Славянские северяне: обретение родины

Наша древнейшая летопись — «Повесть временных лет» утверждает, что по рекам Десне, Сейму и Суле размести­лись в итоге переселения с Дуная те славяне, что называ-

лись северянами. Археологические раскопки, начатые в бассейнах указанных рек еще Д. Я. Самоквасовым (1843— 1911), блестяще подтвердили это свидетельство ее основного автора Нестора, установив однотипность погребального обряда и других отличий культуры, начиная по крайней ме­ре с VII! в. н.э. по среднему течению Десны, всему прото­ку Сейма, верховьям Сулы, Ворсклы и Северского Донца. Ареал объединения восточнославянских племен под назва­нием «Север», «севера» локализуется по сохранившимся до наших дней городам: Новгороду-Северскому, Севску, Рыль­ску, Курску, Путивлю с их округами. По соседству с ними в древности располагались и другие раннегородские центры северян, впоследствии запустевшие и оставшиеся безымян­ными (как, например, курские городища Ратское, Липинское, Гочевские, Монастырище, лишь предположительно со­относимые с летописными городами Ратманом, Липовецком, Римовым, Ольговым). В поселениях такого калибра усмат­риваются столицы отдельных племен, входивших в упомя­нутый союз северян.

Их самоназвание на фоне остальных восточнославянских группировок того времени -выглядит загадочно. Оно явно примыкает к именам географического, топонимного проис­хождения (ср.: поляне — живущие в полях на равнине; дре­говичи — среди болотдрягв; древляне -- в лесах-деревах и т. п.), а не личного, пат-режимного (как радимичи - потомки вождя Радима; вятичи — Вятко; кривичи — первожреца Криве и т. д.). Но почему северяне на крайнем юго-востоке ославяненной лесостепи?

Думается, «Север» в данном случае не просто сторона света, противоположная югу. В индоевропейском праязыке соответствующий корень означал левое, восточное, нижнее, темное направление в общей структуре мироздания. Скорее всего, интересующая нас ветвь славянства назвалась так по­тому, что первоначально сгруппировалась на левом берегу Дуная, а затем в процессе перенаселения на неведомый для себя северо-восток оказалась на левобережье Днепра, его крайних пределах по границе с чуждыми ей глухим лесом с одной стороны и сплошной степью с другой, Так, «пойдя» по левым притокам на стыке нынешних Венгрии, Сербии и Бол­гарии постепенно «перешла» вместе с мигрантами оттуда в «Северянскую землю», «северов» древней Руси, наконец, по

историко-географическому наследству превратилась в «Северию», «Северщину», «севрюков» позднего Средневековья Литвы, России, Украины (3, 149—154; 4, 26—29). Одним из подтверждений такого маршрута могут служить аналогии, обнаруженные археологами между находками из вещевых кладов V—VII в.в., содержащие так называемые «древности антов», в Подунавье, Поднепровье и Посеймье. Очередной такой клад из 411 предметов женского и мужского парадных уборов, выполненных из разных металлов (включая серебро), янтаря и стекла, был обнаружен в 1994 г. экспедицией А. М. Обломовского в с. Гапонове Кореневского района и после изучения передан в Курский областной музей археоло­гии (5).

Что двигало переселенцами из сердцевины Европы на ее периферию? Внешние причины (притеснения со сторон» разных врагов - от летописных " волохов»-римлян до их наследников - византийских греков) сочетались тут, по всей видимости, с внутренними (основное занятие древних славян — подсечно-огневое земледелие периодически требовало новых участков пашни взамен истощивших свое плодородие). В качестве следов нескольких волн славянской колониза­ции Посеймья на протяжении 1 тыс. н. э. позволительно рассматривать такие археологические культуры, как зару­бинецкая, киевская, пеньковская, колочинская, волынцев­ская (название по местам первых раскопок эталонных па­мятников). Здесь пришельцы из Центральной Европы всту­пали в тесные контакты с, ираноязычным позднескифоидным населением, а затем с сильным, но недолговечным объеди­нением вокруг германцев-готов (черняховская культура). Летописным северянам общепризнанно соответствует ро­менская культура (ее открыли раскопки 1901 г, Н. Е. Мака­ренко в г. Ромны Полтавской губернии).

Судя по тому, что роменские памятники в целом ряде мест Курской области соседствуют с предшествующими им колочинскими и очень похожими на них волынцевскими, проникновению сюда северян оказалось довольно мирным (6, 4—6). Уровень этой культуры выглядел по раннесред­невековым меркам некой «золотой серединой»: достаточно высок, чтобы попутно подчинить себе, отчасти ассимилиро­вать более примитивные народы охотников и кочевых ско­товодов, но не слишком богат, чтобы навлечь немедленное

завоевание со стороны великих тогда держав Европы и Азии. Железные наральники, серпы и топоры; груболепные каждой семьей для себя сосуды; женские украшения (преж­де всего основной индикатор данного этноса — височные кольца спиралевидной формы) из бронзы и серебра ха­рактерные приметы славянского быта, широко представлен­ные в соответствующих памятниках Посеймья.

