Сцена вторая

Высвечивается круг в левой стороне сцены, где обнявшись сидят на скамье Анна Болейн и Перси, граф Нортумберленд. Анна вы глядит моложе, чем в прологе, и одета в простенькое домашнее платье той эпохи. Перси молод, красив, неглуп, горячи храбр. На занавес‑ задник проецируется изображение окна с полуоткрытыми створками.

Анна. Нет, не могу простить себе!

Перси. Чего, моя душа?

Анна. Два года провести среди французов, в гостях у королевы Клод. Быть при дворе, где собран цвет дворянства. Узнать их близко, аристократов до конца ногтей, изысканных, как топкий шелк. Блестящих рыцарей, наездников, танцоров, каких еще не видел свет! Вельмож, свободно говорящих по-латыни, по-гречески, по-итальянски, владеющих родным французским, как ловкий фехтовальщик шпагой, так меток и остер у них язык!

Перси. За что же Ты тогда себя коришь?

Анна. Ну как за что! Вращаться в кругу таких галантнейших мужчин с пленительным, неотразимым шармом, с изысканною грацией манер, с такой способностью обворожить, что... и не влюбиться ни в кого из них! Вернуться в Англию и тотчас же влюбиться в дикаря. В мужлана с севера. Он груб и не отесан, не может танцевать, не может петь. Не может, кажется, связать двух слов.

Перси. Но может все-таки тебя обнять.

Анна. И тоже – неумел. Совсем не так умело, как обнимали те. Но только лишь твои объятия желанны мне – бог зна­ет почему. Ты неумел во всех своих поступках, неловок, неуклюж, но как же я люблю твою неловкость!

Перси. Я рад, что не учился у французов.

Анна. А это почему?

Перси. Тогда бы ты меня не полюбила

Анна. Как знать? Возможно, ты и прав.

Перси. Щелка – для праздников, а добрый домотканые холст – для долгой жизни.

Анна. Нам кое-что осталось обсудить. Уж если мы так сильно полюбили, что думаем стать мужем и женой, то мы должны любить и так правдиво, чтоб друг от друга ничего не скрыть. Я все тебе открою без утайки.

Перси. И я не стану ничего таить!

Анна. А сам таишь. Ты не поймешь, о чем я.

Перси. Не лечь ли нам в постель до свадьба?

Анна. Как ты захочешь. Я не о том сейчас.

Перси. Ну, если этого нам мало, чтоб открыться, то я не знаю, что еще сказать!

Анна. Покрепче поцелуй меня.

Перси целует ее.

Перси. Мне хочется, чтоб ты жилая со мной в Нортумберленде.

Анна (мечтательно). Ну что же, в этом что-то есть. Быть леди Анной, жить с тобой в твоем наследном замке, всю ночь проспать с тобой в одной постели, а утром – утром слуги вносит завтрак для графа Персия и его жены.

Перси. Тебе понравится такая жизнь?

Анна. Понравится. Пусть это жизнь вдали от света, среди дале­ких северных холмов, но власть есть власть, а я тебя люб­лю и буду всем довольна. Скажи, ты девственник?

Перси. Кто – я?

Анна. Да, граф Нортумберлендский, ты.

Перси. Я... я мужчина.

Анна. Я это знаю. Но я спросила, девственник ли ты. Я буду первой у тебя, когда мы ляжем

Перси. Я...

Анна. Не надо так смущаться, милый. Как все же в Англии не просвещен народ! Скажи мне прямо: было таки так. А я скажу тебе всю правду о себе, как делают всегда францу­зы. У нас тут принято считать такие вещи грязной тайной. Куда там, преступленьем! Хотя случаются они со всеми. В семнадцать лет мы вовсе не младенцы, и нечего их стро­ить из себя. Ты можешь спрашивать меня, о чем захочешь.

Пауза.

Перси. Ты девственна?

Анна. Я – НЕТ.

Оба отводят глаза в сторону.

Перси. И это все случилось там, во Франции?

