Глава девятая

— Первой и третьей армии удалось обойти противника с юга. Тридцатый корпус зашёл отсюда. Хоррокс пообещал, что завтра нас полностью деблокируют, сэр!

— Отличный подарок на Рождество, — Уилсон усмехнулся, передавая кружку с чаем дальше. — Иди, скажи ребятам, чтобы не расслаблялись. Соберите разведотряд, иначе они околеют.

Сержант отдал честь и выбрался из штаба, отодвинув густые ветки. Ричард вздохнул и повернул голову к лейтенанту, сидевшему рядом с миниатюрной печкой. Сегодня было особенно холодно и ветрено, Уилсон поёжился и поднялся.

Он вышел следом, медленно продвигаясь вдоль линии обороны. Он был с этими ребятами с самого начала их пути и помнил каждого, даже тех, кто покинул их роту ещё в 1939 году. Ричард помнил, как они умирали. Каждое письмо, что он отправлял родственникам, матерям, оплакивающим своих сыновей, было преисполнено неподдельной печалью. Он любил этих ребят, они — истинные друзья, команда, единое целое, и Уилсон знал — они продержатся до конца.

— Сэр?

Ричард обернулся и сделал приглашающий жест, кивнув в сторону. Он продолжал идти, медленно шагая по затоптанному грязному снегу. Эрик поравнялся с командиром и нахмурился, не сразу заговорив.

— Что будет дальше, капитан?

— Это философский вопрос, Леншерр. Мы просто ждём подмоги. Затем мы двинемся навстречу врагу. Союзнику в том числе. Мне доложили, что войска, вошедшие на территорию Германии, не смогли продвинуться вглубь и вынуждены были отойти. Они упрямые. Но мы тоже.

Эрик покосился на Уилсона.

— Но я верю в тебя, сержант. В других ребят. Вы видите, вы не слепы, в отличие от многих. Вы, да что уж там, я вместе с вами прошёл долгий путь. Когда нас забросили в Тронхейм, я грешным делом подумал, что это конец. А ведь война только началась. Но сейчас действительно всё подходит к концу, Леншерр. Не забивай голову тем бредом, который скармливают новичкам. Ты знаешь правду. Иди. Сегодня нам должны привезти консервы. Нужно же как-то отметить Рождество.

Ричард похлопал Эрика по плечу и едва заметно улыбнулся, ещё некоторое время глядя ему вслед.

Вскоре начался снегопад. Лес угнетал своим безмолвием.

***

— Это что, салют?

— Твою мать, это правда салют?!

Они смеялись и обнимались, поздравляя друг друга с Рождеством. Кто-то кидал вверх каски, кто-то громко напевал праздничные песни, позабыв о мерах безопасности. Бегающий между солдатами лейтенант пытался строжиться, призывая к тишине, но утопал в поздравлениях и не мог не порадоваться в ответ.

Эрик тихо рассмеялся, передавая Чарльзу сигарету. Они сидели в снегу и смотрели на небо, светлое от бомбардировок, принятых грешным делом за фейерверк. Всего в нескольких десятках километров от них шли ожесточённые бои, слышались взрывы и громкие выстрелы. В лесу пахло палёным.

— Ты ведь не празднуешь Рождество, Эрик. И все эти годы, получается, обманывал меня?

— Ты не спрашивал, а я не рассказывал, — Эрик затянулся, запрокинув голову. Звуки боёв стихли, как и стихли вопли сослуживцев, утихомиренных, наконец, старшими по званию.

— Рождество объединяет. Когда я был маленьким, то всегда загадывал желание. Совсем как на день рождения. Я просил, чтобы в следующем году мы вновь собрались все вместе. И мы собирались.

Эрик повернул к другу голову. Чарльз придвинулся ближе и мягко поцеловал его в губы, сцеловывая с них улыбку, за которую был готов отдать всё на свете. Они натянули брезент и сползли ниже, не в силах оторваться друг от друга. Пальцы путались в отросших волосах, отодвигали воротник куртки и шарфы, но не пытались раздеть. Никто из них не позволял себе большего. Они ждали, когда всё закончится. Они оба хотели остаться вместе в Йорке. Отдаться друг другу душой, сердцем и телом.

Позднее они опять всматривались в темноту. Лес погрузился в непроглядный мрак и безмолвие, никто не знал, чем закончилось сражение. Чарльз водрузил на голову каску и поморщился от её тяжести.

— Капитан сказал, что эдельвейс — марка подлинного солдата, — Эрик выудил слегка помятый цветок из кармана, покрутив его в пальцах. — По одной из легенд, в горах живут женщины неземной красоты, которые оберегают цветы, поливают их и рассеивают вдоль склонов. Всякого, кто посягнёт на урожай, они скидывают в пропасть. Кроме тех, чьё сердце наполнено чистой и безмерной любовью. Лишь человек с искренними намерениями может завладеть эдельвейсом. Другая легенда гласит, что эдельвейсы укрыли горы в знак скорби и печали, когда двое возлюбленных, которые не могли быть вместе в этой жизни, сбросились со скалы, взявшись за руки. Я слышал, что этот цветок есть талисман любви. Постоянной, крепкой и преодолевающей все препятствия.