Значительная часть всех роменских памятников (откры­тых селищ, проявившихся во множестве именно здесь, на своеобразном фронтире укрепленных поселков-городищ; курганных могильников; монетных кладов) концентрируется как раз вокруг будущего Курска, на расстоянии 30—40 км от него, т. е. в пределах дневного перехода или еще убы­стренной связи конным гонцом (7, 314). Где-то тут, должно быть, помещался старейший центр основанного на берегах Сейма и его притоков одного и; племенных княжений, сос­тавляющих Северянскую конфедерацию.

Возможность в случае крайней необходимости коорди­нировать действия всей земли северян выразительно проде­монстрирована в летописном сюжете за 968 г. о первой осаде печенегами Киева. Князь Святослав тогда завяз на болгарской войне и киевский гарнизон вызвал подмогу с Левобережья. «И собрались люди с той стороны Днепра в ладьях, и стояли на том берегу» (8, 244). Перед нами явно северянское ополчение, подобное тому, какое князь Олег ранее водил в составе коалиции своих сателлитов на Визан­тию. Показательно, что левобережные воины не вступили с захватчиками из Степи в бой, а предпочли выжидать в их тылу (ждали пополнения из отчаленного Посеймья? Не слишком хотели рисковать жизнями за чужую, в общем, землю?). Только геройский поступок киевского отрока-доб­ровольца, хитростью пробравшегося через печенежский стан к союзникам и предупредившего их о скорой сдаче города, заставил северян действовать решительнее. И то по мотиву, откровенно высказанному своей дружине их воеводой Претичем: «Если же не сделаем этого, то погубит нас Свя­тослав». Имитация атаки с обеих славянских сторон и после­дующие переговоры Претича с печенежским князем отвели от Киева непосредственную опасность в этот раз. В летопи­си содержится еще ряд эпизодов, когда «та (левая по от-

ношению к Киеву, где творил летописец) сторона Днепра» рассматривается как одно социально-политическое целое,

Северяне-роменцы — народ вооруженных земледельцев, который жил небольшими общинами. Их основу состав­ляли разного типа семьи: малые, парные и их объединения в нескольких поколениях родственников и свойственников -семьи большие, патриархальные. Любопытно отметить, что пережиточная форма подобной патронимии существовала в одной из деревень Курской губернии еще в прошлом веке. Та «семья Софроничей» состояла из 42 человек — 5 малых семей и несколько вдов, ведущих коллективное хозяйство под началом выборного старшины — самого деловитого из трех старших братьев (9). Археологические следы древне-славянских семей читаются по расположению жилищ-полу­землянок на их поселениях и соотношению последних на местности. Перейдя на южных черноземах к более выгодной, чем подсечно-переложная, пашенно-паровой системе сель­ского хозяйства (10, 100—108), роменцы располагали спои поселки гнездами (на Курщине прослеженные Ю. А. Лип­кингом). Так, чтобы не мешать друг другу возделывать поля, водить скот и заниматься разными промыслами, но сохра­нять возможность объединения усилий всех соплеменников при возведении земляных валов и бревенчатых стен межоб­щинных крепостей-убежищ, их обороне от вражеских на­шествий. Реконструированные В. В. и О. Н. Енуковыми фортификации Ратского городища у с. Беседина Курского района поражают своей мощью и искусством зодчих; огибавший с поля цитадель земляной вал по всему внешнему периметру был плотно обложен расколотыми пополам комлями огром­ных дубов, расположенных для прочности всей конструкции наклонно и достигавших в конце ромеского периода 8, 7 м высоты по вертикали (11, 49). Не только кочевые орды из Степи, но и славянского же корня соседи прочих племенных союзов представляли опасность если весить той же летописи, посеймским северянам. Они отделялись от них незаселенными полосами в несколько десятков км с юго- и се­веро-запада, а к юго-востоку от Пела и Донца в отдалении от спасительных коли война лесов оседлое население вовсе отсутствует на протяжении, Средневековья.

Определенную гарантию безопасности, передышку, ис­пользованную северянами для экономического роста, дало

Им покровительство Хазарского каганата, объединившего на рубеже VII—VIII в. в. под своей сенью несколько разных по языку, религии и образу жизни народов европейского юго-востока. Известная по летописи за 859 г. дань, которую поляне, северяне и вятичи платили хазарам*, оказалась явно выгоднее разгромных налетов кочевников (12, 86). Показа­тельно, что с этого времени на территории Посеймья в изо­билии образуются клады диргемов - арабской серебряной монеты, послужившей в Восточной Европе первым денежным эквивалентом для внутренней и внешней торговли. Согласно специальному анализу, те серебряные украшения, что носи­ло большинство северянок, изготовлены из переплавлен­ных диргемов (13, 51). К середине X в. у посеймцев встре­чаются даже самодельные подражания диргемам (14, 30}, что отдельными авторами рассматривается как попытка на­чать собственный монетный чекан. Иначе, как торговым пу­тем, такого количества монетного серебра роменцам неот­куда было получить. Торговали же они явно излишками продуктов земледелия, скотоводства, разных промыслов, ремесел, следы которых хорошо прослеживаются при рас­копках их поселений.

