Постконцептуальные размышления

Итак, с 15 июня 1996 года в Российской Федерации суще ствует официальная концепция государственной национальной политики. При всей важности обозначенных ею ориентиров,

-620-

наивно полагать, что реальная политика должна испытать ее " направляющее" воздействие. Важен сам по себе символиче­ский акт утверждения Министерством по делам национально­стей приоритета в подготовке такого документа и в достижении по нему согласия основных участников общественного процес­са. Это уже означает многое в условиях, когда этнический фак­тор стал причиной острых политических коллизий и разруши­тельных конфликтов. Не менее важно и то, что политики и ученые разгрузились от обвинений в недостатке концептуаль-ности и удовлетворили свои амбиции по части доктринальных предписаний. Однако остается один большой вопрос для раз­мышлений: чем должна быть достроена концепция, а также конституционно-правовые параметры общества, чтобы обеспе­чивать в нем согласие и сотрудничество и предотвращать кон­фликты.

Последнее — самое важное из всего комплекса межэтни­ческих проблем, ибо конфликты, особенно в открытой форме, делают бессмысленной и в чем-то даже лицемерной разработку программных стратегий. К тому же жесткий прессинг откры­того конфликта заставляет политиков думать и действовать не в категориях лет и десятилетий, а вести счет неделями, днями или даже часами, когда важны не концептуальность, а соеди­нение импровизации и реализма, не некая общая стратегиче­ская цель, а конкретный результат, вернее, результативный процесс разрешения кризиса. Напряженность и конфликты повышают отчужденность между участниками политического процесса, а часто — превращают их в жестких противников или в жестоких вояк. В этой ситуации о некой общей идеоло­гии и разделяемой политической стратегии на основе концеп­ции или действующих правовых норм говорить вообще не при­ходится: они или открыто отвергаются, или игнорируются, или признаются демонстративно, но с мыслью и намерением дей­ствовать по собственному усмотрению. " Концепция — в Моск­ве, а нам здесь надо ежедневно работать, разгребая грязь и вы­тирая слезы. Поэтому для нас эта Концепция — что есть, что ее нет." — сказал мне руководитель Комитета по делам межна­циональных отношений одного из северокавказских субъектов Федерации.

Поэтому, на наш взгляд, в нынешней ситуации не меньшее у значение имеют стратегии среднего и низшего уровня, а также техника претворения в жизнь высоких идеологических договорен­ностей, будь это доктрина, конституция или закон. Если по-

-621-

следние провозглашают равенство всех граждан независимо от национальности, расы и вероисповедания, а также равноправие народов в едином государстве, тогда встает один кардинальный и крайне практический для конкретной политики вопрос, ко­торый специалистами пока открыто не формулировался: Есть ли смысл в ситуации, когда советское государство и без того десятилетиями насаждало и конструировало жесткие этнические границы и во многом строило на этом управление страной, вклю­чая как этнические репрессии, так и этнический фаворитизм, продолжать стратегию этнополитического партикуляризма и фиксирования социальных группировок данного типа в ущерб не менее важным усилиям по утверждению общегражданской лояль­ности, а значит и общероссийской общности, или нации?

Это — вопрос первостепенной важности для всех новых государств, где старая советская идентичность разрушена, или существует в виде ностальгии и как элемент политических спе­куляций (я не говорю здесь о некоторых общекультурных нор­мах и ценностях, которые есть мощная и сохраняющаяся ре­альность), а новая гражданская лояльность еще только форми­руется. Как известно, государства существуют не по причине писанных конституций, охраняемых границ, отпечатанных пас­портов и международного признания. Они есть тогда, когда есть представление об этом государстве, в том числе, его терри­ториальном облике, и лояльность ему в сознании граждан дан­ной политической общности¹⁵. Точно также известно, что об­щества больше отличаются не степенью культурного многооб­разия, а тем в какой мере этим различиям придается опреде­ленное, иногда самодавлеющее значение. Как отмечает Лиа Гринфельд, " в некоторых обществах мы не замечаем это раз­нообразие и считаем их " гомогенными", в то время как в дру­гих это может проявляться в самых болезненных формах. Это происходит не потому, что в одном обществе среди его членов имеется меньше культурно отличительных характеристик, чем в другом обществе, а потому, что то же самое разнообразие воспринимается по-разному. Не каждое общество придает эт-ничности и этническому разнообразию культурное значение, и не каждое общество, в особенности, рассматривает эти харак­теристики как суть основополагающей идентичности своих членов" ¹⁶. Поэтому весь вопрос о регулировании межэтниче­ских отношений в странах бывшего СССР не может рассмат­риваться вне не менее важной общественной цели формирова