Анна. Во Франции. Но также и задолго до того. Я как-то раз, когда была девчонкой, играла с мальчиком в лесу у замка. Мы с ним повздорили, он повалил меня и... (Встает). Боже, я краснею. Кровь бросилась в лицо. Я думала, меня ничто уже не вгонит в краску, и нате вам, горячая волна всю за­лила – от пяток до корней волос. А раньше я могла рас­сказывать об этом...

Перси. И не краснеть?

Анна (с вызовом). Конечно! Но сам туманный, затхлый воздух на этом острове рождает в людях скрытность. Здесь все таятся, словно дикари.

Перси. Причина, может быть, совсем в другом.

Анна. Так в чем же?

Перси. Взгляни-ка мне в глаза.

Анна встречает его взгляд.

Кого-нибудь любила до меня?

Анна. Наверно... нет. Нет-нет!

Перси. Я, Анна, не мудрец в таких делах, но мне сдается, что женщиной становятся не раньше, чем полюбят. До этого вам нечего скрывать.

Анна (задумчиво). Что ж, может быть. Возможно, ты мудрей, чем сам себя считаешь.

Перси. Надеюсь, так. Кто не стремится быть мудрей, чем сам себя считает, далеко не уйдет.

Анна. Вот странно! Стою перед тобой, пытаюсь досказать про это – вполне же ведь естественная вещь – и чувствую: язык прилип к гортани.

Перси. Оставь, я не хочу про это слушать.

Анна. Ты даже стал невежлив от смущенья. Сконфузился, сгораешь от стыда. Но, право же, мы не должны стеснять­ся. Ни ты, ни я. Уж эти мне стыдливые манеры провин­циальных...

Перси. Я не хочу про это слушать, Анна. Боюсь, твоя париж­ская игра мне не по вкусу.

Анна. А ты, дружок, был ангелом, монахом?

Перси. Нет, не был.

Анна. Тогда выкладывай про девушек. Когда и сколько.

Перси. Тебе бы надо, ласточка, заранее усвоить такую вещь. Когда у нас с тобою будет дом, я буду в нем главой семей­ства; в какую мы ни стали бы играть игру, зачинщиком в ней буду я. Игра, в которой от стыда язык немеет и пыла­ют щеки, мне неприятна. Сейчас я предпочел бы ей дру­гую: обнять тебя и помолчать.

Анна. А знаешь что? Мне это тоже больше по душе. Иди ко мне.

Перси снова обнимает Анну. В тот же момент из середины неосвещенной части сцены к ним направляется смутно различимая человеческая фигура. Анна движением руки останавливает Перси, приблизившего свои губы к ее губам.

Сюда, по-моему, явился кардинал.

Анна встает. Персы продолжает сидеть, держа ее за руку. Вулси, подойди, вступает в освещенный круг. Теперь встает и Перси.

Вулси. Я рад застать вас вместе: я должен кое-что сказать обоим вам. Но огорчен, застав вас в столь интимной позе: как раз об этом я и должен говорить. Милорд! Король и ваш отец, обдумавши вопрос о браке, решили пород­нить ваш род со знатным родом Толботов и с этой целью выбрали вам в жены дочь графа Шрусбери.

Перси. Вот новость – породнить! Ну нет, милорд, меня ос­тавьте.

Вулси. Вас, Анна, милая, король и ваш отец решили выдать замуж за графа Ормонда, чтоб подкрепить наследные пра­ва на земли Ормондов в Ирландии.

Анна. Меня... вдруг замуж. в Ирландию?

Вулси. Так было решено.

Анна. Откуда вы все это взяли? Ничуть не решено! Никто мне не сказал ни слова! Ни о замужестве, ни об ирланд­ских землях!.

Вулси. Отец вам все расскажет. А что до вас, лорд Перси, вам пора припомнить, что это я представил вас к двору и дал вам кров в моем дворце. Бодливому бычку и юной леди нельзя мешаться в то, что решено в совете с королем. Не вам менять политику державы.