Именно через владения северян Южная (Киево-Днеп­ровская) Русь соотносилась с Северо-Западной (Окско-Вол­жской) и со славянской диаспорой в Подонье. Соответст­венно, здесь же пролегали транзитные пути для странников и товаров из более отдаленных регионов: западноевропей­ского (прежде всего через скандинаво-славянскую Балтику), ближневосточно-кавказского во главе с Византией (благода­ря Черноморско-Азовскому бассейну), среднеазиатско-араб­ского под властью Халифата и его эпигонов (посредством Каспия и Арала).

Не случайно самые крупные городские поселения лето­писных «(по) сеймцев» возникали в ключевых пунктах реч­ных путей — на их самых крутых поворотах, развилках друг с другом и с сухопутными (караванными) маршрутами, после

* «По беле (беличьей шкурке) и веверице (некой де­нежной единице, по всей видимости мелкой) от дыма», т. е. каждой курной полуземлянки, где жила малая, парная семья в составе общины.

переволоков из соседних водоемов. Т. е. там, где у северян оказывалась возможность надежно запереть границы от­дельных участков трансконтинентальных линий передвиже­ния людей и вещей. И, одновременно, наладить обслужи­вание путешественников (прежде всего купцов) на их оста­новку для отдыха, торговли и ремонта судов и телег. О на­личии таких контрольно-перевалочных пунктов на межоб­щинных и международных путях свидетельствуют рекорд­ные для всей Европы по количеству насыпей кураганные могильники возле Рыльска, Горнальских и Гочевских горо­дищ. Постоянное население их собственных окрестностей не могло оставить столь громадных кладбищ.

Именно военно-дипломатические, внешнеторговые за­дачи породили у восточных северян-роменцев ту самую раннюю форму государственности, что дореволюционные юристы именовали «племенным княжением», а нынешние политологи называют вождеством. В его рамках управляю­щая элита отделяется от непосредственных производителей материальных благ. Выразительный штрих: на раскопанной А. А. Узяновым площадке типично роменского Переверзев­ского-2 городища на Тускари преобладали кости хищных, вообще диких животных, а прилегающее к детинцу селище изобиловало костными остатками домашнего скота. Как вид­но, крестьянское население кормило-поило своих защитников и администраторов — дружину и ее предводителей, а те дренировались престижной охотой, задавала ритуальные пи­ры (то и другое составляло полифункциональные атрибуты всех новорожденных государств древности и Средневековья

15, 254—264).

В таких резиденциях у славян впервые появляются боль­шие, многокамерные, почти наземные дома — помещения для «светлых князей» и «лучших мужей, управляющих зем­лею» племени, как называет их летопись. По другим наход­кам отсюда же обнаруживается тяга раннекняжеского окру­жения к подчеркнутой пышности быта. Чего стоит, например, серебряное пряслице с того же Переверзева — орудие для славян массовое и, в общем, сугубо прозаическое, но вы­полненное в данном случае не из камня или керамики, как обычно, а из драгоценного металла явно напоказ окружа­ющим. Обитателям детинцев — племенной верхушке было что считать и где хранить - наряду с расширенными погре-

бами, об этом свидетельствуют найденные археологами гли­няные таблички с арифметическими композициями, другие парианты счетных устройств (вроде античного абака).

Северянское Посеймье подтверждает наблюдение С. М. Соловьева о том, что «особые речные системы определяли вначале особые системы областей, княжеств» (16, 59). От­дельные вождества роменцев, группировались по естествен­но-географическим признакам. Для крупнейших частей региона это прежде всего бассейны собственно Сейма (район Курска, Липина и Рати), Свапы (Рыльск), Пела (Гочево) и Ворсклы.

Еще Д. Я. Самоквасов усматривал в этих центрах пле­менные княжения, перераставшие в волости древней Ру­ги (17).

Таким образом в поречье Сейма сформировался один из перспективных очагов роста славянской цивилизации.

Под ударами киевских русов*

Между тем под боком у северян, на оси: Новгород -Киев в середине IX в. выросло новое государство, повыше рангом. Становым хребтом ему послужили вооруженные и организованные по западноевропейскому образцу отряды pycов — по большей части скандинавов-варягов, но не толь­ко их (воинское наемничество интернационально по своей природе). Исходным плацдармом для взлета «державы Рюриковичей» послужила группировка северных племен: приильменские славяне, кривич.и и чудь (от: «чудно говорить» на слух славян, называвших так финноязычные народы се­верных лесов). В 859 г., согласно «Повести временных лет», варяги брали с них дань; в 862 г. они же пригласили варя­гов на постоянное княжение; а в 882 г. князь Олег повел их поиске на Смоленск и Киев, а затем этим же племенам вку­пе с присоединенными полянами установил дани. Упоминаем об этом Потому, что будучи раньше других включены в ор­биту государства нового, надэтничного типа, указанные на­роды в дальнейшем выступили наиболее последовательным оплотом покорения им новых территорий, включая Посеймье.

