Глава третья. Время в тренировках пролетало незаметно, а занимались они в любую погоду и любое время суток

Время в тренировках пролетало незаметно, а занимались они в любую погоду и любое время суток. Утренняя пробежка, дневная стрельба, прыжки, трассы с препятствиями, бокс, борьба, очередная пробежка, отбой, временами — проверка среди ночи или же очередной поход. Капитан Кэндалл оставался непреклонен, он испытывал своих солдат, и с некоторым расправлялся крайне жестоко.

— Непригоден для военной службы.

Для одних это было избавлением, для других — трагедией, но не столь многие пытались оспорить этот приговор с высшим командованием.

Леншерру везло. Не потому, что он был счастливчиком, а потому, что он был исполнительным и требовательным прежде всего к самому себе. И сколько бы раз командир ни пытался его наказать, он никогда не пререкался, наоборот, выполнял приказание с удовольствием.

А хорошая служба щедро вознаграждалась.

— Я думал, ты уже готов.

— Погоди, дай мне ещё пять минут. Пока почитай это, — Чарльз, широко улыбаясь, передал другу телеграмму и вернулся к чистке парадных туфель. Он сидел в одной бельевой майке и форменных брюках, торопливо орудуя щёткой.

Эрик снял фуражку и, сунув её подмышку, раскрыл телеграмму.

Они получили три выходных дня, которые собирались провести в городе. Ехать в Уитби Эрику совсем не хотелось, но своего жилья в Йорке у него не было. Узнав о том, что Эрик собирается в первый же вечер вернуться на базу, Чарльз запротестовал и написал родителям. Ответ, что пришёл с утра, подтвердил их планы.

— Приезжайте, ждём? Чарльз, я бы не хотел мешать…

— Эрик, мы ведь всё обговорили, не начинай. Сколько времени? Чёрт, мы же опоздаем на поезд!

Эрик тихо рассмеялся, покачав головой. Водрузив на голову фуражку и закинув за плечо рюкзак, он первым вышел из казармы. Чарльз, казавшийся ему совершенно неорганизованным, совсем не менялся. Он выскочил следом за Эриком, кинув тому свои вещи, пока, торопливо шагая в сторону блокпоста, застёгивал китель.

— Ну, ты идёшь? Эрик?

Эрик откровенно залюбовался. На улице Чарльз по-настоящему сиял: его глаза напоминали о сини волн у берегов Северного моря, неспокойного и в летние дни, а веснушки — о сиеновом песке, который Эрик пропускал через пальцы, сидя на пляже. Встрепенувшись, Эрик ускорил шаг, догоняя Чарльза и отдавая ему рюкзак.

В поезде они ехали молча. Эрик, сидевший у окна, с любопытством рассматривал пейзажи и напряжённо покусывал губы. Знакомство с родителями своего единственного друга для него было волнительным событием, точно как и простое путешествие в Йорк, где он был всего пару минут, когда пересаживался с одного поезда на другой. Эрик не осознавал до конца, что совершив первый взрослый поступок, — поступив на службу, он окончательно простился с прошлой жизнью. Он скучал по своему родному дому под Берлином, но никогда не смел о нём спрашивать. В этом не было никакого смысла, а возвращаться в чужой город — желания.

От главного вокзала они шли пешком. Эрику хотелось осмотреться, а Чарльзу — насладиться свободой.

— Хочешь мороженое? Тут делают самое лучше мороженое во всей Британии. Да что там! Во всём мире.

Чарльз не кривил душой. Они всё-таки взяли по пломбиру и чашке кофе, устроившись снаружи за крохотным резным столиком. Эрик ощущал себя совсем иначе, по-новому, и ему нравилось это чувство, теплящееся в груди. Мороженое никогда не было таким вкусным, а кофе — крепким. Чарльз без умолку болтал, пообещав, что сегодня вечером они сходят в кино, а днём могут заглянуть в музей. Ведь они приехали отдыхать, и им, кстати, совсем необязательно ходить пешком — можно взять трамвай.