-622-

ния общероссийской, общеукраинской, общемолдавской или общеказахстанской идентичностей. И в этом, пожалуй, главная сложность сегодняшней ситуации после произошедших гло­бальных трансформаций.

Именно по этой причине, будучи последовательным сто­ронником политики культурного многообразия и плюрализма, я высказываю определенные предпочтения в пользу интегра-ционистского подхода, который в данный исторический мо­мент, возможно более важен, чем политика и управление, стро­ящиеся на групповых различиях. Дело в том, что смертоносные конфликты сегодня возможны не только внутри многоэтнич-ных обществ, но и между многоэтничными обществами-госу­дарствами, которые с огромными трудностями обретают свою подлинную, а не только декларативно и внешне признанную легитимность. Чем быстрее этот процесс пройдет стадию вос­паленной болезненности, тем меньше риск глобальной деста­билизации. Да и внутренние конфликты в постсоветских госу­дарствах происходят не от недостатка или ограничения этниче­ских лояльностей, а от слабости и глубокой расколотости граж­данских общностей новых государств.

Этим вопросом я не снимаю проблему обеспечения и под­держки различных этнических культур и прав народов. Дилем-ма в тем, что оба эти вопроса взаимосвязаны и нужно найти баланс между интегративностью и групповой отличительно-стъю, между личностно-ориентированной гражданской демо-кратией и коллективными правами в рамках демократии согла­сованных интересов. Какие здесь главные проблемы?

Прежде всего это вопрос о государственном устройстве. Многие специалисты правы, считая, что федерализм является наиболее адекватной формой организационной структуры мно-гоэтничных государств. Россия в этом плане демонстрирует наиболее либеральную и последовательную позицию, будучи пока единственным из 15 государств, определившим себя как федерация. Думаю, что в этом плане вопрос неизбежно встанет перед Грузией, Казахстаном, Украиной. Кстати, последняя в недавно принятой конституции вызывающе определила себя как унитарное государство. Хотя де факто территориальная форма автономии, т.е. федеративность, существует в Грузии, Украине, Узбекистане, Молдове. Трудно согласиться с мнени­ем некоторых специалистов, что федерализм — это для круп­ных стран, а для малых стран унитарная форма подходит больше¹⁷. Пример Бельгии и Швейцарии этого не подтвержда-

-623-

ет. Эстония — из разряда малых стран, но это фактически дву общинное государство, как Латвия и Казахстан, и я не исклю­чаю их федеративного устройства в будущем, чтобы предотвра­тить возможность крупного внутреннего конфликта — единст­венно реально существующей угрозы для этих новых независи­мых государств, если не будут найдены другие формы управле­ния многоэтничными обществами.

Хотя должен отметить, что для дву- или равнообщинных государств и сообществ осуществление принципа федеративно-сти связано с ббльшими трудностями и риском сецессии. Даже в Бельгии при двух основных этнических общностях существу­ет четыре федеративных единицы, снижающие возможность открытого противостояния по административно-государствен­ным границам. В этой же связи я хотел бы высказать замечание по поводу идеи кантонизации, т.е. создания самоуправляющих­ся единиц на уровне общинных сообществ (своего пода " ком­мунальный федерализм" или " микрофедерализм"). В принципе такая возможность существует для ряда российских республик (Башкирия, Дагестан, Карачаево-Черкессия, Кабардино-Балка­рия и другие) и такое предложение даже высказывалось неко­торыми экспертами (С. А. Арутюнов, В. А. Кульчик). Здесь мне представляется необходимым хорошо подумать, прежде чем пробовать повторить успешный пример с образованием внут­реннего кантона Юра в Швейцарии. В условиях нестабильной экономики, уже перегруженного социальными переменами об­щества, низкого качества лидеров и даже отсутствия профес­сиональных управленцев, кантонизация может выродиться в уродливые пародии, своего рода " этнические гаремы" местных лидеров и в новые антагонизмы, не решив своего главного предназначения: достижения межэтнического согласия и мо­дернизации.