* Этот и следующий разделы параграфа написаны в со­авторстве с Ю. Ю. Моргуновым, научным сотрудником Ин­ститута археологии РАН (Москва).

Интерес к восточному серебру, перспективным путям торговли и податным землям побудил возглавившего под­непровскую экспансию Севера Олега уже через пару лет после взятия Киева обратить внимание на южных «северян»: в 884 г. установив им «дань легку» (по сравнению с Хазари­ей и в пику ей), в 885 г. он уже «обладал» северой, а в 907 г. в числе других племен повел их ополчение на гречес­кий Царьград.

Судя по всему, эта первая попытка Киева овладеть Подесеньем, в том числе Посеймьем завершилась компромис­сом: здешние севера сохранили свою автономию, как и под хазарами, но вынуждены были вступить со «смысленными» полянами и их варяжскими князьями в военно-политический союз. За прошедшие с тех пор несколько десятилетий ок­репли обе стороны — и Поднепровье, и Посеймье. Княгиня Ольга упорядочила взимание и распределение даней с за­висимых от Киева племен. За счет этих средств на западных рубежах северян и вятичей выросли дружинные лагеря ки­евских русов (черниговские Шестовицы, Сновск, смоленское Гнездово и т. п.). Размещенные там воинские гарнизоны го­товились к броску на любого противника,

По Сейму же и Тускари за тот же срок выросло число мирных поселений; усилился поток арабского серебра. Судя по топографии диргемных кладов, оно в X в. потекло через курский перекресток прямо на северо-запад, к Новгороду, обходя Чернигов и Киев. Дополнительно поясним: в древно­сти Посеймье представляло собой уникальный транспортный узел, где сближались бассейны главных рек Восточной Евро­пы - - Днепра, Дона и Волги. Так, из сеймских притоков Свапы или Тускари через огромное Самодуровское озеро (ныне превратившееся в заболоченные торфяники) суда по воде, без трудоемких и особо опасных волоков попадали в верховья Оки, оттуда в Волгу. Северяне и контролировав­шие Поочье вятичи, похоже решили на каком-то этапе вер­нуть себе монополию на посредничество в прибыльной тор­говле через Хазарию с арабским Востоком. Вдобавок вяти­чи в 966 г. отказались от уплаты дани Киеву.

Терпение экспансивного Святослава Игоревича лопнуло: удар его дружин сокрушил одряхлевшую Хазарию, расчис­тив Руси путь на Восток. Затем им были побеждены вятичи,

открыт водный проход к Волжской Болгарии. В письменных источниках нет данных о войнах Святослава на северянской территории, но обойти ее, решая указанные задачи своей восточной стратегии, он просто не мог. Действительно, как показали раскопки А. В. Кузы, А. А. Узянова, В. В. Енукова, большинство укрепленных центров Посеймья за послед­нюю треть X в. гибнет в огне пожаров. Нет сомнений: про­фессиональная армия Святослава, лучше вооруженная, оп­лаченная и закаленная в непрерывных боях, наголову раз­громила племенное ополчение северян, штурмовала их кре­пости одну за другой. Рейнские клинки русских мечей переломили боевые топоры посеймских кметей (18, 62—85). Процитированное выше мрачное пророчество мудрого Пре­тича сбылось сполна: жизнь на роменских поселениях во­зобновляется после какого-то перерыва только на неукреплен­ных селищах. С XI в., как известно, абсолютно все князья на Руси представлены одним родом — Рюриковичей. Их предшественники — местные династии, включая северянские, оказались истреблены под корень в ходе присоединения их земель к великому Киевскому княжеству.

«Куреск на Тускоре»: становление города.

Борьба Древнерусского государства за Посеймье не свелась к единовременному нападению, даже столь сокру­шительному, как святославово; она растянулась на многие годы. Применительно к рубежу X—XI в.в. археологи (А. В. Григорьев, В. В. Енуков и др.) регистрируют отток коренно­го населения с роменских памятников; массовое появление здесь киевского импорта (прежде всего гончарной керами­ки и некоторых других индикаторов городского ремесла об­щерусской культуры) и постепенную замену языческого об­ряда погребения на христианизированный. Взамен множест­ва роменских детинцев-городищ Киев учреждает здесь нес­колько более крупных укреплений. Там концентрировались интернациональные воинские гарнизоны и прочие предста­вители публичной власти — таможенники-мызники, сборщи­ки податей, судебные исполнители-вирники и т. п. «лучшие мужи» киевских князей. Главным центром их власти в По­сеймье, как видно по всему ходу событий XI—XIII в. в. в этих краях, и стал Курск. Своеобразным клином общерус­ского инвентаря он рассекает регион: севернее и южнее его

на какое-то время консервируется архаичная роменско-боршевская культура северян и вятичей.

