Сцена первая. Лорд Перси, граф Нортумберленд.

ТЫСЯЧА ДНЕЙ АННЫ БОЛЕЙН

Перевод В. Воронина

Действующие лица:

Анна Болейн.

Мэри Болейн.

Томас Болейн.

Кардинал Вулси.

Слуга.

Генрих VIII.

Генри Норрис.

Марк Смитом.

Герцог Норфолк.

Лорд Перси, граф Нортумберленд.

Елизавета Болейн.

Гонец.

Служанка.

Слуга, ее помощник.

Три музыканта.

Три певца.

Мадж Шелтон

Джейн Сеймур.

Томас Мор.

Томас Уайет.

Томас Кромвель.

Епископ Фишер.

Джон Хоктон.

Кингстон.

Секретарь суда.

Судебный пристав.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Пролог

Занавес поднимается в темноте. Затем прожектор высвечи­вает фигуру молодой женщины в сером, отороченном мехом платье времен правления Генриха VII1. Она сидит в правой стороне сцены; позади нее – темный занавес, составленный из нескольких полотнищ, на одно из которых проецируется диапозитивное изображение зарешеченного оконца. Молодая женщина – Анна Болейн; время дейст­вия – 18 мая 1536 года.

Анна. А что как – завтра? Нет.

Не может быть.

Мой смертный час не пробил,

еще не пробил.

Прошли всего лишь считанные дни.

А сколько же у нас их было – дней –

с той первой ночи вплоть до мига

последней нашей встречи – там, в суде,

когда он вышел – и настал конец?

Я, впрочем, их смогу пересчитать.

Чего-чего, а времени у нас,

попавших в Тауэр, всегда довольно.

(Достает вощеную дощечку и палочку для письма).

Он так и не постиг цифири.

Он видит всех людей насквозь,

кого угодно обведет вкруг пальца,

но только лишь начнет подсчеты,

как вмиг сбивается, кусает губы,

клянет весь свет,

покуда я, как малого ребенка,

его слегка не шлепну по рукам

и, взяв перо, не выправлю ошибки.

«Хорош, скажу, король! Не знает счета!»

Он звал меня тогда красоткой Нэн,

все целовал меня, и мял, и тискал,

валил куда попало, чаще на пол.

Зачем об этом думать?. Что же, он

убьет меня? Меня? (Смеется).

Тут и всюду далее «правый» и «левый» – с точки зрения актера, стоящего на сцене лицом к зрительному залу.

Мой Генри? Этот дурень – большой глупыш –

убьет меня?

Я это заслужила, видит бог!

И я ведь тех людей убить хотела...

Хотела? Не криви душой! Убила!

Добилась их несправедливой казни,

себе накликав, может, ту же смерть.

Я показала путь – возможно, тем путем

придется и самой пойти на плаху...

Но нет же. Генри. Он не сможет.

А я, смогла бы я убить его?

Какой-то голос шепчет мне: смогла бы.

Так, может быть, он тоже сможет?

Да, может быть, он тоже сможет...

Так если это будет завтра,

то сколько же тогда всего

у нас с ним было дней (делает пометку на дощечке),

считая тот – наш самый первый день?

Свет постепенно гаснет. Освещенным остается только лицо Анны. Мы продолжаем видеть ее, погрузившуюся в мечта­тельную задумчивость, еще несколько мгновений в начале первой сцены.

Сцена первая

Высвечивается круг в левой стороне сцены. На занавесе, который служит задником, появляется диапозитивное изображение большого окна с цветными стеклами витра­жей. Мэри Болейн (вообще-то, она замужем за Уиль­ямом Кэри, но это обстоятельство можно не принимать в расчет: двадцатитрехлетняя Мэри вот уже пятый год любовница короля Генриха) стоит у окна и смотрит на­ружу. Место действия – Хеверский замок, принадлежащий Томасу Болейну, королевскому казначею; время дейст­вия – ранняя весна 152б года. Справа входит Томас Болейн.

Болейн. Послушай, Мэри...

Мэри. Да, отец?

Болейн. Ты что, кого-то поджидаешь?

Мэри. Мне кажется, я вижу короля – он едет по дороге к замку.

Болейн. Мы с ним должны поговорить о том, как лучше огородить охотничьи угодья возле замка, – тут будет Хе­верский олений парк.

Мэри. Так, значит, ОН – к тебе?

Болейн. Ко мне, дружок.

Мэри. А не ко мне?

Болей н. На сей раз – нет.

Мэри. Но я ведь тоже с ним смогу поговорить при встрече?

Болейн. Возможно... только... (Смущенно смолкает, после паузы). Не можешь ли ты сделать так: на время, что он будет здесь, уйти к себе, не попадаться на глаза ему, никак не сообщаться с ним?