Но проблема федерализма в России заключается прежде всего в его процедуре, т.е. в повседневной практике. Во-пер­вых, следует признать реальный факт " этнического федерализ­ма", что примерно равнозначно употребляемому мною поня­тию " этнотерриториальной автономии", или широко pacnpo страненному в отечественной лексике понятию " национальной государственности" или " национально-государственных обра­зований", т.е. республик. За всем этим стоит смысл, что данная форма государственного образования возникает и ее место в федеративной системе государства определяется не экономиче­скими, территориальными и другими факторами, а тем, что

-624-

существует определенная этническая группа, которая государ­ственно оформляет пространство своего проживания и от име­ни этой группы провозглашается данная территориальная авто­номия. Такая форма государственного устройства действитель­но практикуется в мире, а в СССР она получила широкое рас­пространение. Но здесь есть одна очень сложная проблема, которая особенно актуальна для России.

Этнический федерализм предполагает, что население оп­ределенной автономии составляет гомогенная этническая общ­ность, или хотя бы значимое большинство данного населения. В этом случае строящаяся на принципе гражданства государст­венность (другого принципа не существует), как общефеде­ральная, так и внутрифедеральная, не приходит в противоречие с этническим фактором, т. е. с этнокультурным составом насе­ления, и более того — не нуждается в декларативном оформле-нии этой государственности как этнической с соответствую-щими указателями-маркерами. Внутренние государства в ин-дийской федерации (штаты) не имеют этой маркировки, хотя границы многих из них построены по этноязыковым принци­пам. Другой пример — Каталония, где данная территориальная автономия имеет четкий декларативный профиль и в конститу­ции этой провинции записано, что это — государственность каталонской нации. Россия попадает в эту вторую категорию, но опять же со своей спецификой.

Во-первых, в Испании существует понятие испанской на­ции, в которую входят все проживающие в ней народы, т.е. этнические группы, и только понятие испанской нации являет­ся общегосударственно употребляемым в официальном языке. Тем самым каталонец является как бы членом двух наций, т.е. имеется множественная, невзаимоисключающая идентичность — этнокультурная и общегражданская. Родившийся в Барсело­не Пабло Пикассо был каталонцем и испанцем (но не кастиль­цем!) одновременно. Такой формы идентичности и такой док­трины в России пока официально не существует, хотя она аб­солютно, на наш взгляд, необходима и более того — она реаль­но отражает то, что существует в представлениях людей, о чем свидетельствуют результаты многочисленных исследований¹⁸.

Во-вторых, российские республики являются многоэтнич-ными обществами и в большинстве их титульная группа со­ставляет этническое меньшинство, или же имеется две или несколько титульных групп, как, например, в части республик Северного Кавказа. Границы республик в свое время оформля-

-625-

лись с учетом не только состава населения, но и экономиче­ских и политических факторов, главным образом в пользу этих республик, учитывая политическую установку на ликвидацию отсталости " национальных окраин". Процесс демократизации, утверждение общефажданских принципов управления вьывили эти существующие противоречия и доктринальные тупики прошлой политики. Современное политическое творчество находит новые, более демократические формулы. Идет поиск разрешения этих противоречий. Прежде всего, республики (как население, так и политические элиты) предпочли сохранить свой главный капитал — это территории с их ресурсными воз­можностями. Ни одна из титульных этнических групп не вы­ступила с проектом привести в соответствие административные фаницы с ареалами преимущественного расселения этниче­ской фуппы за счет сокращения территорий. Наоборот, чаще высказывались проекты в пользу их расширения. Но это, в свою очередь, потребовало, хотя и трудного в условиях вспле­ска радикального национализма начала 90-х годов, пересмотра основ республиканской легитимности. Почти во всех деклара­циях о суверенитете и в конституциях республик была найдена примерно одинаковая формула, что основой государственности и источником суверенитета и власти в республиках является проживающий в ней народ, но в то же время данная государст­венность является формой самоопределения определенной эт-нонации, (чувашской, татарской и т. д.)¹⁹.