Перси. Но с этой девушкой я обручился – при множестве свидетелей, среди которых был ее отец! Я взрослый чело­век, нас все считают равной, хорошей партией, и против наших планок никто не возражал! Мы с ней помолв­лены, и – что еще важнее – друг другу отдали свои сердца.

Вулси. Не сомневаюсь. это благодарность за все добро, что я старался делать вам! (Отворачивается).

Анна (мягко). Милорд, о том, что мы друг друга любим, уже два месяца известно в доме всем: ведь мы не прятали свою любовь от близких и от слуг. За это время целый свет уз­нал: мы с Перси влюблены и думаем о свадьбе. И вдруг явились вы с известием, что нас хотят венчать с другими. Мы не поймем, что кроется за этим. Должна же быть ка­кая-то причина? Скажите нам ее.

Вулси. Я вам уже сказал.

Анна. Но это значит: вы несете вздор. Я вас не буду слушать!

Перси. И я!

Вулси. Я с вами говорю как посланный монарха и этого про­шу не забывать! Один знатнейший лорд, мне помнится, расстался с жизнью за дерзость менее опасную, чем я услы­шал. Он звался Бекингем.

Перси (более примирительно). Поверьте мне, я вовсе не хотел прогневать короля. Но объясните нам, что это значит. За­чем явились вы все это нам сказать?

Вулси (громовым голосом). Уж не сочли ли вы, что мы с мо­нархом подходим с легкостью к таким вещам? Что прежде, чем отдать приказ, не взвесили всех доводов и за и против? Скажу одно: вам надо подчиниться, не то лишитесь всех владений! А станете упорствовать – и жизни! Сейчас уйдите: я с Анною поговорю наедине.

Перси. Но, Анна?..

Анна. Да, лучше уж тебе уйти.

Перси. Так поцелуй меня.

Вулси. Не прикасайтесь к ней.

Перси. Легко вам тут приказывать, милорд, сначала пригрозив мне смертью. Но я хочу ее поцеловать – и поцелую. (Целует Анну).

Анна. Будь осторожен, милый. И до скорой встречи.

Перси. Да. (Поворачивается и уходит вправо, в темноту).

Анна стоит молча и с вы зовом смотрит кардиналу Вулси в лицо.

Вулси. Напрасно вы стараетесь испепелить меня своим горящим взглядом. В мои года такой пустяк не ранит; ваш воз­раст более легко раним, но ваши раны быстро заживают. Неужто вам и вправду нужен колючий северный чертополох?

Анна. Милорд, он – мой, а я его.

Вулси. Но, появись у вас другой, достойнейший поклонник, все можно будет изменить, не так ли?

Анна. Нет.

Вулси. Мне все же кажется, что он имеет шанс: вам стоит лишь его увидеть.

Анна. Лорд Ормомд? Вряд ли.

Вулси. Лорд Ормонд – звук пустой, одно лишь имя, что взято с потолка. А я имел в виду совсем, совсем другого.

Анна. Не нужен мне другой! Я выбрала себе супруга, и если вы заставите его страдать, то знайте наперед: пусть я лишь девушка, но я умею мстить!

Вулси. Взгляните-ка на ваше ожерелье, Анна. Видна вам надпись?

Анна. Там нету надписи.

Вулси. И все же надпись есть; она видна мне – пускай пока что вам и не видна. Я ясно вижу строчку из стиха. Она гласит: «No1i mе tangere, я кесарю принадлежу» («Не прикасайся ко мне». Цитата из латинского канонизированного перевода Библии (Евангелие от Иоанна, гл. 20, ст. 17). Вы знаете латынь?

Анна. Немного.

Вулси Я перевел бы эту надпись так: «Не тронь меня: владеет мной король».

Анна. Король? Какой король?

Вулси. Но в Англии у нас всего один король.

Анна. Зачем же мне король? Мне нужен мой избранник.

Вулси. Когда державный Генрих смотрит на девицу, ей не пристало в сторону глядеть.

Анна (помолчав). Я пас, простите, плохо понимаю. Вы, кажет­ся, хотите мне сказать, что Генрих, наш король, остановил на мне свой взор?