Мэри. Но почему?

Болейн. Ты можешь это сделать?

Мэри. Уйти к себе? Вот новость! Но зачем? Как дочь твоя как мужняя жена я, надо думать, не бесправна в доме. И не бесправна в этом королевстве: я, как-никак, любов­ница монарха! Которой стала по твоей подсказке.

Болейн. Нуждалась ты в моей подсказке, Мэри?! Припомни-ка, ты, как в горячке, вся тряслась от страсти. Нуждалась ты в моей подсказке?

Мэри. Уж раз мне велено убраться с глаз долой, то я пойду спрошу у короля причину.

Болейн. Пожалуйста.

Мэри. И тотчас же. Я тотчас же пойду!

Болейн. По правде говоря, король послал сказать, что он желает беседовать со мной наедине.

Мэри. Так это он просил, чтоб я не появлялась?

Болейн. Не этими словами, но...

Мэри. А может быть... он вовсе меня не хочет видеть?

Болейн. К таким вещам нельзя привыкнуть, дочь... удар всегда нас застает врасплох и обрекает нас на муки ада. Когда же девушка всецело отдалась...

Мэри. Ты знал, когда я отдалась! И где. О, ты извлек из этого немало выгод! Да-да, ты этим кормишься! Правитель Танбриджа и Пенсхерста, шериф Бредстеда, виконт и каз­начей – все эти титулы и теплые местечки к тебе поплыли в руки с той поры, как я ему открыла двери в спальню!

Болейн. Но, Мэри, девочка, ведь я люблю тебя. Всегда любил. Так разве я хочу тебя обидеть? Все то, что ты сказала, – правда. Я знаю, что король был щедр ко мне постольку, поскольку ты была щедра к нему. Но мог ли я отвергнуть то, что он дарил? Я, дочка, был признателен тебе – сты­дясь, что этим всем тебе обязан, – однако я не мог не брать его подарков. Теперь же – случись, что ты и вправду поте­ряла короля, – я сам не знаю, чем тебе помочь. В другом я помогу охотно... К тому же у тебя, в конце концов, есть муж.

Мэри. Мой муж! Кому он нужен?

Болейн. Тут ничего не сделать, Мэри, мы бессильны...

Мэри. Да, ты, пожалуй, прав. В тот миг, когда я стала вся его, душой и телом, я поняла: король уже не мой. Я в тот же миг утратила его... (Отворачивается).

Справа входит кардинал Вулси в элегантно сидящей на нем сутане. Мэри молча, чтобы не выдать себя, проходит мимо прелата к выходу.

Вулси. Сказали ей?

Болейн. Сказал.

Вулси. И Анне?

Болейн. Нет, с нею граф.

Вулси. Король уж на пороге, Томас. Он ехал следом.

Болейн. Любезный кардинал, я поощрял амуры Анны с юным графом. Ведь он наследник родовых имений – крупнейших в северных краях страны. На Анну очень трудно уго­дить, и то, что граф пришелся ей по сердцу, явилось для меня сюрпризом. Мне в голову не приходило, что Анну заприметит сам король. Ну, что теперь сказать ей?

Вулси. Скажите, чтоб отшила графа.

Болейн. Боюсь, они помолвлены,

Вулси. Смотрите же! Король уж здесь.

Болейн. И все-таки мне нужно время.

Вулси. Тогда поступим так. Сводите короля взглянуть на вашу псарню. Скажите так: у дочери заминка с новым платьем; мол, от волнения она не застегнет застежек; нагородите всякой чепухи в подобном роде. А я тем временем поговорю и с Анною и с этим графом.

Болейн. Ну что ж, попробуйте.

Входит слуга.

Слуг а. Милорд...

Вслед за слугой входит Генрих V1II. Это грубоватый, бесцеремонно развязный, веселый и жестокий человек тридцати с лишним лет, привыкший держать себя в замке Болейна как дома и обращаться со всеми своими подданными запросто, когда это ему кажется полезным. За ним входят Норрис и Смитон.

Генрих (Норрису и Смитону). Прошу вас подождать, друзья. Без церемоний, Томас. Всего лишь ваш король. Ваш Генри. (Тем не менее, протягивает для поцелуя руку).

Болейн целует ему руку. Норрис и Смитон уходят.

Весна, а утро свежее. Как чувствует себя наместник ада? Продрог?

Слуга уходит.

Вулси. Уж согрелся, сир.

Генрих. Прижав подошвы ног к камину сатаны, а льдышки‑ руки грея в алтаре у бога.

Вулси. И бегая по порученьям короля. Тут станет жарко! Генри к. Что ж, выполнил он порученье?

Болейн. Да, сир.

Генрих. Мне хочется скорей понюхать ваш букет.

