Глава восьмая. — Кажется, мы застряли тут надолго.

— Кажется, мы застряли тут надолго.

Эрик криво усмехнулся и вытер пот со лба. Стояла промозглая зима, однако копание траншей согревало лучше костра, горячей еды и размышлений о том, что будет после проклятых лесов. Союзники теряли позиции: едва заняв одну, они лишались другой, оборона истощилась, казалось, что противник вот-вот явится в штаб. Доходили слухи, что немецкие танки продолжают двигаться в сторону линии защиты, а город, стоявший на их пути, окончательно сдался.

Чарльз сильнее вжал голову в плечи. Он не копал, но бегал — от одного к другому, пытаясь разыскать хоть немного медикаментов. Густой туман, окутавший лес, лишил союзников поддержки с неба, поставки задерживались или вовсе не ожидались. У седьмой роты не было даже нормальной зимней одежды.

Они спали на голой земле, каждый в своём окопе, по двое или трое человек, прижимаясь друг к другу и заворачиваясь в тонкие шерстяные одеяла. Брезент, который собирали перед отъездом, удерживал тёплый воздух, будучи накинутым сверху, и был едва ли не единственной защитой от ветра, снега и заморозков. На открытой местности температура в минус десять-пятнадцать градусов могла оказаться смертельной.

— Я попробую найти третью дивизию. У меня не осталось морфия, совсем.

— Я пойду с тобой, — Эрик выбрался из ямы и бросил лопату, попросив подменить его. Они рыли ров, чтобы хоть как-то задержать танки.

Эрик взял винтовку, Чарльз — собаку. Они двинулись вглубь леса, кутаясь в куртки. Эрик туже затянул шарф и уткнулся в него носом, иногда поглядывая на Чарльза. Тот никогда не надевал перчаток.

— Есть какие-нибудь новости?

— Никаких, друг мой. У тебя остался морфий?

— Я не распаковывал аптечку. Всё целое, — Эрик потянулся в карман, но Чарльз покачал головой.

— Нет, оставь.

Эрик пожал плечами. Так или иначе, но всякий в их роте был хотя бы раз ранен. Даже Чарльз, который пролежал на больничной койке несколько дней, мучительно краснея, словно в этом была его вина. Эрик же оставался неприкосновенным, будто крылья ангела-хранителя укрывали его от всяких невзгод и болезней, распространённых на фронте в условиях отсутствия гигиены и нормальных медикаментов. Они носили одну и ту же одежду месяцами, успев позабыть о нормальном душе, свежем белье и бритье — всё это осталось во Франции, где они в последний раз наслаждались жизнью на широкую ногу.

Эрик был иначе сложен и устроен — это чувствовалось.

Они шли молча. Лес звенел, отзываясь на каждый шаг хрустом снега под подошвой и скрипом заледеневших веток. Видимость — никакая, и Эрику приходилось идти впереди, напряжённо вглядываясь вдаль. Артур трусил позади, уткнувшись носом в землю. Чарльз замыкал процессию, несколько рассеянно оглядываясь по сторонам, порой поднимая голову и пытаясь рассмотреть небо за высокими, бесконечными верхушками деревьев.

— Я так хотел оказаться на Рождество дома. А теперь, похоже, мы надолго тут застряли. Так глупо было надеяться, что…

— Однажды, — прервал неуверенный поток слов Эрик, оглянувшись. — Мама рассказала мне притчу. Двоих евреев осудили и посадили в тюрьму. Один из них день и ночь молился, второй — спал. И когда первый, наконец, решился спросить, второй ответил, что он спит, так как скоро ему понадобятся силы. Страшно было до того. А сейчас, сидя за решёткой, нет смысла опасаться.

Чарльз ускорил шаг, вслушиваясь в каждое слово Эрика. Он поравнялся с ним и повернул голову, глядя на друга слезящимися от холода глазами, ощущая, как пар от его дыхания оседает на ресницах и бровях инеем.

— Мы подобны этим пленным, Чарльз. Время страха миновало. Настало время для надежды. Скоро всё закончится, я чувствую это.

Чарльз сжал ладонь Эрика в своей, подтянув его ближе. Теперь они шли, засунув руки в один карман — Чарльза.

Несмотря на то, что разведка не дала никаких результатов, Чарльз нашёл, что искал.

***

Численность солдат продолжала таять, в отличие от снега. Морозы крепчали, а вместе с тем становилось больше проблем: обморожения и пневмонию разбавляли серьёзные, порой смертельные ранения от бомбёжек авиации или наземной артиллерии. Однако сколько бы враг ни пытался, у него не получалось выкурить утомившиеся, но по-прежнему решительные дивизии союзников из леса.