Вулси. Вот именно.

Анна. И вас ко мне послал?

Вулси. Мне нравится предвосхищать его желанья.

Из темной правой части сцены к ним движутся две фигу­ры.

Анна. Но с вашим-то умом нетрудно предвосхитить и тот от­вет, который он получит, придя ко мне. Не первый год он свой у нас в семье. Моя сестра сейчас под сердцем носит его ребенка. И больше не нужна ему. Яне желаю участи своей сестры, спасибо...

Томас Болейн и его жена Елизавета входят в освещенный круг.

Болейн. Анна!

Анна. И вы? Родную дочь отдать готовы в жертву державному быку? Ты, мой отец? И ты, родная мать?

Болейн. Ночь, дочка! Говори потише. Он – тут.

Молчание.

Анна. Зачем он здесь?

Болейн. Чтоб увидать тебя.

Анна. Ах вот как! Ну что ж, не я звала его. Раз вы его зазвали, ищите сами выход.

Болейн. Но я тут ни при чем. Он сам пришел – и прямо же с порога потребовал тебя. Как мог я знать, что эта честь те­бе не в радость? Все девушки в стране мечтают о подобном счастье!

Анна. Вы знаете, что это значит – любить? И ты и ты? Вы помните? Вы помните, каким бывает это чувство? Как, проводив любимого до двери, ты больше не живешь и жить не хочешь, пока он не придет опять?

Болейн. Ведь ты жила во Франции... и при дворе...

Анна. Да мало ли где я жила, что делала и с кем общалась! Зато теперь из всех мужчин на свете мне нужен лишь один. Никто другой моим не станет! Никто! Скажи им, мама!

Елизавета (мягко). Да, девочка... когда-то я твердила то же – все то, что говорила ты, – и я бы бросилась тебе сейчас на помощь, но... не могу. Теперь-то я уж твердо знаю: мы сами не вольны ни выбрать, ни завладеть, ни удержать. Ты тут живешь, нет, больше, ты живешь на сле­те – мы все живем – лишь потому, что мы ловили свой счастливый шанс, когда он плыл нам в руки; лишь потому, что мы умели стоять в дверях и ждать сваю удачу; лишь по­тому, что мы смеялись, когда нам шел на пользу смех, и целовали, когда нам это шло на пользу...

Болейн. И убивали, когда была на пользу смерть! Но все рав­но всем нам грозит опасность! Считать, что мы живем без страха за себя, что нам с тобою нечего бояться и что над нами век не грянет гром, способен лишь глупец, а дочери мои не могут быть так глупы.

Елизавета. Ты знаешь ли, что это значит – когда король потребовал тебя? Что этому сопутствует?

Анна. О да, я знаю. Слишком хорошо.

Вулси. Могу заверить вас: король уйдет, почувствуй он малейший холод. Вам стоит проявить лишь тень сомненья, и он отвергнет вас. Он не привык, чтоб кто-то колебался.

Елизавета. А знаешь ты, что это значит – ответить «нет» на просьбу короля? Мы можем впасть в немилость прощай тогда все то, что мы имеем, что обрели с таким большим трудом.

Анна. Вам впору распрощаться с этим! Пусть вся семья, весь дом впадут в немилость, я все-таки не дамся королю! Я не хочу его, я с ним близка не буду!

Болейн. А мальчик, что тебя увлек – Нортумберленд, – те­бя оставит, едва покинет стены замка. Ну, как посмеет он коснуться девы, которую облюбовал король?

Вулси. И как посмеет он вступить в родство с семьей, про­гневавшей монарха?

Анна. Посмеет! Он посмеет все!

Вулси. Но только лишь не это.

Анна. Милорд, ведь при дворе полно таких семей, как наша; у нас в семье всего лишь две сестры – мы с Мэри. Одной из двух сестер ему вполне довольно. Пусть выберет теперь кого-нибудь еще.

Вулси. Виной тому всего две вещи: монаршья воля, вы сама – лицо, фигура, голос. Король увидел вас, услышал нашу речь, и вы ему пришлись по вкусу. Я не могу заставить измениться ни вас, ни короля.