Судя по находкам роменской керамики в историческом центре Курска, его основали на месте одного из поселений летописной северы. Было ли оно значительным, столичным, либо рядовым, общинным — на сегодняшний день сказать трудно за отсутствием более точных фактов. История знает показательные примеры того, как столицы новых государств Средневековья (вроде Лондона или Парижа) основывали в захудалых поначалу местечках — поодаль от разоренных гнезд побежденного противника.

Большинство историков и археологов не согласится счесть «настоящим» городом даже крупный, надобщинный роменский поселок (19). Таким образом, мы смело можем вести отсчет возраста летописного Курска ориентировочно с конца X в., когда на его месте появляется город в древне­русском смысле этого слова — государственно-политичес­кий, ремесленно-торговый, культурно-религиозный центр значительной округи (20).

В пользу высказанного положения находится комплекс аргументов.

Начать с самого названия этого города, которое остает­ся не совсем ясным. Бесспорно одно: согласно общему пра­вилу топонимики, оно произведено от имени ближайшего водного потока. Таковым является ручей Кур (приток Тускари). «Перевод» же данного гидронима разными исследо­вателями весьма противоречив. Наиболее известны следу­ющие варианты балтская этимология («куру» = ущелье, бо­розда; или «коре» = просека) В. А. Никонова; славянское толкование («кур» = петух или же прах, пыль, дым) С. Рос­понда; ираноязычная трактовка («курас» = якобы петух) Ю. А. Липкинга; наконец, тюркская, хазарско-печенежская версия («кур» = стена, огражденное поселение) В. И. Склярука.

Первые три предположения в принципе допустимы, поскольку носители соответствующих языков поочередно занимали интересующую нас территорию. Что касается пос­леднего мнения, оно вряд ли приемлемо из-за нескольких серьезных противоречий (немногие случаи обратного имено­вания водных объектов по названиям поселений сплошь

поздние; перенимать название своего города у врагов-ко­чевников славянам как-то странно и т. д.).

Более убедительной, чем все приведенные, нам пред­ставляется решение А. И. Ященко, возводившего гидроним «Кур» к древнерусскому слову «курья» = заводь, залив, затон.

С тех пор филологическая наука выработала опреде­ленные критерии для различения славянских и иноплемен­ных названий на географической карте. Среди этих призна­ков: повторяемость славянского топонима в разных регио­нах, желательно массовая; наличие его вариантов, аналогов в западно- и южнославянских языках (21, 363). Суффикс «скъ» постоянно использовался для наименования старейшин го­родов северо-запада Руси и оттенял значение укрепленное™ места их расположения (Витебскъ, Полотескъ, Изборскъ и др.).

Курск вполне удовлетворяет отмеченным требованиям. Упомянутое как возможно корневое в данном случае слово «курья» со Средних веков встречается составной частью разноместных топонимов на русском Севере: Малокурья, Закурье и мн. др. Особенно показателен вологодский город Шенкурск - - «город на курье Шеньге» — образец просто­речного упрощения «курьи» до «кура» и трансформации пос­леднего в «Курск». Писцовые книги XV—XVI в.в. отмечают на южных пределах Новгородской земли более полусотни названий рек и селений с основой «кур», вплоть до рек Курея и Курянка, деревень Куроко и Курск. Археологическим же изучением топонимики писцовых книг определено, что соответствующие названия восходят к началу славянской колонизации Севера в X в. (22, 56).

Более того, в «окологородье» Новгорода имеется уди­вительная параллель южнорусской связке: «Курска на Туе-каре» — городище Ратское, известное в письменных источ­никах как город Ратно или Ратун (23). А именно, на таком же расстоянии тоже к востоку от Курского городища на приильменской р. Ловати в древности располагалось село Ратно. Ратские топонимы в Курецком погосте новгородцев вообще неоднократны.

Можно доказать, что анализируемые нами названия впервые появились именно на новгородском севере, а позд­нее оказались перенесены переселенцами на берега Сейма. Этих названий в Приильменье подавляющее количество, они очень рано достигли мелкого масштаба (ручьи, починки, деревушки) и верно понимались тамошним населением. Посеймские же гидронимы этого круга явно производны от перво-Курска на Куре; их всего четыре — речки Куренка да три Курицы (Большая, Малая и Гнилая). Последнее опреде­ление не только перетолковывает название на понятный южанам, «птичий» лад, но дополнительно искажает его пу­тем тавтологии: в южнорусских диалектах определение «гни­лой» служит калькой северорусского «курья», т. е. незна­чительный, пересыхающий в жару, застаивающийся водоем.

Как легко видеть, ручей Кур, давший имя «Куреску на Тускоре», полностью соответствует отмеченному значению. Перед нами, скорее всего город, стоящий на курье, т. е. первоначально безымянной для первостроителей речке.