Никаких тренировок, подъёмов в шесть утра, холодного душа, каши с комочками и чёрствого хлеба — всё это осталось там, на базе, будто в другом мире или на другой планете.

Там же, где осталось одиночество.

Они не спешили, после кафе заглянув в парк, в котором под открытым небом играл местный оркестр. Люди не знали печали, они смеялись и танцевали под звуки медленного фокстрота и озорного свинга, не запрещённого в свободной Британии.

Чарльз, кинув рюкзак под скамью, бросил короткий взгляд на Эрика и, не дожидаясь его ответа, пригласил первую же скучающую девушку на танец. Эрик, опустивший свои вещи на землю, прислонился к дереву и сунул в рот сигарету, наблюдая за парами. Они, кружащиеся цветастыми пятнами и сверкающие брошками и пуговицами, были чужды ему. Прячась под раскидистой листвой, Эрик не замечал взглядов девушек, что робко топтались неподалёку в надежде быть приглашёнными.

— Эрик? — Чарльз, поцеловав нарочито ручку своей партнёрши, извинился перед нею, подойдя к другу, из пальцев которого быстрым жестом вытащил почти докуренную сигарету, чтобы сделать пару затяжек и бросить в траву. — Почему ты не танцуешь? Посмотри, сколько красоток хотят разделить этот праздник с тобой! — он рассмеялся, пихнув Эрика в бок. — Ну же, друг мой, в чём дело?

Эрик вздохнул и отвёл глаза в сторону. Он надеялся избежать лишних расспросов и определённо предпочёл бы танцам прогулку по парку.

— Эрик?

— Я не умею танцевать, — буркнул Эрик.

Чарльз засмеялся, положив обе руки Эрику на плечи и встряхнув его.

— Мог бы сразу сказать, ради всего святого, Эрик! Это же не приговор. Пойдём. Давай, я научу тебя.

— Что? Нет, я…

Но Чарльз был непреклонен. Взяв друга цепкой хваткой за локоть, он повёл Эрика за сцену — там, по крайней мере, было безлюдно.

— Это несложно, друг мой. Нужно чувствовать мелодию, её ритм. Будет проще, если считать. Раз-два, три-четыре. Раз-два, три-четыре.

Чарльз протянул руки. Разница в росте совсем не мешала ему вести. Эрик, сосредоточенно хмурясь, едва заметно шевелил губами, отсчитывая ритм, — это действительно было несложно, в отличие от необходимости не отдавить ноги партнёру.

— Эрик, Эрик. Ты слишком напряжён. Расслабь плечи. Раз-два...

Они повторили сначала, описав большой круг. С каждым новым шагом лицо Эрика делалось светлее, а сочетание «медленный фокстрот» звучало всё приятнее из уст Чарльза, продолжающего рассказывать, на этот раз о музыке и танце.

— На самом деле фокстрот давно вышел из моды, — Чарльз, отстраняясь, неожиданно расхохотался. — Но когда ты устанешь от свинга, фокстрот — это твой шанс. Танцуя свинг, просто двигайся. Как угодно, но ты должен помнить — останавливаться нельзя!

Эрик не мог не улыбнуться, глядя на Чарльза. Он не переставал удивляться тому, как пластичен может быть этот неловкий мальчишка, запинающийся на полосе препятствий, как чётко и лихо его ноги могут попадать в такт музыки, звучавшей со сцены. Но Эрик не повторял, он просто смотрел, любовался, покачиваясь из стороны в сторону. Мелодия заражала своей энергией, ей хотелось отдаться целиком, нырнуть с головой и погрузиться в пучину этого безграничного удовольствия — это была та жизнь, о которой никто не слышал в Уитби.

И он поддался.

Руки Чарльза, влажные от жары, сжимали ладони Эрика, заставляя крутиться, а его смех, казалось, был громче самой музыки.

Они рухнули на траву под раскидистым деревом, у которого Эрик застенчиво курил всего лишь полчаса назад, пытаясь отдышаться. Чарльз, раскрасневшись сильнее обычного, запыхавшимся голосом пообещал — это не последний их вечер танцев.