Эта сложная, но, возможно, единственно приемлемая фор­мула позволяет развивать общедемократические формы управ­ления в республиках, хотя явление узурпации власти в респуб­ликах в пользу одной из групп (главным образом, титульных, но не только одних их исключительно) имеется и это один из наиболее конфликтогенных факторов в современной России.. Возможности для сохранения межэтнического баланса, в том числе в сфере распределения власти, в республиках имеются. Их конституционные основы и накопляющийся неформальный опыт достижения согласия позволяют это сделать. Специали­стам уже следует изучать опыт достижения согласия, имею­щийся в Якутии, Бурятии, Калмыкии, Татарстане, Кабардино-Балкарии и в ряде краев и областей. Примером интересного новаторства можно назвать институт коллективного президент­ства и ротации на этнической основе высшего должностного лица в Республике Дагестан. К сожалению, Конституционный суд России поддержал неизбывный синдром человека у власти,

-626-

в данном случае Магомедали Магомедова, и признал законным продолжение его полномочий в нарушение достигнутого со­глашения. Возможно, на это повлияла конкретная политиче­ская ситуация в республике в условиях войны в Чечне.

Есть один кардинальный вопрос, вернее, дилемма этниче­ского федерализма, ответ на который предстоит еще сформу­лировать. Как в условиях рынка демократии и утверждения общегражданского равноправия, при которых этническая при­надлежность не может быть причиной как дискриминации, так и особых преференций для отдельного гражданина, все же обеспечить отличительный этнокультурный профиль государ­ственных автономных образований (часто при демографиче­ском меньшинстве титульной группы) и в то же время без из­менения их территориальных границ, чего не могут позволить местные бюрократии. Этот отличительный профиль (" нацио­нальный облик") республик, ло-нашему мнению, является важ­ным как символическим, так и реальным фактором сохранения групповой целостности недоминирующих в стране культур.

Моя позиция заключается в том, что в республиках может и должна фиксироваться и отражаться в государственных ин­ститутах одна, две или более (Дагестан) предпочтительных или референтных культурных систем проживающих там этнических групп наряду с доминирующей на уровне всего государства культурной системой, в данном случае русской или, вернее, российской русскоязычной культурой. Другими словами, для участия в управлении и в культуре нужно устанавливать не принцип этнической принадлежности жителя республики, а принцип участия в местной культуре (наряду с возможным цензом оседлости). То есть президентом Татарстана может быть избран не только этнический татарин, но и русский или чуваш, но способный говорить на татарском языке и естественно пользующийся доверием необходимой части электората. Как я понимаю, конституция Татарстана это позволяет, хотя по кон­ституции РФ даже такое несложное условие может быть истол­ковано как нарушение гражданского равноправия. Таким обра­зом, власть в Татарстане зарезервирована не для этнических татар, а для тех, кто способен участвовать не только в общерос­сийской, но и в местной культурных системах. Тем самым мы уходим от жесткого группового принципа распределения вла­сти, что предусматривает процедура консоциальной демокра­тии, но сохраняем и признаем особую отличительность респуб­лик как этнотерриториальных автономий в рамках федератив-

ного государства. Вполне естественно, что сохранение и разви­тие местных культурных систем требует и ресурсных обеспече­ний через более широкое право контроля и использования возможностей соответствующей территории, а в ряде случаев -привлечения ресурсов и поддержки всего государства. Печата­ние литературы и учебников на татарском языке в Татарстане, но для всех российских татар (кто в этом нуждается) требует поддержки всего государства. Если это предприятие не прино­сит собственного дохода и не окупается самими гражданами, что вполне возможно и было бы более предпочтительным.

Наличие этнического компонента в федерализме предпо­лагает возможность асимметрий, хотя эти асимметрии могут также иметь экономические и другие причины. Республики таким образом могут и реально обладают большими правами в сфере институциональной государственности, чем другие субъ­екты федерации, но Свердловская область или Красноярский край могут иметь больше полномочий в сфере экономической власти, чем некоторые республики. Не может быть и равенства между республиками. Якутия может иметь больше возможно­стей для лучшего обустройства социальной жизни своего насе­ления, чем Северная Осетия, хотя сейчас это скорее наоборот.