Болейн. Вы, государь, хотите видеть Анну? Она еще не кончила свой туалет – сидит у зеркала. Вы не могли бы дать ей полчаса?

Генрих. У нас весь день в запасе.

Болейн. Совсем недавно, выглянув в окно, я видел нескольких пасущихся оленей. Рога у них едва пробились, а под­растут – прошу вас на охоту.

Генрих. Пойдем посмотрим их. Показывайте нам сперва оленей, а после мы посмотрим и на то, что отражалось в зеркале. (Поворачивается).

Вулси. Желаю вам удачи, государь.

Генрих. Вы разве не идете с нами?

Вулси. Я был бы рад, но в этом доме страждет несчастная душа, которой нужен пастырь. И я иду туда, куда зовет мой долг.

Генрих. Верней, туда, где кардиналу Йорскому всего доходней быть сию минуту. Оставьте эти ханжеские штучки для глупцов. Ступайте.

Вулси. Иду, милорд. (Уходит).

Генрих. Олени подождут. Мне надо вам сказать два слова.

Болейн. Да, сир?

Генрих. Когда у человека столько власти, как у меня, то есть опасность, что он сочтет страну своей кормушкой, куда не грех залезть с ногами и, чавкая, хлебать со всех концов. Я не хотел бы никому дать повод так думать обо мне.

Болейн. Ну что вы, сир!

Генрих. Я глубоко религиозен, Болейн. Хочу в своих делах быть чистым перед богом и церковью. Перед самим собой, перед людьми и лично перед вами.

Болейн. Уж больно многим вы хотите угодить – считая бога.

Генрих. Считая бога и женский пол. А в том числе и ваших дочерей. Что скажут обо мне друг другу ваши дочки в ночной и откровенный час?

Болейн. Что ночью говорят две женщины о том мужчине, который их обеих пожелал – и взял, – о том мужчинам ведать не дано. Я думаю... Вы мне позволите один совет?

Генрих. Конечно, говорите.

Болей н. Я думаю, что с Анною вам лучше бы не торопить событий. Найдите к ней подход помягче.

Генрих. Но я заполучу ее – в конце концов?

Болейн. Она ведь неглупа, милорд.

Генрих (помолчав). Что я ни делаю, я делаю по воле бога. Болейн. Ах, если б кто-нибудь, монарх ли, просто смертный, мог в этом быть уверен!

Генрих. Я это все не раз продумал:

тут суть – в моей молитве. (Помедлив),

Вы, Болейн, первый, кто узнает это.

Известно, что господь, молитве внемля,

ниспосылает исполнены просьб.

Так вот, встав утром на колени,

Я истово молюсь о том чтоб все мои поступки

свершались лишь по воле божьей.

Чтоб помыслы мои, порывы сердца

все это шло от бога.

Чтоб направлял господь мой всякий шаг,

избрав меня своим орудьем.

Я каждый белый день склонив колени

молю его: «О Боже, сделай так,

чтоб только Лишь твой промысел благой

рождал в моей груди желанья

и мысли – у меня в мозгу.

Сопутствуй мне во всех моих делах,

хочу ли я снискать мой хлеб насущный,

ищу Ли верную тропу в лесу законов,

толкую Библию иль суд вершу

над правыми неправым».

А так как бог молитвам внемлет

И так как ОН мне дал большую власть,

способную творить добро и зло,

не может он не внять моим мольбам.

Он исполняет то, о чем его прошу.

Я в этом черпаю такое утешенье,

что не было еще и дня,

который я не встретил бы молитвой.

Болейн. Слов нет, прекраснейшая мысль, но вы, милорд, на­верно, сознаете, что эту мысль легко использовать для оправданья...

Генрих Чего?

Болей н. Ну, скажем, самоуслажденья.

Генрих. Я говорю серьезно, Болейн. Мне, право, не до шуток.

Болейн. Я не шутил, милорд.

Генрих. шутили! Вам сказано, господь моим молитвам внем­лет!

Болей н. Понятно, сир.

Генрих. Пусть я моложе вас, моложе Вулси,

моложе многих пэров, герцогов и графов,

но я – король. И Бог моим молитвам внемлет.

Сомнений в этом я не потерплю!

Болей н. Я понял, сир.

Входят Норрис и Смитон.

Норрис. Милорд, мы присланы сюда как делегаты.

Генрих. Входите. Выкладывайте все как есть. Король приро­дой предназначен быть сосудом для восприятия тех ваших излияний, которых вам невмоготу держать.

Норрис. Все дело в том, что нас сюда прислали вас развлечь, пока сэр Томас переговорит с супругой. На кухне, кажет­ся, возник какой-то бунт, и нужно срочно навести поря­док.

Генрих. Ступайте, Болейн, усмирите женщин.