Болезнь не обошла стороной и Чарльза. Он, находясь всегда в гуще событий, замерзая и недоедая, точно как и все, сдался, разбудив Эрика сухим громким кашлем. Эрик, тронув его влажный лоб ладонью, тут же полез в аптечку.

— Там ничего нет, Эрик, можешь не искать. Ты не вылечишь простуду морфием и не собьёшь температуру бинтами, — Чарльз горько усмехнулся и снова закашлялся, беспомощно прикрывая лицо руками. Отдышавшись, он продолжил. — Тебе лучше перебраться в другой окоп, я не хочу…

— Ты меня не заразишь. Я никогда не болею, — Эрик ещё раз пощупал мокрый лоб. — Тебя нужно отвезти в госпиталь.

— У них хватает дел, Эрик. Просто… мне нужно поспать немного и всё будет хорошо. Пожалуйста, иди на улицу, ты нужен мне здоровым и невредимым.

Эрик поджал губы, но подчинился. Однако не потому, что был согласен с мнением Чарльза. Выбравшись из-под брезента, он поспешил к капитану.

— Сэр! Разрешите отправиться в город, санитар болен.

— Ксавье?

— Да, сэр. У него жар и, кажется, бред. Он не поправится здесь.

Уилсон нахмурился, отложив бритву. Раз в несколько дней он совершал целый ритуал, бреясь в отражении крохотного треснувшего зеркальца. Обычные солдаты были лишены подобной радости.

— Отвези его в госпиталь и поезжай сам. Отдохни. Мы справимся тут. Собери в городе медикаменты, бери всё, что может пригодиться. Нам обещали снабжение, но мы можем прождать его ещё несколько недель.

— Есть, сэр!

— Скажи радисту, чтобы вызвали автомобиль.

Эрик отдал честь и вышел прочь. Командование располагалось чуть глубже в лесу; штаб построили из балок, накрыв крышу еловыми ветками, чтобы внутрь не залетал снег.

Он поднял голову и прищурился. Казалось, что сегодня был первый солнечный день, но лучи не грели, сильнее обычного слепя глаза серебром снега. Эрик поспешил к радисту, а затем — обратно в убежище, ловко проскользнув внутрь.

Чарльз спал, свернувшись, под двумя одеялами и никак не отреагировал на возвращение Эрика. Только Артур, лежавший на ногах хозяина, поднял голову и вздохнул, так тяжело, будто в полной мере понимал сложившуюся ситуацию.

Эрик снял каску и потёр глаза. Под брезентом было душно и сыро, но Чарльзу нужны тепло и покой. Просидев в неподвижности несколько долгих минут, Эрик всё-таки решился разбудить его, осторожно потрепав по плечу и погладив по щеке, лбу. Чарльз сморщил нос и разлепил глаза, но тут же их закрыл, тихо застонав.

— Уилсон распорядился, чтобы я отвёз тебя в лазарет. Лаппер останется за...

— Эрик, Эрик, — Чарльз опять закашлялся, перебив его. — Это всего лишь простуда, я не умру, а вот без второго медика что-нибудь может случиться.

— У тебя жар, Чарльз, тебе нужно выспаться и несколько дней полежать на нормальной кровати. Капитан отстранил нас от службы до твоего выздоровления, меня в том числе, поэтому нет смысла сопротивляться. Из города должна прийти машина, я буду рядом.

— Эрик, иди к Уилсону и… скажи ему, — Чарльз кое-как сел и взялся за голову. — Чёрт, скажи ему, что я в порядке. В больнице и так не хватает коек, они бинтуют тряпками и кипятят использованные, а ты говоришь, чтобы отослать туда меня.

Эрик ничего не ответил. Он откинул брезент, надел каску на голову и помог Чарльзу выбраться из ямы. Чарльз опёрся на друга и, всё ещё причитая, направился вместе с ним к подошедшему автомобилю, на котором они обычно транспортировали раненных в город.

Эрик знал, что в больнице действительно нет места и лекарств, но тёплое помещение и горячий суп поставят Чарльза на ноги быстрее, чем полусон на земле в снегах с крохотной порцией ужина. В машине Эрик держал Чарльза за руку, позволив тому лечь себе на колени и задремать.

***

Чарльзу снился праздник. Яркие огни, восторженные крики зрителей, вспышки, озаряющие небо, липкие от карамельного яблока руки и губы. Он помнил, как долго Шерон отмывала его волосы, причитая, но затем всё повторялось — яблоко, карамель, фейерверки и люди. Они смеялись, шумели и воспевали Короля, в честь которого ежегодно взрывались сотни салютов.

Он приоткрыл глаза, спросонья пытаясь понять, где находится и что происходит. Казалось, видение продолжалось: за окном то и дело вспыхивали огни, гремела техника и выли люди. Чарльз сел и огляделся, медленно приходя в сознание, понимая, что это — война и никакого праздника в честь её окончания не будет. Не в этом году.