Эрик протянул свой трофей Чарльзу.

— Пусть он побудет у тебя. Мне пора идти на вахту. Встретимся через четыре часа, Чарльз. Поспи пока.

Он выбрался из окопа, тьма поглотила долговязую фигуру, а звук его шагов затерялся среди высоких сосен.

Чарльз обернулся, шепнув в пустоту:

— Я люблю тебя. Люблю.

Он закрыл глаза, ещё долго поглаживая крохотные лепестки эдельвейса, который после спрятал во внутренний карман куртки.

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.

Чарльз помнил эти строки из Нового Завета наизусть. Он выдохнул и поднялся, чтобы узнать, как дела у остальных.

Поутру рапортовали, что нападение вермахта захлебнулось в шести километрах от реки Маас.

***

План немцев провалился, а их последний блицкриг обернулся катастрофической неудачей. Союзники зажимали врага со всех сторон. Седьмая рота получила приказ зачистить Арденнские леса и пройти вглубь, что для них было великим спасением, — движение согревало. Но каждый понимал, что именно кроется за этим приказом: подготовка к новым атакам. Сначала лес, затем — город, после — Германия. Оставалось совсем чуть-чуть.

— Мы остановимся здесь. Займитесь укрытиями. Разведка доложила, что немцы готовят авиацию. Ещё не хватало, чтобы кого-то завалило деревьями. И не высовываться!

Сопротивления не было, за исключением одного пулемётного патруля, все остальные уже давно погибли и окоченели, лёжа под слоями снега. Солдаты вновь взялись за лопаты, лениво переговариваясь и так же лениво копая.

— Чарльз?

Они снова сидели в едва вырытой яме, и всматривались в белые просветы между деревьев. Ни обстановка, ни досуг не изменились, хотя они продвинулись на несколько километров вдоль. Какая разница, куда перемещаться, если кругом ничего, кроме снега, холода и смерти.

Чарльз сидел, обхватив себя за плечи, и пытался согреться. Пару дней назад им всё-таки доставили тёплые вещи, теперь Эрик ходил в длинном пальто тёмного защитного цвета, в такое же кутался и санитар. Но Эрик знал, что тот всё равно мёрзнет. Он придвинулся теснее, тронув плотно сжатые пальцы.

— Я решил, что покажу тебе дом. Когда мы дойдём до Берлина.

— Твой дом?

— Наш дом, Чарльз. Где я провёл своё детство. Где жила моя семья, наши родственники. Я… не знаю, что с ними случилось. Мы не поддерживали ни с кем связь после переезда, это слишком опасно. Но я слышал ужасные вещи. Ужасные, Чарльз.

Чарльз выдохнул — плотный пар вырвался из его рта, медленно растворяясь в морозном воздухе. Он повернул голову и улыбнулся, но ничего не ответил.

К вечеру начался обстрел. Убитых не было, нескольких задело осколками, кого-то завалило деревьями. Командир выругался, предупредив, что атака может повториться, однако разрешение на смену дислокации не было — они должны остаться здесь и ринуться в город со дня на день.

Помогая Чарльзу с раненным, Эрик с ужасом наблюдал за агонией, в которой бился сослуживец. Он видел немало смертей, но каждую новую воспринимал как пытку. Особенно когда они кричали. А кричали они истошно.

— Помоги мне, помоги! Я не хочу умирать! Пожалуйста! Пожалуйста…

— Держи его, чёрт, держи его крепче! Подними голову. Твою мать, Диксон, это царапина, маленькая царапина. Держи его ногу! Вот так, тише, успокойся. Да ты ещё нас двадцать раз обыграешь в футбол. Дай мне только вытащить ещё несколько осколков. Ещё один… и этот тоже… Эй, не закрывай глаза! Я бы спел тебе песню, да ни одной не знаю.

Эрик восхищался тем, как вёл себя Чарльз. Это было два совершенно разных человека: один был стойким и бесстрашным врачом, с абсолютной самоотверженностью бросающийся спасать своих товарищей, а второй — мягкий и ранимый мальчишка, раскаивающийся в том, что не смог помочь в безнадёжном случае. Винивший прежде всего себя.

После всякой перевязки они опять возвращались в окоп и курили, втягивая вместе с дымом мнимое ощущение безопасности.

Если снаряд попадёт в траншею, то уже ничего не сможет спасти.

— Хорошо, что мы приняли душ в городе, — Чарльз пересел лицом к Эрику, хотя так было намного холоднее, взяв его за руку. — Непобедимый сержант Леншерр поранился об осколок? Где это вообще видано. Как ты умудрился?

— Проехался по земле без перчаток. Доктор, я буду жить? Или мне начать кричать, как бедняга Диксон? — Эрик улыбнулся уголком губ, но тут же нахмурился, отводя взгляд в сторону.