Ни в одном другом регионе, кроме Русского Севера и Посеймья «Курское» не встречается. Дополнительные аргу­менты выводу о предположенной их связи предоставляет археология. При раскопках Липинского селища под Курском экспедицией О. Н. Енуковой нам встретились довольно мно­гочисленные фрагменты гончарной посуды рубежа X—XI в.в. с вертикальным венчиком. Подобная керамика большая ред­кость для южной лесостепи, она особенно характерна для Новгорода. С Прибалтикой и Новгородской землей Посеймье объединяет и целый ряд других находок: бронзовых и се­ребряных украшений северо-западных типов, в частности подвески, изображающие Одина в обнимку с его большими воронами; скандинавского стиля костяные острия-амулеты со скульптурными головками змей и др. животных, явно на­веянные образами древнегерманского эпоса (мировой змей, дракон Фафнир и проч.). По наблюдениям В. Л. Янина, на курском юго-востоке в IX—X в.в. действовала именно север­ная, новгородская денежно-весовая система (24, 150—152).

Все перечисленные и похожие параллели наиболее ло­гично объяснить перемещением в Посеймье представителей скандинавско-кривичско-словенского региона. Подобно тому, как это отмечено в летописном сюжете за 988 г. о «наруба-

нии лучших мужей», т. е. рекрутировании дружинников ки­евским князем Владимиром Святославичем от разных пле­мен («от Словен, и от Кривич, и от Чюди, и от Вятич») для размещения их гарнизонами во вновь построенных им го­родах юго-восточного пограничья своей державы, по Десне и Суле. Среди подобных новостроек Владимира Святого ис­торики и краеведы давно уже предполагали и Курск на Куре и Тускари, только без конкретной аргументации, ко­торую мы постарались собрать. Воины и чиновники несеве­рянского происхождения должны были ослабить языческо-племенной сепаратизм на «свежих» окраинах Киевской Ру­си, возглавить и обеспечить процесс их «окняжения» в нуж­ном центральной власти духе.

Курск глазами Феодосия Печерского.

Косвенное подтверждение тысячелетнего возраста Кур ска дает первое его упоминание письменными источниками. Оно содержится в «Житии Феодосия Печерского» и дати­руется, по моим расчетам (25, 21—29), началом 1030-х г.г. А именно, там говорится, что родители будущего святого пе­реселились вскоре после его рождения и вместе с ним из-под Киева, из вполне обжитого города Василева «в иной город, называемый Курск, князь так повелел». Здесь «боже­ственный отрок» провел около четверти века, пока сбежал от властной матери в Киев, участвовать в основании Печер­ской лавры.

Курскую юность «блаженного» его биограф Нестор опи­сывал со слов «самовидцев», лично и близко знавших Фео­досия и его мать. Поэтому колоритным деталям этого рас­сказа можно доверять, выводя их за рамки общежитийных штампов. Церкви, хоромы «властелина», учителя грамоты, рынки, ремесленные мастерские, плодородные нивы вокруг таковы реалии курской части «Жития». Они соответству­ют вполне развитому по древнерусским меркам городскому центру. Нет нужды делать из него соперника Киеву или да­же Царьграду по части развития христианской культуры, как тщатся некоторые краеведы (26), забывая, что речь идет о первых десятилетиях христианизации страны, причем о ее отдаленном пограничье. Однако, культурно-исторический

прогресс на берегах Сейма по сравнению с роменским вре­менем налицо.

Надо учесть, между реальным основанием городских ук­реплений и возможным упоминанием о соответствующем населенном пункте в летописях и др. письменных источниках обычно происходило несколько десятков лет. Да и простая логика подсказывает: всего того, что феодосиево семейст­во застало в Курске, не возвести быстрее. Одну только церковь, более или менее крупную, в домонгольский период строили 4—5 лет и еще около года живописали. Причем «в XI в. существовала только одна артель в Киеве» (27, 125) по возведению каменных храмов на всю Русь. Так что курские церкви (общегородская и домовая «властелина», посвящен­ная его святому патрону) поначалу были скорее всего дере­вянными. А весь город начал приобретать общерусский об­лик как раз с рубежа X—Xi в.в.

Самые древние укрепления Курска,, обнаруженные пока археологами (раскопки В. В. Внукова 1983 и 94 г.г.), относят­ся именно к феодосиеву времени — около середины XI столетия. Небольшой раскоп на улице Сонина, напротив электроаппаратного завода чудом попал на часть рва и бре­венчатого частокола с дощатым въездом в детинец (28, 4).