Елизавета. Помилуй, Анна, это наш король! Притом король великий. Он молоди красив; поэзия и музыка – его сти­хия; искусством танцевать и говорить он затмевает всех своих придворных. Ей-богу же, его достоинств нельзя не оценить!

Анна. Что ж, мама, хорошо; я знаю в этом толк, я постараюсь... Он молод, говоришь? Хоть он женился рано, в восемнад­цать, уже семнадцать лет, как он женат, и если бы все де­ти, рожденные им в браке и внебрачно, остались живы, их было бы теперь не меньше десяти. Своей любовнице ко­роль бывает верен лишь относительно. Наверно, дольше всех он оставался с Мэри. Четыре года длилась эта связь. И вот – все кончено. А что же будет с Мэри? Вопрос напрасен. Ты назвала его великим королем. Ну что ж, его отец, который славился своим коварством и крайней скупостью, оставил сыну кучу денег. А деньги, спору нет, дают большую власть. Но есть ли повод считать его великим королем? Ведь он не мудр, не праведен, не добр! Ты говоришь, поэзия и музыка – его стихия. Придворные и впрямь все хором хвалят его стихи и песни, но при дворе, как ты сама призналась, не похвалившего, возможно, ждет опала. Еще ты говоришь, что он затмил придворных искусством танцевать. Каким же глупым должен быть танцор, который вздумал бы побить такого гордеца, как Генрих? А что до ратных дел, то этот воин учиться должен у своей жены. Екатерина, В пук разбив шотландцев, прославила себя победой в битве на флодденских полях, в то время как король с великой ратью, достаточной, чтоб покорить Европу, пытался взять два маленьких французских городка.

В глубине сцены появляется в темноте смутно различимая тень, и мы слышим голос Генриха.

Генрих (пока еще не виден). Эй, как тебя? Пойди спроси, любезный, не может ли войти король. да, ты! Я обращаюсь именно к тебе. Монарх живет все время на виду и посему умеет уважать уединение других людей. Иди узнай! Спроси!

Слуга (появляясь на краю освещенного круга). Скажите, может ли войти король?

Генрих (появляясь вслед за слугой). Отлично сказано. И коротко и ясно. Слуга у вас – на редкость славный слабоумный малый. Не правда ли, дружок? (Похлопывает слугу по спине).

Слуга. Так точно, сир. Как вашему величеству угодно. (Ухо­дит).

Болейн. Вы в этом доме, сир, всегда желанный гость.

Генрих. Как вы – в моем, сэр Томас. Теперь – мои манеры. По-моему, я поздоровался со всеми, кроме леди Анны. Вы мне, прелестная, подарите ваш поцелуй?

Анна. Конечно, ваша милость.

Генрих с довольным видом подходит к ней, раскрыв объятия. Анна, склонясь в реверансе, холодно целует ему руку.

Генрих. Нет, не такой мне нужен поцелуй, красотка.

Анна. Я пью лекарства от простуды, сир. У них такой ужасный запах, что вы его мне не простите ввек.

Генрих. Ане пытались вы лечиться гиппокрасом? Пить каждый час стакан горячего целебного вина?

Анна. Пока что нет.

Генрих. Попробуйте! Я вам сегодня же пришлю вина, кото­рое готовил сам на пряностях и травах. Здоровье ваше значит для меня так много, что вам, голубушка, никак нельзя болеть. Жизнь слишком быстротечна, чтобы тратить краткий срок, что нам отпущен, на всякие болезни. (Неожиданно наклонившись, целует ее в губы). На ваших губках нет ни жара от простуды, ни запаха лекарств, но есть, красавица, медовый привкус застенчивых девичьих уст... Позвольте отослать всех этих провожатых.

Анна. Не надо.

Генрих. Я, с позволенья вашего, их все же отошлю – вер­ней, без позволенья. Отцы, мамаши, кардиналы – все эти лица могут нас покинуть.