— Тебе нужно отдыхать, ложись обратно.

Эрик встал со стула и подошёл ближе, тронув тыльной стороной ладони лоб. Температура не спала, но по крайней мере Чарльз больше не обливался потом и не лихорадил, как это было ещё недавно. Эрик сел рядом.

— Сколько времени прошло? Я ничего не помню.

— Уже второй день, Чарльз. Утром я отвёз Уилсону кое-какие припасы. Всё, что смог собрать в госпитале. А медсестра дала мне вот это, — он вытащил из кармана плитку шоколада, улыбаясь, как замышляющий шалость мальчишка. — Съешь, тебе станет лучше.

Эрик разломал лакомство на неровные кусочки и протянул Чарльзу несколько штук, взяв сам один, а упаковку положил между ними. Они уплетали шоколад и смотрели в окно, напряжённо прислушивались. Вскоре всё стихло и город замер, но иногда мимо кто-то пробегал, проходил или проезжал.

— Полежи со мной?

Эрик кивнул, убрал шуршащую обёртку и снял ботинки. Чарльз отодвинулся, подтянув подушку так, чтобы Эрик тоже мог улечься, и приподнял одеяло, позволяя ему забраться внутрь. Чарльз прижался к другу всем телом и уткнулся носом в его затылок.

— Ты был в душе и ничего мне не сказал? — насмешливо спросил он, принюхиваясь к крепкому запаху деревенского мыла, что источала тёплая кожа и пушистые волосы, забывшие о расчёске и ножницах.

— На улице соорудили душевые. Я сказал об этом капитану, но отправлять мыться всех по одному — бензина не напасёшься, а оставлять позиции нельзя. Поэтому да, я готов к их ненависти. Заранее, — Эрик тихо фыркнул, положив ладонь Чарльза под свою щёку.

Чарльз улыбнулся и закрыл глаза. Прошло уже шесть лет с их первой встречи, а ничего, казалось бы, не изменилось. Над Эриком продолжали шутить, но ребята в их роте без колебаний бы отдали за него жизнь, как и сам Чарльз. Он разделял чувства Эрика, понимая, что эта дружба — то немногое, что было в его жизни настоящим. Искренним. Эрик не лгал, он не умел. Он молчал, недоговаривал, но никогда не обманывал.

— Завтра мы вернёмся в окопы. Только я тоже хочу принять душ.

Чарльз слышал, как Эрик подавил смешок. Он крепче обнял друга одной рукой, всем телом ощущая его жар — у Эрика не было температуры, но он легче переносил холод и согревал Чарльза простыми прикосновениями, собой, сидящим рядом.

Бороться с сонливостью не было никаких сил. Чарльзу снова снился праздник, и он чётко ощущал, как держит Эрика за ладонь и тащит его выше на холм, куда утягивал подростком Рейвен, чтобы показать ей в полной красе фейерверки.

Чарльз очень хотел, чтобы Эрик тоже их увидел. Он решил, что обязательно покажет другу все свои любимые места. Чарльз молил, чтобы война закончилась.

***

— Это Зверь. Мы прозвали его так, потому что… Да ты посмотри на него! Думаешь, это всё одежда? То-то же. А это Плут, потому что эта крыса куда угодно пролезет…

— На себя посмотри.

— Ага, а это…

Новобранцы продолжали прибывать на фронт. Большинство уезжали едва ли не в тот же день, лишь немногие могли пережить ожесточённые бои с погодой, собственным организмом и одичавшим врагом. Они думали, что убивать легко. Их воодушевляли витиеватыми речами, кормили на завтрак пропагандой и уверяли, что одного энтузиазма и решительности достаточно. Но смелость, с которой они приходили, и рвение пропадали, стоило реальной пуле пронзить товарища, а бомбе взорваться в паре метров от их позиции. Над новичками посмеивались, их пичкали байками, охотно делясь опытом и рассказывая обо всём, что каждый из — они гордо называли себя ветеранами — них успел пережить.

— Его ранили в ногу. Месяц провалялся в лазарете и завёл интрижку с медсестрой. А этот чуть не лишился глаза, но отделался симпатичным шрамом. Кстати, это наш доктор. Его ранили в…

— Эй, полегче.

— Да ладно тебе, Ксавье. Его ранили в задницу, когда он улепётывал с пляжа в Дюнкере.

— В отличие от тебя, Дженкинс, я хотя бы принимал участие.

— Это верно. Я в то время сам прохлаждался на койке. А что? Я вообще-то хотел воевать, но потом узнал, что всё п…

— Тут у всех есть вторая дырка в заднице. Считай, особое достижение седьмой роты.

