Глава седьмая

— Париж осквернён, Париж сломлен, Париж измучен, но Париж свободен!

Эта фраза, произнесённая генералом Де Голлем, разлетелась по всему миру. Сопротивление, возникшее 26-29 августа в Париже, уже ничего не смогло изменить. Предатели были казнены, а последние немецкие войска отступили через Сену 30 августа.

Эрик никогда не видел Париж, он не представлял, как выглядит Эйфелева башня, о которой только все и говорили. Во время своего пребывания в столице Франции Гитлер не поднялся на самый верх стального строения: лифт оказался сломан — нарочно, а преодолевать около двух тысяч ступеней в одну сторону фюрер Третьего Рейха отказался. Сейчас солдаты рассказывали, что это был знак. Нетронутый символ Франции принёс союзникам победу.

Эрик смутно помнил череду городов, через которые они шли, изредка — ехали, когда оставили с родителями Берлин. Но он до сих пор чувствовал вкус сладкой булочки, которой его угостил сердобольный уличный торговец. Эрик отламывал от выпечки по крохотному кусочку и отправлял их в рот грязными пальцами, улыбаясь.

Маленький Эрик спал головой на коленях матери, когда они, наконец, опять садились в поезд, продолжая путь. Достигнув порта, он впервые ощутил солёный морской воздух на губах и лице.

Они опять двигались — вперёд или назад, бежали или шли, ползли или крались, но никогда не задерживались на одном месте надолго. Эрик, принимая благодарность простых горожан, вновь ел дрожащими пальцами выпечку — засохший хлеб и мясо из консервной банки, неуклюже вспоротой ножом.

И он был счастлив. Он дышал полной грудью.

Им дали передышку — всего несколько дней. Освободителей приветствовали, им были признательны. Париж свободен!

Эрик вошёл в горячую воду, та омывала его тело, забирая с собой месяцы долгих сражений. Он мечтал о душе с первого часа высадки, когда сажа облепила его потное от бега лицо, а кровь товарищей залила руки.

Его подстригла хозяйка дома, в котором его расквартировали вместе с Чарльзом и другими ребятами, она же постирала его вещи и прогладила их. Эрик переоделся в форменный китель, пахнущий домашним уютом, и ему показалось, что он опять вернулся в Йорк, и через пару минут Чарльз ворвётся в комнату и позовёт его на танцы.

— Эрик? Иди сюда! Пошли скорее, я хочу кое-что тебе показать!

Чарльз запыхался. Он поманил друга за собой и выбежал на улицу, одним махом запрыгивая на мотоцикл. Он похлопал по кожаному сидению, приглашая.

— Где ты его достал? — Эрик не поверил своим глазам, ускорив шаг.

— Это не важно, друг мой. Поехали!

Эрик замер в нерешительности, но всё-таки перекинул ногу, садясь на место водителя. Он взял очки, которые передал ему Чарльз, и завёл двигатель.

Ветер свистел в ушах, но радостный смех и крики Чарльза перекрывали всё на свете. Эрик не мог не улыбаться в ответ. Деревня, французское название которой ускользало всякий раз песком сквозь пальцы, осталась далеко позади. Они выехали на пустую дорогу, несясь вперёд. Мотоцикл с коляской заносило на поворотах, а рёв мотора распугивал всех птиц и животных, имеющих неосторожность выбраться из леса. Бутылки с пивом, которые Чарльз стащил с кухни, весело побрякивали на каждой кочке.

Они остановились в поле, бросив мотоцикл в тени одинокого раскидистого дерева. Распихав бутылки по карманам, они продолжили путь пешком.

Эрик тонул в ароматах. Пшеница, запах обожжённой земли и густой пыли, поднимающейся облачком от каждого шага. Эрик протянул руку, касаясь ладонью высоких золотистых злаков. Изломанные и примятые, большая часть стеблей лежала, загнивая, подобно убитым солдатам, напоминая о каждой жертве. Не напрасной.

Они шли дальше, погружаясь в поле, как в мягкую перину. Пшеницу сменила трава и лаванда, кружащая голову. Чарльз остановился первым, расстегнул и снял китель, чтобы расстелить его на примятых цветах. Он сел и открыл ещё прохладную бутылку, сделав несколько крупных глотков.

Эрик опустился рядом. Он медленно расстёгивал пуговицы, шумно и жадно вдыхая раскалённый воздух. На лугах больше не пахло порохом и кровью. Он чувствовал дыхание Чарльза и его сердцебиение кожей.

Эрик откинулся на спину, положив под голову руки. Он смотрел на небо — лазурное, без единого облачка, после — на Чарльза, разглядывая его профиль. Они не проронили ни слова.

Эрик повернулся на бок. Он сорвал крохотный цветок, завороженный его цветом, — голубой, синий, фиолетовый.

Лицо Чарльза тронула улыбка.