Почему я высказываю определенные возражения против изложенных в недавней работе американского ученого Тима Сиска, а также в работах Арента Лифарта²⁰, предложений по распределению власти по групповому этническому принципу в варианте демократии согласия, хотя консоциальность как до­полняющий механизм представительной демократии в России необходима. Все-таки эти предложения сформулированы глав­ным образом на материале африканских и азиатских государств (Южная Африка, Индия) и в России, как и в других постсовет­ских государствах, их применимость ограничивает ряд важных факторов.

Во-первых, это вопрос определения членства группы, т.е. их границ, что необходимо для осуществления предлагаемых процедур распределения власти. Хотя в СССР делалось многое для утверждения жестких этнических границ и каждый гражда­нин в паспорте продолжает носить прописку по одной из групп, чаще эти границы не так жестки, как в обществах, где их усиливают расовые различия (цвет кожи), открытые дис­криминация и сегрегация, а также реальная массовая религи­озность по разным конфессиям. Кроме этого, в СССР был и сохраняется в России высокий уровень межэтнической мисце-

- 628 -

генации и число потомков смешанных браков составляет ог­ромную часть населения. Предлагаемые процедуры поставят в сложное положение десятки миллионов людей, могут дать не­желательное ужесточение групповых границ и даже привести к такому, чего Россия пока избегала, т. е. к появлению действи­тельно этнических партий, а также пространственной и трудо­вой сегрегации. Страна может вернуться к сравнительно недав­ним временам, когда были дворники-татары, чистильщики обуви - армяне и айсоры, а термин " нацмен" в обиходном языке мел уничижительное значение.

Во-вторых, современная демография России отличается ем, что менее 50% нерусских проживает в территориальных автономиях, а в " своих" — еще меньше (10 из 28 млн. чел.), таким образом, через этнический федерализм решается только часть проблем распределения власти в пользу недоминирую-щих групп только для примерно 40 процентов нерусского насе-ления. Например, любая, даже самая радикальная форма рас-пределения власти в пользу Татарстана, это результат в пользу 1/4 российских татар: остальные, проживая в Москве или в Пермской области, этого результата не получают, кроме воз-можной косвенной культурной поддержки из самого Татарста-на, если последний будет располагать соответствующими ре-сурсами и желанием это делать.

И здесь мы выходим на важнейший аспект распределения власти в многоэтничной стране, который не покрывается феде­рализмом, а должен решаться через экстерриториальные фор-мы на уровне всего государства, как его центра, так и регио­нальных и местных сообществ. В России в значительной мере по моей инициативе была реабилитирована форма экстеррито­риальной национально-культурной автономии как доктрина. Принятый в июне 1996 года закон закрепляет усилия и надеж­ды уже многих моих сторонников этого важнейшего механизма управления, распределения власти, сохранения и развития культурного многообразия России.

Но вот какая проблема встает в этой связи, если нацио­нально-культурную автономию понимать более глубоко, как одну из форм самоопределения, т.е. как право на участие в бо- лее широком политическом процессе, в том числе в распреде- лении и отправлении власти. Закон предусматривает право на политическое представительство и даже законодательную ини­циативу через этнокультурные ассоциации и другие подобные коалиции. Предполагается даже создание Ассамблеи народов

-629-

России как общественно-государственной палаты с достаточно широкими полномочиями, что несколько исправило бы ны­нешнюю ситуацию, когда на уровне высших представительных органов перестала существовать Палата (Совет) национально­стей, а после каждых выборов сужается представительство рос­сийских национальностей в парламенте страны. В Госдуме 1995 года это представительство сократилось на одну треть по срав­нению с предыдущей.