Домой они попали к обеду — уставшие, голодные, взлохмаченные. Эрик долго приглаживал волосы и поправлял китель у зеркала в парадной, беспокойно поглядывая на почтовый ящик с фамилией «Ксавье».

По дороге Чарльз рассказал, что его мать зовут Шерон, — она скучающая домохозяйка, которая любит ночами слушать радио, а днём развлекать себя вином и готовкой. Отец, Брайан, — стоматолог, и всё время он проводит на работе или в своём кабинете дома. Младшая сестра, Рейвен, училась и жила в частной школе, приезжая на праздники и каникулы. Эрик, кивая на каждую реплику, то и дело поправлял галстук, будто эта встреча — самое важное событие в его жизни.

Возможно, так и было.

Семья Ксавье жила в просторной квартире, ухоженной и очень аккуратной. Обедать садились втроём: Чарльз, оттирающий от щеки след помады, смущённый заботой Эрик и Шерон, с деланным спокойствием разливающая по тарелкам наваристый суп.

— Надеюсь, ты не против спать со мной, — шепнул Чарльз, когда они, наконец, встали из-за стола. Шерон не дала им даже отнести в комнату вещи, с порога отправив мыть руки. — Мама предлагала положить тебя в комнате Рейвен, но… В гостиную лучше не соваться, мама плохо спит ночами и не даст тебе выспаться. Но у меня большая кровать. Если хочешь, я могу лечь на полу.

Чарльз покраснел, рассеянно потерев затылок.

— Я могу спать где угодно. Просто дай мне одеяло, — Эрик мягко улыбнулся в ответ, равнодушно пожав плечами. И, чуть задумавшись, строго добавил: — Но при одном условии. Ты не будешь будить меня в пять утра.

Стоя под струями воды, подставляя загривок, Эрик закрыл глаза и наслаждался покоем. Его тело гудело и ныло после бесчисленного количества тренировок, походов, бокса. Домашняя одежда, мягкая и уютная, была настоящей наградой, точно как и горячий душ — Эрик простоял под ним, казалось, целую вечность. Усталость навалилась на плечи в одночасье.

Ещё никогда накрахмаленные подушки не были такими мягкими — Эрик не успел ничего сказать, провалившись в сон сразу после ванны.

Он не заметил, как Чарльз накрыл его одеялом и плотнее задёрнул шторы, чтобы послеобеденное солнце не било в глаза.

Спросонья Эрику показалось, что он вернулся домой.

***

Кинотеатр под открытым небом не располагал обширной медиатекой. Поздним вечером там крутили «Это случилось однажды ночью» с Кларком Гейблом и Клодетт Колбер; фильм вышел в прокат около четырёх лет назад, однако до сих пор пользовался популярностью.

Эрик не особо разбирался в кино. Пару раз в месяц им показывали фильмы, в основном документальные, но временами на базу привозили старые плёнки, что особенно радовало ребят, неизбалованных разнообразием армейского досуга. Выбор он оставил за Чарльзом, который в итоге и предложил сеанс, купив билеты на крайние места в первом ряду.

Эрик порой косил глаза, чтобы увидеть реакцию Чарльза, — он смеялся, полностью погрузившись в фильм, но обращал всякий раз взгляд на Эрика, молча интересуясь, в чём дело. Но Эрик качал головой и отворачивался к экрану.

Чарльз разбудил его, когда за окном начали сгущаться сумерки, мягко потрепав по голове. Он сидел на краю кровати и улыбался, сказав тихо, что пора вставать, если в планы Эрика, конечно, входят горячий ужин и прогулка.

После кино они договорились заглянуть в паб — закончив с несколькими пинтами, друзья разбавили местное пиво шотландским виски.

— Смотри, какой янтарный цвет, — Чарльз разглядывал жидкость на свет. — У моей сестры глаза цвета виски, как тебе такой оборот, а? — он усмехнулся, придвинувшись ближе, чтобы обнять Эрика за шею и шепнуть ему в ухо. — Она бы тебе понравилась. Хорошенькая. Совсем не похожа на меня, вся в маму. Может, ты бы захотел жениться на ней. Тогда мы могли бы стать ещё ближе. Стать одной семьёй, что скажешь?