Той же экспедицией Курского педагогического универ­ситета и областного музея архелогии велись масштабные' раскопки Ратского городища км в 20 от Курска. Там еще Ю. А. Липкингом «был обнаружен фундамент домонголь­ской церкви» (29. 39). Перед нами место, куда вполне мог попасть Феодосии, когда мальчиком «ночью тайно покинул свой дом (в Курске - С. Щ.), ушел в другой город, нахо­дившийся неподалеку и, поселившись у священника, принял­ся за свое обычное дело» — печение просфор для прихо­жан храма. Изобильные находки на укрепленной территории данного памятника древнерусских нательных крестов разных типов, фрагмента металлической иконки с изображением святого князя (Бориса или Глеба) подтверждают значитель­ную христианизацию поселения в эпоху, когда здесь жил и действовал Феодосии. А находки там же подвесок-лунниц и других языческих амулетов указывают на достаточно дли­тельное сочетание новой веры со старой, примером чему могла служить феодосиева родительница.

Отметим, что приют сбежавшему от нее сыну в этом городе, «недалече от Курска сущ», посмел дать «прозвутер», пресвитер, т. е. один из старших священников (ниже

епископа, но выше дьякона). В собственном «доме прозвутepoве» и отыскала беглеца разгневанная феодалка. Карти­на вполне реалистична: по идее, только священник, причем не рядовой, мог не испугаться неизбежного конфликта с влиятельной в Курской округе, знатной и богатой семьей непослушного Феодосия. В лице последнего церковь полу­чала не только полезного помощника, но и своеобразный символ укрепления своего влияния в полуязыческой еще среде пограничья, а может, и богатого наследника. Не ис­ключено, что настойчивость матери юного благочестивца по возвращению его в привычную для боярско - дружинного сословия колею имела, помимо родительских чувств, допол­нительным мотивом вполне меркантильные соображения: сохранить за семьей земельные пожалования вокруг Курска, условием чего могло быть продолжение военно-админист­ративной службы старшим сыном ее покойного мужа. Высокий рост и крупное телосложение этого отрока делали осо­бенно абсурдным в глазах светского окружения его церковно-монашеский выбор. Однако тот решительно уклонился от подготовки к дружинным инициациям при дворе курского «властелина» — скорее всего киевского посадника времен Ярослава Мудрого, когда в Курске еще не оформился само­стоятельный княжеский «стол» (30).

Вообще надо признать, что курянам повезло: благодаря исторической случайности - - «нарубании» феодосиева отца именно сюда, а не в какой-нибудь другой пограничный гарнизон — нам известно о перво-Курске больше, чем о многих других древнерусских городах. В дальнейшем летописи упоминают его (впервые за 1066 или 68, затем в 1905 г.) без особой детализации, как хорошо известный современни­кам центр периферийного княжества (31), переходившего из-под влияния Чернигова под протекторат Переяславля и обратно по ходу междуусобной борьбы разных династий. Но тогда уже заканчивается предыстория Курска и начинается его собственное историческое развитие вместе с Русью, за­тем Россией.

ЛИТЕРАТУРА

1. См. подробнее: Гомаюнов С. А. Местная история в контексте росиеведения // Общественные науки и совре­менность. 1996. № 1; Щавелев С. П. Клио в объятиях крае-

ведов (Начало Курска: мифы, факты, гипотезы) // Городские известия. Курск. 1994. № 53.

2. См.: Кобрин В. Б. Кому ты опасен, историк? М., 1992. Натанов Н. Путешествие в страну летописей. М., 1965; Фор­мозов А. А. Археология и идеология // Вопросы философии. 1993. № 2; Щукин М. Б. Машина времени и лопата (Что та­кое археология и как работают археологи). Кишинев, 1991.

3. Трубачев О. Н. В поисках единства. М., 1992.

4. Щавелев С. П. Этноним «северяне» и его историко-географические особенности в Курском Посеймье // Проб­лемы исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья и Запада России. М.-Брянск, 1996.

5. Гавритухин И. О., Обломский А. М. Гапоновский клад (предварительная публикация) // Российская археология. 1995. № 4.

6. Обломский А. М., Терпиловский Р. В. Новые данные о раннеславянских памятниках Посеймья // Проблемы ран-ньослов'янсько! i давньоруськог археологи Посейм'я. Б1лоп1лля, 1994.

7. Узянов А. А. Курское Посеймье в IX — первой чет­верти XI в. (некоторые новые данные о хронологии и топо­графии роменских поселений) // Труды V Международного конгресса археологов-славистов. Т. 2. Киев, 1988.

8. Повесть временных лет. Ч. 1. М.—Л., 1950.

9. Самоквасов Д. Я. Семейная община, в Курском уезде // Записки Русского географического общества по отделе­нию этнопрафии. Т. 8. СПб., 1878.

10. Тимощук Б. А. Восточнославянская община VI—X вв. н. э. М., 1990.

11. Енуков В. В., Внукова О. Н. Оборонительные соору­жения славян Посеймья (по материалам Ратского.городища) // Археология и история юго-востока Древней Руси. Воро­неж, 1993.

12. Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX—XI веков. М., 1995.

13. Орлов Р. С. Серебряные украшения ^еверян Курско­го Посеймья // Проблемы раннеслов'янско! i давньорусько! археолоп Посеймья...

14. Куза А. В. Большое городище у с. Горналь // Древ­нерусские города. М., 1981.