А проблема заключается в том, кто и как выбирает и может быть избран в Ассамблею. Перспектива организовать по всей стране выборы среди всех евреев, татар или русских представ­ляется занятием крайне расточительным, рискованным по своим последствиям, и главное — совсем нежелательным для многих, если не большинства граждан, чьи потребности вполне реали­зуются через действующие в стране правовые нормы. Если, на­пример, российские армяне, украинцы или евреи как достаточ­но хорошо интегрированные в российское социально-культур­ное пространство группы вполне удовлетворены своим поло­жением (я не говорю о всем спектре личностных запросов гра­жданина, где об удовлетворенности речи не может быть даже в самых благополучных и богатых странах), то тогда зачем госу­дарству стимулировать создание подобных коалиций и побуж­дать все армян или всех украинцев идти на выборы (муж пой­дет, жена нет, а взрослые дети?) и выбирать главного армянина или главного украинца всей России? Если немец Эдуард Рос­сель, тувинец Сергей Шойгу, еврей Эмиль Паин, ингуш Хаж-бикар Боков, осетин Ким Цаголов и другие не испытывают по­требности и не видят личного интереса в данном мероприятии, тогда почему чиновник или группа озабоченных активистов должны через закон устанавливать всеобщую норму. Я пере­числил имена людей из числа политической элиты, т.е. из со­циально благополучных. Но это же касается сотен тысяч нерус­ских, тех же армян, евреев и украинцев, живущих от Якутска до Ростова полноценной жизнью или же озабоченных совсем иными проблемами в рамках общероссийского социального пространства. К тому же трудно осуществить организационную консолидацию всех евреев, украинцев или армян. Скорее всего право голоса говорить от их имени узурпирует группа столич­ных интеллигентов. Подобные коалиции будут усиливать эле­менты коллективистского поведения от имени и во имя " своей нации", что ограничивает гражданскую свободу. Не следует забывать один из принципов демократического устройства обще

-630-

ства: человек обретает свободу не в ассоциации, а в диссоциации от группы.

Вопрос, как представляется, далеко не такой простой. Мои обсуждения этой проблемы для подготовки указа Президента РФ с министром Вячеславом Михайловым и с Рамазаном Абдулатиповым пока не привели к законченным рекомендациям. В этом вопросе вообще просматривается кардинальная пробле­ма в какой мере государство и элита должны стимулировать и поднимать на уровень официальной идеологии и текстов зако­нов низовую мифологию и этническое (или лжеэтническое) предпринимательство? Опыт с легитимизацией сначала крае­ведческого, а затем полукриминального, казаческого движения чисто в целях политических манипуляций, должен послужить хорошим уроком в этом плане.

Критики интеграционистского подхода иногда несправед­ливо ассоциируют его с ассимиляционистским подходом. Авто­ры недавно опубликованной книги " Национализм и рациональ­ность" ²¹ перечисляют этот подход среди других методов уп­разднения различий (таких, как геноцид, насильственное пере­мещения населения, самоопределение или сецессия), а консо-циальную демократию, или распределение власти, — среди ме­тодов регулирования различий (наряду с гегемонистским конт­ролем, внешним арбитражем, кантонизацией — федерализ­мом). Кстати, в России, особенно старшее поколение ученых и политиков или сторонники ультра-националистических взгля­дов, также отвергают интеграционистский подход. Одни видят в утверждении общероссийской, общереспубликанской или об­щерегиональной общности и лояльности попытку насадить но­вый вариант " единого советского народа" или региональный се­паратизм; другие считают, что это может подорвать чистоту и статус главной " государствообразующей" нации — русских.

Противники интеграционизма не учитывают два принци­
пиальных момента. Во-первых, речь идет об интеграции, в том
числе создании кросс-этнических коалиций для пользования
властью и управления, на гражданской, многокультурной осно­
ве. Это никоим образом не отменяет наличие этнокультурных
общностей, и их значимость. Во-вторых, интеграционизм в со­
временном мире стал и элементом культурных систем. Культу­
ра каждой отдельной группы по сути плюралистична и включа­
ет в себя элементы заимствований и взаимовлияний. Даже ка-
ждая отдельная личность заключает в себе симбиоз культурных
систем: от глобальной, до местных. Возрождение некой утра-
-631-

ченной нормы для этнических культур — это утопия, ибо такой нормы в ее чистом виде никогда не было и в прошлом.