— Не бойся, доктор Ксавье знает, что делать, — Чарльз достал порошок стрептоцида, вскрыл его зубами и посыпал ранку, к счастью, неглубокую, но досадную — держать винтовку будет неприятно. — И я никому не расскажу про это недоразумение.

Эрик фыркнул, чуть дёрнув рукой от неожиданности, почувствовав жжение. Но Чарльз уже достал бинты, осторожно заматывая ладонь.

— Неподалёку от Йорка есть прекрасные озёра. Мы туда ездили купаться с родителями и Рейвен в детстве. Там очень красиво. Помнится, поутру мы с отцом ходили рыбачить, а к обеду мама готовила уху. Пальчики оближешь!

— Ну вот, теперь у меня желудок сводит от голода.

Они рассмеялись. Чарльз завязал узел бантиком и осторожно погладил ладонь, быстро приблизившись и поцеловав Эрика в уголок губ.

— Помнишь, как мы плавали во Франции?

Эрик прикрыл глаза, окунувшись в тёплые воды воспоминаний.

Это было тогда же, когда Чарльз украл, не одолжил, как думал Эрик изначально, мотоцикл. Он просто стащил ключи и уехал в соседнюю деревню, а потом вернул пропажу, даже не получив выговора за эту проделку. Они накатали немало кругов и почти полностью израсходовали бензин, однако же после пшеничного поля всё равно поехали к реке, где купались абсолютно нагие.

Эрик поначалу сопротивлялся. Но нужно было или снимать всю одежду, или плавать в ней, так как натягивать форму на мокрое бельё было сомнительным удовольствием — всё равно намокнет. Поэтому Эрик разделся и первым забрался в спокойную реку, прощупывая ступнями илистое дно. Чарльз же сразу нырнул с головой, а затем повис на шее Эрика, утягивая глубже подобно русалке-соблазнительнице.

Чарльз смеялся и плескался, всего раз поцеловав Эрика в губы. Они плавали на спор, Эрик подбрасывал Чарльза и катал на спине, когда тот, захлёбываясь смехом, отказался переплывать реку вдоль самостоятельно.

Возможно, они оба сожалели, что не перешли тогда ту грань, навсегда оставшуюся между ними. Но эти детские забавы, дурачество по-настоящему их сближало, давая в полной мере ощутить то, что каждый из них упустил: Эрик ввиду вынужденного побега, Чарльз — из-за серьёзности, которую ему прививали с ранних лет.

— Ты обещал угостить меня круассанами в Париже, — неожиданно сказал Эрик, открывая глаза и возвращаясь из жаркой Франции в холодную Бельгию.

Чарльз содрогнулся и кивнул.

После войны они обязательно вернутся туда.

***

Следующий артобстрел застал их практически врасплох за завтраком. Побросав котелки и кружки, седьмая рота бросилась врассыпную, запрыгивая в ближайшие траншеи.

Эрик бежал. Он кричал, срывая горло: «В укрытие!». За его спиной взрывались снаряды, попадающие, в основном, в деревья. Те разлетались в щепки, падали и заваливали окопы, не позволяя выбраться из-под густых веток.

В голове Эрика билась одна мысль. Ему нужно предупредить Чарльза. Он должен прикрыть его.

Ноги скользили на снегу, приходилось уворачиваться и вилять. Но Эрик не сбавлял скорости.

Он увидел знакомую бело-красную повязку санитара за секунду до того, как рядом разорвался снаряд.

Всё стихло.

— Оставаться на месте! Они хотят выманить нас! Всем оставаться в укрытии!

Эрик рухнул на колени, проехавшись на них, и подхватил Чарльза под руки. Всё это напоминало эвакуацию в Дюнкерке, всё повторялось и было циклично.

— Вставай, давай же. Ты в порядке, ты в полном порядке, давай. Чарльз, слышишь?

— Я должен…

— Да-да, мы должны добраться до укрытия. Всего чуть-чуть. Тут даже метра нет. Расслабься, доверься мне! Ты в порядке!

— Леншерр! Быстрее!

Всё слилось в какофонию. Эрик не различал звуков — в ушах стоял гул. И крик, один-единственный безмолвный крик о помощи. Чарльз с трудом подтянулся, а Эрик обхватил его поудобнее.

Им никто не пытался помочь.

— Эрик…

— Замолчи, не трать силы. Лучше помоги мне тебя дотащить. Когда мы вернёмся домой, я тебе припомню это.

Эрик нервно рассмеялся, стараясь не смотреть на кровавый шлейф, остающийся на грязном снегу. Он прекрасно понимал, что Чарльз больше никогда не сможет бегать с ним наперегонки.

Когда рядом рванул ещё один снаряд, Эрик крепко обнял Чарльза и прижал его к себе, пряча его голову на своей груди и осознавая, что не сможет его дотащить. Чарльз улыбнулся и погладил Эрика по затылку — каска слетела где-то по дороге.

— Господи, помоги.

Через мгновение их скрыло за огненным всплеском.

***

«21 сентября 1944 года,

пятница

Я люблю его.

Люблю».