— Это василёк, — шепнул он, рискнув нарушить молчание. — Рейвен любила в детстве собирать цветы. Они с мамой складывали красивые букеты и расставляли их по комнатам. Но когда Рейвен уехала в школу, всё прекратилось.

Эрик осторожно просунул тонкий стебелёк в отросшие локоны, лежащие крупной волной. Чарльз смотрел внимательно, чутко, и цветок, запутавшийся в волосах, оттенял его глаза, привнося в них новые краски.

Чарльз придвинулся ближе, и Эрик вновь услышал, как глухо стучит его сердце под тонкой тканью рубашки, прилипшей к спине. Чарльз поймал его ладонь и сжал, мягко поглаживая грубые от службы пальцы, тронул мозоль, появившуюся из-за винтовки. Эрик прижался к его лбу своим и прикрыл глаза.

Их губы встретились — без спешки и суеты. Чарльз целовал увереннее, прихватывая, лаская, а Эрик изучал, пробуя на вкус, аккуратно и отчасти боязливо.

Они целовались, пока раскрасневшиеся и припухшие губы не начало саднить. А затем лежали на цветочном ковре, прильнув друг к другу и прислушиваясь к пению птиц. Эрик перебирал шелковистые пряди, а Чарльз то и дела касался его груди, крутя мелкие пуговицы. Они обнялись — Чарльз уткнулся носом в горячую шею Эрика и закрыл глаза.

В деревню они вернулись к полуночи, чтобы узнать, что утром отправляются в Голландию.

***

Темпы продвижения союзников ошеломили даже скептиков. Всё больше ходило слухов о том, что война закончится к декабрю 1944 года. Англо-американское командование также было полностью уверено в скорейшей победе.

Однако из-за быстрого перемещения коммуникации растянулись, а вскоре наступление и вовсе остановилось. Впервые армия ощутила настоящий голод: нехватку патронов и гранат, поставка которых задерживалась из-за отсутствия хоть какого-либо транспорта. Железные дорогие оказались непригодны, разрушены, грузовики, едущие из самой Нормандии, зачастую сталкивались с проблемой разбомбленных мостов. Это, в свою очередь, не позволяло переправлять продовольствие на другую сторону канала или реки и окончательно лишало всякой надежды.

План военного кабинета заключался в том, чтобы освободить Голландию и зайти в Германию с тыла, захватив главную «кузницу» Третьего Рейха, а оттуда — на Берлин. Операция началась 17 сентября.

Британские силы, которым нужно было продержаться дольше всех в ожидании подмоги, высадились за 10 километров от главной цели — моста через Рейн. Время, упущенное на сборах, лишило их эффекта внезапности.

— Сэр! Я потерял связь!

— Шестое?

— Не отвечает!

Войска попали в засаду, оставшись без радиосвязи почти со всеми подразделениями. Продвинуться к мосту получилось только у небольшой группки солдат, сразу же установившей противотанковые пушки.

Второй эшелон десанта, высадившийся следующим утром, не смог оказать должной помощи. За ночь немцы привели подкрепление, вынудив союзников засесть в глухой обороне.

— Связь?!

— Никак нет, сэр!

Одни остались без поддержки с воздуха, другие — без командования. На улицах Арнема творился полный хаос.

Эрик прикрыл голову руками. Это был кромешный ад, один из его кругов, о которых рассказывал Чарльз. Он вообще много говорил. Читал вслух или цитировал наизусть, когда они, сидя в траншее, несли вместе вахту или продирались через лесные заросли, порой — ручьи и болота. Чарльз шептал, даже когда Эрик спал, — он слышал тихий голос, никогда не умолкающий, эхом отзывающийся в голове.

Сейчас Эрик слышал лишь крики пушек и стоны артиллерии, свист проносящихся мимо пуль и тихие, неуловимые вздохи падающих навзничь солдат. Он выучился чувствовать смерть кожей.

От их батальона практически ничего не осталось. Сто двадцать человек выживших вытеснили с моста, силы продолжали таять. У них кончались и запасы — почти всё снабжение оказалось у немцев.

Эрик видел, как Чарльз молился.

Он, сидя в пыли и осколках, надёжно укрытый со всех сторон баррикадами, что-то шептал, прижимаясь лбом к сложенным ладоням. Эрик знал, что между них Чарльз крепко держит грубоватый деревянный Розарий, мелкие бусины которого качались на ветру.

Эрик не слышал, что он говорил. Но повторял за ним, и так зная слова наизусть.

—...и туда, где отчаяние, дай мне принести Надежду, и туда, где мрак, дай мне принести Свет, и туда, где горе, дай мне принести Радость.

Эрик не моргал. Он привык к снарядам, взрывающимся почти рядом с ним. Однажды один из таких упал в его окоп, но не разорвался. Эрик смотрел на него и курил, дрожащими пальцами сжимая сигарету. Чарльз уверял: Эрик родился в рубашке и никакая сила не сможет заставить его сдаться.

