и недостаточный профес­сионализм новых российских парламентариев также не позво­лили выработать и какие-либо законы в сфере регулирования межэтнических отношений. В Комитете по делам межнацио­нальных отношений ВС РФ, возглавлявшимися Николаем Мед­ведем, был рожден законопроект о правах меньшинств, по кото­рому получалось, что особой поддержкой и защитой в стране, в том числе и в соответствующих республиках, должны были пользоваться, скажем, не коми, чукчи или карелы, ибо они уже обладают статусом " коренной нации", а любые другие, в том числе, скажем, русские, украинцы, азербайджанцы, армяне, социально-культурный и политический статус которых даже в этих республиках был и остается заметно выше, чем у предста­вителей " коренных наций".

В Комитете по малочисленным народам, в который вошли некоторые лидеры северных народов, преграда на пути приня­тия закона о правах коренных, малочисленных народов была создана необдуманными попытками перенести в текст закона политическую риторику Международной декларации о правах аборигенных народов, которая отечественными учеными и по­литиками воспринималась как высшая норма, но на самом деле она была результатом лоббирования организаций индей­ских и арктических народов развитых западных стран, в кото­рых (кроме Норвегии) сама эта декларация до сих пор не ра­тифицирована. В России, где все население нуждалось и уст­ремилось по пути улучшения социального бытия " где ресурсо­добывающая промышленность составляет основу националь­ной экономики и сосредоточена в зонах преимущественного проживания малочисленных народов, текстуальное копирова­ние подобных подходов, особенно в вопросах владения землей и ресурсами, изначально было безнадежным делом. Нужно было искать компромиссный вариант, к чему законодатели пришли только спустя несколько лет. Кроме этого, все тот же примитивный взгляд на коллективные права этносов создавал конфликтогенную идеологию закона, согласно которой не об-раз жизни, который ведет гражданин, а кровная принадлеж-

-607-

ность становилась источником прав: русский старожил-охот ник или якут-оленевод под действие закона не попадали, а пи сатель-чукча, живущий в Петербурге, или нанайка-ученый, жи вущая во Владивостоке, попадали. Осознание всех этих кон­цептуальных тонкостей потребовало значительного времени и долгих дискуссий не только среди политиков, но и ученых, обес­печивающих экспертную подготовку законодательных текстов.