Демократия согласия и распределение власти между груп­пами возможны только и вместе с интеграционистскими под­ходами, причем не столько через фиксированные формальные практики, а через неформальные договоренности и политиче­скую культуру толерантности. Другими словами, в конститу­цию или в избирательные законы России далеко не все можно и следует записывать из того, что предлагают сторонники кон-социальной демократии, но понимание необходимости и дос­тижение договоренности между элитными элементами почти всегда возможно. Невозможно записать в формальный текст, что в Правительстве России один из заместителей премьера должен быть от республик Поволжья, а один — от республик Северного Кавказа, но договориться о такой практике возмож­но и даже нужно. На мой взгляд, Госдума прошлого состава сделала ошибку при голосовании одного из кандидатов в члены Конституционного суда, которого Татарстан считал " своим" кандидатом. При прочих равных, татарину в данном случае должно было быть отдано негласное предпочтение. Тогда этот важнейший общегосударственный орган имел бы больше дове­рия в данном регионе. Зато Совет Федерации многое выиграл, избрав заместителями Председателя представителя Поволжья (Василий Лихачев) и Северного Кавказа (Валерий Коков).

Проблема распределения власти на уровне центра в мно-гоэтничной России требует особого рассмотрения. Я здесь не говорю о более общей проблеме децентрализации. Это особая и серьезная проблема, ибо федеральный центр и его бюрократия превратились за последние годы в монстра, который обходится слишком дорого для страны и который возвращает нас к вре­менам редистрибутивного государства, когда все решалось и все ресурсы сосредотачивались в Москве. Некоторые полагают, что тем самым укрепляется российская государственность, но на самом деле происходит все наоборот, ибо в условиях новой политической экономии дорогой и чрезмерно властный центр вызывает отчуждение у периферии, будь то регионы или рес­публики, и в то же время нерационально берет на себя чрез­мерную ответственность за проблемы даже самого низкого уровня. То, что местные администрации даже перестают ту­шить лесные пожары, дожидаясь команды МЧС и деньги из Москвы, может быть одним из наиболее ярких тому примеров.

-632-

Но меня интересует вопрос как распределять власть в цен­тре (независимо сильный он, или слабый) в многоэтничном государстве. С точки зрения принципов разделения власти и в контексте международного опыта, ситуация в общероссийском центре власти выглядит достаточно благополучно, если не счи­тать некоторую чистку центрального аппарата Правительства РФ, видимо, под влиянием формирующегося " чеченского син-дрома", и уже упоминавшийся пример с составом Госдумы. В Правительстве РФ присутствуют далеко не только этнические русские, как и на других престижных государственных должно-стях, а еще недавно Верховный Совет возглавлял чеченец, а Палату национальностей — аварец. Но даже введение квотного представительства и другие меры по сохранению многоэтнич-ности центра политической власти не снимают проблему в какой мере присутствие нерусских в высшем руководстве обес-печивает то самое желаемое представительство интересов и запросов недоминирующих групп. Чаще всего рекрутируемые в центр власти представляют в большей степени единый клан высшей бюрократии и могут быть не меньшими централистами и великодержавниками, чем этнические русские. Достаточно привести пример, что на заседании Правительства 11 мая 1995 года, когда обсуждался проект закона о национально-культур-ной автономии, против него высказались главным образом ми-нистры нерусской национальности. Кстати, и среди сторонни­ков восстановления СССР присутствуют не только и даже не столько представители доминирующей группы, а именно пред­ставители меньшинств, которые ощущали себя в большей бе­зопасности в более крупном государстве. В уменьшенном или в выделившемся государстве демографический и политический баланс резко меняется не в пользу малых групп. Именно так произошло с распадом СССР. Именно по этой причине среди недовольных этим событием присутствуют такие имена, как покойный Джохар Дудаев или министр по делам СНГ Аман-гельды Тулеев.

Инкорпорация в высшую бюрократию ослабляет и даже мо­жет элиминировать этническую ориентацию, а некоторые могут намеренно в целях демонстрации личной лояльности и укрепления собственного статуса выступать за жесткую государствен­ность. Так что здесь есть серьезная проблема личностного и даже психологического уровня.