— Я скажу, что ты чертовски пьян, Чарльз, — Эрик тихо рассмеялся, отстраняясь, чтобы поймать помутневший взгляд Чарльза. Они сидели на улице под открытым небом — здесь было не так душно и шумно, как внутри, хотя и достаточно прохладно.

Опираясь друг на друга, они вернулись домой, где их встретила Шерон, недовольно качающая головой. Шикнув на ребят, чтобы они вели себя тише, она принесла в комнату Чарльза горячий чай и домашнее печенье, плотно закрыв за собой дверь.

Чарльз, прикрыв рот рукой, сдавленно хихикнул и принялся кое-как раздеваться, опустившись на край постели.

— Чем ты хочешь заниматься потом? — стащив брюки, он повернулся к Эрику, который бережливо повесил китель на вешалку и обернулся.

— Потом? Я не знаю, Чарльз. Они ведь не просто так нас призвали.

— Эрик, — Чарльз застонал, рухнув в подушки, и принялся вытаскивать из-под себя одеяло. — Эрик, я не спрашиваю, зачем они нас призвали. Я… я спрашиваю, что ты хочешь делать потом.

Эрик потушил ночник и пробрался через Чарльза к стенке, укладываясь боком. Он поёрзал и просунул под щёку ладонь.

— Но я правда не знаю, Чарльз. Я хочу помогать людям, хочу быть действительно полезным, понимаешь?

— Ты должен переехать сюда, — прошептал Чарльз, подбираясь ближе. — В Йорк. Тут больше возможностей, тут… Не думай, что всё это пьяные бредни, — он фыркнул, заглядывая в глаза Эрика, лицо которого освещала серебряная дорожка лунного блеска, внимательно всматриваясь. — Я не хочу тебя потерять, Эрик.

Эрик вздохнул. Ему показалось, что сердце, бешено стучавшее в груди, выдало его волнение, когда Чарльз протянул руку, скользнув ладонью по шее к щеке. Пальцы его замерли, неощутимо погладив уголок губы.

— Я… Ты мне дорог, друг мой. Мне никто не нужен больше, — Чарльз придвинулся ещё ближе.

Эрик нежно сжал запястье Чарльза, поглаживая его ладонь, не отталкивая и не пытаясь отстранить. Их носы соприкоснулись — они оба вздрогнули, словно дети, начавшие познавать окружающий мир, любопытные, но боязливые.

— У меня раньше никого не было, — отозвался, наконец, Эрик, опуская глаза.

— Что?

— У меня никогда не было друзей, Чарльз. Никогда. Я всегда был один, я привык жить с этим…

— Ты не один, Эрик. Я ведь говорил тебе, что теперь ты никогда не будешь один.

Чарльз подался вперёд, утыкаясь холодным носом в ключицы Эрика, теребя пальцами ткань его бельевой майки. Он тихо сопел, прижимаясь всем горячим телом к другу, цепляясь за него так крепко, будто Эрик вот-вот должен был сорваться в пропасть или утонуть.

Хватка Чарльза вскоре ослабла, а дыхание его, сбивчивое поначалу, выровнялось, став неразличимым в ночной тишине, прерываемой лёгкими шагами Шерон в гостиной и шорохом бумаг в кабинете её мужа.

Эрик долго не мог заснуть. Обнимая Чарльза, которого сам закутал в одеяло, он зарылся носом в его взлохмаченные волосы, размышляя обо всём, что произошло за столь короткое время, всего за один день. Он почти был готов выложить Чарльзу всю свою историю, рассказать, что отец его — ветеран Великой войны, но служил он в немецкой армии, что мать его — еврейка, что сам он тоже еврей, и бежали они из Германии. Он хотел бы рассказать и о том, как тяжело ему пришлось в Англии первое время, как долго учитель английского из школы, дававший частные уроки на дому, пытался выровнять его акцент.