15. Кобищанов Ю. М. Полюдье: явление отечественной и всемирной истории цивилизаций. М., 1995.

16. Соловьев С. М. История России с древнейших вре­мен // Соч. в 18 кн. Кн. 1., М., 1988.

17. Самоквасов Д. Я. Северянская земля и северяне по городам и могилам. М., 1908.

18. Шинаков Е. А. От пращи до скрамасакса: на пути к державе Рюриковичей. Брянск, 1995.

19. Тимощук Б. А. Восточные славяне: от общины к го­родам. М., 1995.

20. Куза А. В. Малые города Древней Руси. М., 1989.

21. Агеева Р. А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М., 1989.

22. Буров В, А. Новгородские писцовые книги и архео лопия // Российская археология. 1993. № 3.

23. Енуков В. В. О слободах Ахмата и городе Ратне /i Слов'яни и i Русь у науков! й спадщин! Д. Я. Самоквасова. Чержгив, 1993.

24. Янин В. Л. Денежно-весовые системы русского средневековья. М., 1956.

25. Щавелев С. П. Возраст личности и история общест­ва: новое прочтение курской биографии Феодосия Печер-ского // Проблемы исторической демографии и историчес­кой географии Центрального Черноземья. М.—Курск, 1994.

26. См. полемику по этому поводу: Щавелев С. П. Ис­торическое уравнение с двумя неизвестными: когда ро­дился Феодосии Печерский и сколько лет он прожил в Кур­ске? // Городские известия. 1994 2 августа; Баскевич И. О. О Феодосии Печерском, писателе.// Там же, 16 августа; Склярук В. И. Еще раз о Феодосии Печерском // Там же. 10 сентября; Солодкин Я. Г. Загадка остается загадкой // Там же. 10 ноября; Щавелев С. П. «Курескъ на Тускоре»: происхождение названия и возраст города // Там же. 1995 14 ноября.

27. Раппопорт П. А. Строительное производство Древ­ней Руси (X—XIII вв.) СПб., 1994.

28. Енуков В. В. Славянский комплекс на Рати // Архео­логия и история юго-востока Руси. Курск, 1991.

29. Енуков В. В., Тихомиров Н. А. Тайна в руках архео­логов // Курская правда. 1989. 1 августа.

30. Зайцев А. К. Черниговское княжество // Древнерус­ские княжества X—XIII вв. М., 1975.

31. Михайлова И. Б. Курск и Курское Посеймье в до­монгольский период истории // Памятники истории, культу­ры и природы Европейской России. Н.-Новгород, 1993; Раз­дорский А. И. О возникновении княжеского стола в Курске // Деснинские древности. Брянск, 1995; Енуков В. В. Кур­ское княжение в монгольское время // Там же.

содержание

Стр. Предисловие (С. П. Щавелев)

Раздел I. ФИЛОСОФИЯ

1. Зачем и как изучать философию студенту- медику

(С. П. Щавелев) 5

2. Предмет и задачи философии (В. Е. Никитин) 10

3. Философия и медицина (В. Е..Никитин) 12

4. Природа и экология. Глобальные проблемы человечества (С. П. Щавелев) 15

5. Техника и информация в современном мире

{В. Ю. Крамаренко) 19

6. Человек и его сознание (В. Е. Никитин) 22

7. Речь, язык, общение людей (В. Е. Никитин) 24

8. Интеллект человека и уровни его развития

(В. Ю. Крамаренко) 26

9. Познание и мышление, логика и интуиция

(С. П. Щавелев) 29

10 Наука и ее методология (С. П. Щавелев.

А. В. Ачкасов) 34

11. История древней философии (В. Ю. Крамаренко) 46

12. Великие мыслители Нового времени

(С. П. Щавелев) 49

13. Философия XX века (В. Ю. Крамаренко) 50 И- Русская философия (Д. П. Кузнецов) 53

Раздел II. КУЛЬТУРОЛОГИЯ

15. Культурология — философия культуры

(Е. Б Зыкина, А. В. Ачкасов). 57

16. Античная культура (Е. Б. Зыкина) 59

17. Культура эпохи эллинизма и латинской античности

(Е. Б. Зыкина) 61

18. Средневековая европейская культура

(Е. Б. Зыкина) 64

19. Культура эпохи Возрождения (Е. Б. Зыкина) 67

20. Западноевропейская культура эпохи Просвещения

(Е. Б. Зыкина) 69

21. Западноевропейская культура XIX столетия

(Е. Б. Зыкина) 72

22. Философская культурология о мировом культурном процессе (Е. Б. Зыкина), 75

23. Индо-буддистский тип культуры (В. Н. Соколов) 79

24. Мир исламской культуры (В. Н. Соколов) 90

25. Культурный мир Древней Руси (Е. Б. Зыкина) 96

26. Наука и искусство в русской культуре X—XX веков

(Е. Б. Зыкина, Д. П. Кузнецов) 100

27. Историческое начало города Курска. Культурные традиции Курского края. (С. П. Щавелев) 108