—...не столько искать утешения, сколько утешать, не столько искать понимания, сколько понимать, не столько искать любви, сколько любить.

Эрик не носил креста. У него не было чёток. Он знал другие молитвы и отмечал иные праздники. Но никогда не говорил об этом.

Когда они лежали в траве, наслаждаясь минутами покоя, Чарльз тронул медальон, сверкнувший в воротнике расстёгнутой рубашки. Эрик ощутимо напрягся, но не отнял его руки.

— Мама отдала мне его, когда я уехал в Йорк на сборы. Она сказала, что он защитит меня. Это нечто вроде семейной реликвии.

Чарльз не задавал вопросов, он погладил пальцами серебряную крышку, на которой была выгравирована шестиконечная звезда. Чарльз был умён — он всё понял без лишних слов.

Эрик не молился. Он мечтал, чтобы всё закончилось.

— Аминь.

Операция длилась восемь дней. К 26 сентября союзники отошли назад, лишившись тысяч солдат, почти всего тяжёлого вооружения, провизии и веры.

Веры в то, что они всё-таки дойдут до Берлина в этом году.

***

— Не люблю отступать.

— Всё когда-то бывает впервые.

— Вы слышали его? Впервые!

Раздались вялые смешки. Преодолев под покровом ночи Рейн на надувных лодках, выжившие подошли к Неймегену, продвигаясь вглубь страны. Арнем остался у немцев, однако американской дивизии всё-таки удалось добиться определённого успеха.

Все устали. Окрылённые победой в Нормандии, многие начали строить планы. Они хотели домой. Кто-то мечтал скорее вернуться к семье, кто-то — создать свою и жениться, третьи скучали по детям, остальные — по миру. Хотя по миру здесь тосковали все.

Небо продолжало гореть, а воды уносили с собой сотни трупов. Те несчастные, что встретили смерть в лесах или глуши, навеки останутся гнить на чужой земле.

Среди солдат было распространено мародёрство, варварство. Они снимали с убитых часы, украшения, забирали личное оружие, гранаты — всё, что можно было продать, обменять, оставить на память или использовать против врага. Пистолет Люгера был одной из самых дорогих вещей, о которой грезил почти каждый. Казалось, на Люгер можно было выменять абсолютно всё.

Но Эрик ничего не брал. Когда сослуживцы обсуждали свои находки, он сидел в стороне и перечитывал небольшой томик Гёте на языке оригинала. Он не скрывал, что знает немецкий, и выступал в качестве переводчика, когда к ним попадали пленные, хоть это и порождало новые шутки. Зачастую обидные. Но Эрик не обижался. Никогда. Он даже научил Чарльза элементарным вещам, чтобы тот мог самостоятельно читать или спросить пленного где расположены вражеские силы и сколько их.

Они шли дальше, сбитые с толку, не подсвечивая дорогу фонариками и не разговаривая.

Чарльз резко остановился, указав куда-то жестом. Эрик кивнул и двинулся в сторону, заметив, как блестят в свете неполной луны металлические кольца парашюта. Немецкий десантник погиб, запутавшись в ветках, сломав ноги и шею.

— Мёртв.

Эрик включил фонарик, скользнув лучом вдоль трупа. Его внимание привлекло белое пятно в петлице куртки, и Эрик, недолго думая, приблизился, чтобы разглядеть получше.

— Эдельвейс.

Голос капитана Уилсона раздался под самым ухом. Он осторожно вытащил крохотный цветок и поднёс его к свету.

— Это марка истинного солдата, Леншерр. Это значит, что он поднялся выше деревьев и сорвал его. Но и лучших встречает глупая смерть.

Так Эрик понял, какой трофей он мог бы забрать себе. Он помнил легенды, которые рассказывала ему мать перед сном, и когда-то мечтал добыть себе цветок — награду за храбрость.

Отвоевав той же ночью блокпост, подвергшийся поутру артобстрелу, Эрик вытащил из петлицы убитого им парашютиста эдельвейс.

Это был уникальный трофей, которым он гордился.

***

«17 декабря 1944 года,

понедельник

Пришёл срочный приказ. Немецкие танки прорвались через бельгийские леса. У нас почти нет провизии, у меня — последние три патрона. Капитан распорядился распределить все имеющиеся боезапасы между солдатами. Вчера стаскивали с крыш брезент и собирали пайки.

Я достал несколько пар носков. Форма никуда не годится, но утепляться нечем. Выменял пару пачек сигарет. Будем курить по одной на двоих. Он похвастался, что в госпитале ему дали шоколад. Оставим на Рождество.

Никогда не праздновал Рождество — это не мой праздник. Но он говорит, что в эту ночь сбываются мечты.

Тогда я пожелаю, чтобы мы выжили этой зимой и вернулись домой. Вместе».