— А! Это Леншерр. Великий и ужасный! Его ни разу не ранило. Даже не задело, представляешь? Поэтому у него всегда на одну медаль будет меньше.

Эрик закатил глаза, но рассмеялся. Они ютились у большой кастрюли с похлёбкой и пересказывали одни и те же истории, уплетая обед за обе щеки с добавкой — вновь прибывшие отказывались от полевой еды, о чём ещё успеют трижды пожалеть.

Чарльз, стоявший рядом, однако, оставался серьёзен. Сколько бы он ни лечил других, сам медик всегда оставался в зоне риска. Он точно так же мог получить ранение или умереть. Чарльз мог, Эрик, ходивший под божьей защитой, — нет. Но Чарльз боялся. Человек смертен, это есть его сущность и предназначение, прожить и уйти.

Чарльз бродил по лесу в полусне. Он видел священника, молящегося над павшими. Он не слышал слов, но знал их суть. Чарльз молился сам, но не получал отклика. Он просил не за себя, за других. Просил, чтобы раненные выжили, другие — не были тронуты. Просил, чтобы Эрик остался рядом.

Эрик протянул Чарльзу горячий чай. Он вздрогнул и обхватил кружку двумя руками, хмуро смотря вслед Дженкинсу и рядовым, что с тем же интересом заглядывали ему в рот.

Чарльз понимал, что новички не протянут тут и недели.

***

Ночи становились всё холоднее и темнее. Туман рассеялся и начались налёты авиации, казалось, немцы знают о каждом передвижении союзников. Солдаты продолжали копать рвы, но никаких приказов не поступало.

Эрик всматривался в темноту ночи, топчась на одном месте. Он замерзал, но не мог покинуть пост ни на минуту. Ещё несколько часов и можно будет вернуться под брезент и одеяло — уговаривал он сам себя.

— Эй?

Эрик резко обернулся, вскинув винтовку. Они полностью истратили боезапас, каждый патрон стоил дороже всего золота мира, но у часового в распоряжении был почти полный магазин.

— Это я, Эрик.

Он выдохнул и опустил оружие, протягивая руку. Чарльз забрался внутрь глубокого окопа, укрытого ветками и обильно припорошенного снегом, и выглянул наружу.

— Я принёс тебе чай и одеяло, — прошептал он и вытащил фляжку, о которую можно было обжечь пальцы. Эрик, схватив её, прижал к себе на мгновение, не сразу поняв, что Чарльз заботливо накинул на его плечи плед.

— Спасибо, — Эрик улыбнулся, дрожащими пальцами отвинчивая крышку. Он сделал несколько глотков, чувствуя, как кипяток ошпарил язык и глотку, тут же согревая изнутри.

Чарльз взял бинокль, осматривая местность. Близилось Рождество, но никаких вестей не было. Союзники не дошли до Берлина, как планировали, а немецкие войска оказывали с былым упорством сопротивление, иногда даже оттесняя соперника со своих территорий. До них доходили слухи о готовящемся нападении врага, но замёрзшие и изголодавшиеся солдаты с каждым днём теряли веру в то, что смогут его сдержать.

— Затишье перед бурей, — пробормотал он и, отложив бинокль, сел прямо на землю, укрытую теми же еловыми ветками, растирая ладонями предплечья, изредко покашливая. Они вернулись на позиции почти сразу, едва спала температура. Чарльз сказал, что не может валяться в тепле, пока другие мёрзнут. Эрик разделял его взгляды.

Эрик протянул другу фляжку.

Никто не знал, когда эта буря настанет.

***

«23 декабря 1944 года,

воскресение

Мы продолжаем держать оборону. Лес — прекрасное укрытие. Танки никогда не пройдут через нас. Капитан сказал, что союзники со дня на день сомкнут круг и тогда немцам будет некуда идти. Они сдадутся.

Мне больно, — пожалуй, это подходящее слово, — видеть, как погибают наши товарищи. Мы истощены, но я знаю, что ребята костьми лягут, чтобы остановить врага. Припасы кончились. Все хотят домой.

Я скучаю по маме. По отцу. Вчера мне снился наш дом, родной дом, и я подумал, как здорово было бы туда вернуться после окончания войны. Но они не согласятся. Даже сейчас остро чувствуется эта глупая неприязнь. Мы ни в чём не виноваты, как не виноваты и те, кто жил в страхе или слепой вере. В тени чужого величия и красивых слов. Они — обманщики, каждый правитель лгун, так зачем обвинять обычных людей, которые просто хотели лучшей жизни. Надеялись на неё, ждали. Мы тоже ждали.

Мы ждём до сих пор.

Он спит на моих коленях. Я не сплю. Я смотрю на небо и вижу, как вдалеке занимается зарево рассвета. Надеюсь, в этом году у родителей было на столе что-то вкусное».