Но было рано.

Поцеловав спящего Чарльза в макушку, Эрик закрыл глаза, чувствуя, как тёплые волны подхватили его расслабленное тело, унося в царство Морфея, туда, где ему всегда было хорошо.

И на этот раз он действительно не один.

***

В голове гудело, всё тело, тяжёлое как свинец, ныло, точно вчера были не пара пинт пива и несколько стаканов виски, а бокс и двадцать километров пробежки в полном обмундировании. Чарльз кое-как разлепил глаза и задержал дыхание, пытаясь понять, что происходит.

Он лежал, прижимаясь к груди Эрика, который, в свою очередь, обвивал его руками, подставив вместо подушки предплечье. Чарльз заёрзал, разжимая собственные объятия, и попытался отодвинуться, чтобы посмотреть на умиротворённое лицо друга.

Чарльз прекрасно помнил, чем закончился вчерашний вечер, каждое своё слово — искреннее, сказанное от самого сердца. Он встрепенулся, когда Эрик приоткрыл глаза, прячась от утренних лучей, бесстыдно пробравшихся в комнату сквозь неплотно задёрнутые занавески.

— Что такое? — проворчал Эрик, облизнув пересохшие от сна губы, и зарылся обратно лицом в подушку.

— Я… Прости, я не хотел тебя будить. Извини, если я что-то… Я не хотел, чтобы ты… Я…

— Чарльз? — Эрик перевернулся на спину и прикрыл глаза рукой. — Я не понимаю, о чём ты там бормочешь.

Чарльз тихо рассмеялся, садясь на постели. Он пригладил взъерошенные волосы ладонью, разглядывая Эрика — сонного, столь знакомого и тёплого. Родного, словно они были рядом всю жизнь и Чарльз сотни раз видел его таким. Он протянул руку и погладил друга по груди, но тут же уперся ею в кровать, ощутив пристальный взор.

— Ничего, — Чарльз поджал губы и отвернулся. — Просто захотел пить. Я… Извини за… Мне говорили, что я люблю обниматься во сне, и что это назойливая привычка. Спи, я принесу воды.

Чарльз быстро поднялся, надеясь, что Эрик не станет задерживать его расспросами, босыми ногами направившись к двери. Он не хотел видеть лицо Эрика, успев заметить, как изменился его взгляд, будто сказанное задело его. Чарльз боялся так глупо потерять лучшего друга, каким Эрик успел стать для него за пару месяцев. Близким верным другом, о котором он, однако, едва что-либо знал.

Они столкнулись в коридоре, когда Чарльз, взяв два стакана с водой, возвращался в комнату. Он чуть было не споткнулся от неожиданности, вскинув вопросительно брови.

— Пойдём завтракать, — Эрик улыбнулся широко, похлопав Чарльза по плечу. — Умираю с голода.

Чарльз облегчённо выдохнул, возвращаясь на кухню.

Шерон, поставив перед Эриком тарелку с яичницей, погладила его затылок привычным материнским жестом.

— Надеюсь, он не скинул тебя с кровати? Мне всегда приходилось класть его у стенки, чтобы он не упал, и подтыкать край постели. Рейвен говорит, он ужасно настойчивый. Вроде бы спит, а лезет обниматься так, будто нет, — она рассмеялась, потрепав Эрика по спине легонько, и отошла, чтобы подать на стол свежую выпечку.

Чарльз неожиданно покраснел, уткнувшись в свою тарелку.

Он знал, что Эрик действительно счастлив.

***

«15 июля 1938 года,

пятница

В обед отправил родителям открытку, а затем мы пошли фотографироваться на память и танцевать. Виски больше не пили — за завтраком нас поили чаем и странным коктейлем с коньяком и сырым яйцом, не хочу никогда вспоминать его вкус.

Вечером он дважды обыграл меня в шахматы, показал свою коллекцию пластинок и подарил любимую книжку по астрономии.

Нам ни к чему становиться одной семьёй. Мы уже семья».