Главная слабость консоциальных (групповых) подходов в распределении власти в многоэтничных обществах состоит в

-633-

том, что они исходят из позитивистского взгляда на гомоген­ность этнических групп и априорную этническую лояльность их элитных представителей. " Служение нации" и " борьба за интересы своего народа" часто могут служить только средством достижения власти и укрепления личного статуса и авторитета. Этнический фактор в политике служит не только средством мобилизации, но и как капитал политического торга и аргу­мент переговоров в другими членами политического клуба. Этот капитал может обмениваться на уступки и даже личные вознаграждения. Подписание Федеративного договора 31 марта 1992 года стоило не только долгих аргументов и убеждений, но и определенного числа подаренных автомобилей, которое сов­падает с числом подписей под текстом данного документа. Ре­шение политических вопросов по обеспечению согласия, ко­нечно, стоит денег, а договоренности также не могут иметь только идеологическую и альтруистскую основу. Проблема только в том, что цена такой " демократии согласия" все воз­растает, а деньги обеспечивают налогоплательщики.

Вообще, ученые склонны обращать внимание при анализе феномена политики на два ее институционных уровня: уровень принципиально-декларативный, т. е. то, что оформляется в тек­стах заявлений, программ, законов и конституций, и уровень реальных практик и процедур, т. е. то, что происходит на уров­не уличных политических актов и рутинной бюрократии. Но есть еще один уровень, который политическая антропология только начинает осознавать как предмет изучения²², но кото­рый играет важнейшую роль. Это уровень неписаных и неглас­ных представлений политиков, поведенческих норм и схем, включая институт неформальных связей и личностных контак­тов. Это только традиционное обществоведение полагает, что крупные политические действия и " исторические события" совершаются некими коллективными силами — обществом, нацией, партией, классом и т. п. Однако это не так. Достаточно привести только один пример, когда неспособность и нежела­ние двух амбициозных политиков встретиться и договориться стоило эскалации внутреннего конфликта в одну из наиболее разрушительных войн на территории России. Даже создание того, что справедливо считалось сильным государством — СССР, произошло не только благодаря " авангардной организа­ции" - партии большевиков. В июльском 1996 г. номере журна­ла " Мировая политика" появилась интересная статья историка Джеральда Истера, который пересматривает эту широко разде-

-634-

лявшуюся догму. Сеть персональных связей и контактов полити­ческих лидеров послереволюционной России, в том числе закав­казской неформальной группы т. н. " соратников", была важ­нейшим фактором, обеспечившим утверждение нового режима в стране и управление ее²³.

То, что СССР распался не столько в результате действия неких исторических законов и стремления народов к нацио­нальному самоопределению, а в результате глубокого раскола советской элиты, отдельные группы которой прежде всего и самоопределились, сегодня становится все более общепризнан­ным. Этот мой вывод недавно нашел подтверждение со сторо­ны авторитетных специалистов²⁴. В этой связи хотелось бы обратить внимание на необходимость серьезного пересмотра обществоведческой экспертизы в сторону изучения и оценки роли индивидуальных стратегий, особенно среди политических лидеров и других активистов общественного пространства. Прежде чем на политической арене появляются силы под на­званием " народ", " нация" и т.п., сначала должен найтись кто-то, кто определяет, что такое " народ". И в этом определении заложены четкие инструменталистские цели, будь это утвер­ждение научной амбиции, стремление к авторитету и власти или желание обеспечить более комфортный социальный статус в обществе, где всегда присутствуют элементы соперничества, неравенства и доминирования.

Задача институтов управления, в том числе и государства, — вносить регулирующие начала в сложную диспозицию оформ­ляемых людьми общественных коалиций. В многоэтничных обще­ствах, когда в социальное соперничество вовлекаются культур­ные, религиозные и другие различия, стратегия управления должна строиться не на подавлении различий или на исключении и " раз­воде " конфликтующих коалиций, включая раздел государств, на­сильственное перемещение людей или изменение административ­ных границ, а на взаимовыгодных формулах сотрудничества, спра-ведливом разделе власти и ресурсов, культурной терпимости к иному. Это есть задача прежде всего для элитных элементов общества, ибо элиты, а не " массы" склонны и способны вызы-вать вражду, организовывать противостояния и вовлекать " мас­сы" в насильственные действия с разрушительными для них последствиями. Согласие и сотрудничество элит и есть тот са-мый " мир между народами", по поводу которого сегодня про­износится столь много заклинаний теми, кто намеренно или пo неведению его же и разрушает.

-635-