Болей н. Я удаляюсь, сир. (Уходит).

Генрих. идите-ка сюда, друзья. Я вас хочу о кое-чем спро­сить – не как король, а как мужчина. Вы оба вечно вьетесь возле женщин, чтоб, улучив момент, засунуть руки в трепе­щущую стайку птиц и выхватить оттуда ту, что вам по вкусу. Вы оба в этом деле мастера. Скажите мне, как лучше заманить в силок девицу?

Смитон. Невинную?

Генрих. За девственность ее не поручусь. Но юную... чуть-чуть строптивую... не пойманную в сети.

Норрис. Я сам не применял его, но говорят, что способ Тома Уайета еще не знал осечек. Он пишет им стихи.

Смитон. Но мадригалом не завлечь смешливую девицу. Стихи – хорошая приманка для матрон.

Генрих. Тогда откройте нам секрет своей приманки, Смитом. Ну? Чем вы их берете?

Смитон. Но, государь, круг женщин, в котором вы ловец, мне вовсе не знаком. Служаночки да горничные дамы – вот вся моя добыча.

Генрих. Не прибедняйтесь, Смитом. Я часто вам буквально наступал на пятки: я заставал открытое окно, куда вы толь­ко-только сиганули; те женщины не успевали снова наду­шиться, чтоб сбить меня со следа...

Смитон. Ей-богу же...

Генрих. Бывало, я дышал в укромных уголках тем самым воздухом, которым вы дышали. Поэтому, певец, как на ду­ху признайтесь: каким путем вы добивались их и чем пре­льщали?

Смитон. Поскольку я певец, я дам, прельщаю пеньем. Вдоба­вок... вас не покоробит откровенность?

Генрих. Меня коробит скрытность, музыкант. Отбросьте ложный стыд. Ведь мы живем в ином и новом веке! Едва лишь я успел родиться – открыли Новый свет. Мы, как хотим, меняем все законы. А также таинства, обычаи, мораль.

Смитон. Ну, если вы, милорд, действительно хотите при­ворожить ее, внушите ей, что лишь она в пас пробуждает мужскую мощь, – и ваше дело в шляпе. Скажите ей, что вы со многими и многими пытались, в постели жарко це­ловали их, но, к вашему конфузу, все без толку, Она одна волнует вашу плоть, лишь только с нею вы опять мужчина. Поверьте, это бьет наверняка. Они становятся, как...

Генрих. Сравнения оставьте при себе. Нет ничего похожего на это. Но он, признаться, нов, ваш способ.

Смитон. Он правда мой. Я сам его придумал.

Генрих. И остроумен.

Входит Норфолк.

Мы тут беседуем о том, как лучше уломать девицу, Норфолк. Вы опытны, видали жизнь и знаете приемы обольщенья – конечно, если не забыли их.

Норфолк. Так вот вам мой совет: хотите женщину – возь­мите.

Генрих. К ней прежде надо бы найти подход. Уговорить ее, добиться от нее согласья. Без этого нельзя.

Норфолк. Пустое, надо взять ее и сделать так, чтоб это ей пришлось по вкусу. Зачем в таких делах считаться с бабой?

Генрих. Возможно, так и было в старину. Но в наши дни при­ходится ухаживать – и ждать.

Норрис. Вам хочется влюбить ее в себя, милорд?

Генрих. Вот именно.

Норрис. А самому вам хочется в нее влюбиться?

Генрих. Влюбиться? Мне? Скажу начистоту: глагол «влюбиться» значит для меня желать, томиться, маяться, вздыхать, к чему и сводится весь мой любовный опыт. В конце концов, чего мужчина хочет от любимой? Лишь утоления. Он жаждет утоленья мук. А утолит – и можно ставить точку.

Смитон. Не будет оскорблением короны спросить у вас?.

Генрих. Спросите ради бога – забудьте, что я король.

Смитон. Вам отказала хоть одна девица?

Генрих. Не помню. Нет. Мне стоило какую пожелать – и вот уже она со мной в постели. Как только переспал с ней – исцелился. У всех ведь тоже так? Примерно.

Норрис. А у меня, милорд, наоборот: мне стоит слиться – губами, плотью – с любимой женщиной, как уж меня вле­чет отметить с нею золотую свадьбу – конечно, если оба доживем.

Генрих. Так тоже может быть?

Смитон. Пескарик на крючке. Не плавать уж ему на воле.

Норрис. А милая меня не хочет удостоить взглядом.

Генрих. Избавь меня от этого, господь!

Норфолк. Вы не могли бы, юноши, прервать свой вечный разговор о бабах и удостоить благосклонным взглядом оленину, которая вас ждет?

Генрих. Да-да, пошли. Ведь после женских бедер нет вещи лакомей оленьего бедра.

Свет гаснет.