Вулси, Томас и Елизавета Болейны с поклонами отступают в темноту правой стороны сцены.

Когда бы знали вы, как сильно у меня трепещет сердце, как сперло дух волненье! Поверьте, Нэн, в делах любви король несчастлив. Я к вам пришел, испуганный, как школь­ник, что в первый раз поднес букетик даме, но как узнать, понравился ли я? И нравлюсь ли кому-нибудь из женщин? Я обречен всегда блуждать в потемках: ведь я король, любить которого считают долгом, как платить налоги... Я вас прошу об одолженьи, Нэн. Смотрите на меня не как на короля, который может и приказать и требовать, а как на робкого влюбленного мужчину, который мучится сомненьем, надеется и хочет быть любимым таким, каков он есть.

Анна. Но если вы обычный смертный, робеющий и мучимый сомненьем, зачем же вы направили посла, чтоб припугнуть меня и вырвать у меня согласье?

Генрих. А разве я послал посла?

Анна. За вас тут распинался Вулси.

Генрих. Он делал это как-нибудь неловко?

Анна. Нет, очень ловко. Ясно дал понять, что всякое желанье короля – для подданных закон.

Генрих. Ну, значит, он сказал не то. Клянусь вам, Нэн, со мной стряслось несчастье: я полюбил. Сначала я хотел перебороть любовь, но, часто видя вас, пытаясь вас не видеть, о вас не думать, я только лишь сильней влюблялся. Теперь я больше не могу скрывать свою любовь. Я должен нам открыться. Прошу вас, сжальтесь... Сказать по правде, я никак не мог решиться сказать вам сам. Я так боялся!

Анна. Боялись?

Генрих. Да.

Анна. Чего же?

Генрих. Не встретить в вас взаимность.

Анна. Тогда, быть может, вы поймете и мое несчастье: н тоже полюбила. Притом не вас.

Генрих. О боже!

Анна. Не вы ли только что печалились о том, что королям не говорят всей правды?

Генрих. Да, черт возьми, на этот раз вся правда мне сказана в лицо! Кто он? Нортумберленд?

Анна. Не будет ли неосторожности о назвать его?

Генрих. Не важно. Мне и так известно. Я слышал это, но не верил. Как далеко зашли у вас дела?

Анна. Мы с ним помолвлены.

Генрих. Ах вот как?

Анна. Мое замужество не будет схоже с замужеством моей сестры. Мой Пepcи не способен быть любезным рогонос­цем-мужем, а я – доступного ДЛЯ вас женой.

Генрих. Ну, жены все доступны, а их мужей нетрудно усмирить!

Анна. Не всех!

Генрих. Нет, всех! Но вас я не желаю брать из чьих-то рук! Вы, черт вас побери, нужны мне одному!

Анна. Но чем я вам могу помочь?

Генрих. Гоните в шею этого мужлана,

прошу вас, позабудьте про него,

вся Англия, вся знать – епископы и пэры!

окажется в момент у ваших ног.

Вы станете направо и налево

раздаривать:

кому – дворянский титул,

кому – высокий сан, кому – поместье,

кому – большой пожизненный доход.

Распоряжайтесь всей моей казной!

Анна. А после вы распорядитесь мною, как грязной тряпкой, – бросите на свалку. Да что-то и не видно, чтобы Мэри сорила королевскую казну.

Генрих. Но Мэри ни о чем и не просила! Поверьте, Анна, я совсем растерян, не знаю, чем вас соблазнить еще. Просите у меня, чего хотите.

Анна. Свободы! Я прошу свободы, чтоб повенчаться с тем, кого люблю.

Пауза.

Генрих. Нет, этого не будет.

Анна. Я знаю вас и вижу вас насквозь.

Я слышала, как славит вас молва,

И видела, каков вы есть на деле.

Вы мстительны, вы злы и кровожадны.

Хваленые стихи монарха плохи,

А музыка намного хуже их.

Вы, как медведь, танцуете,

вы шумно и неряшливо едите

и так же неизящны выв любви.

Однажды ночью я была у Мэри.

Вы думали, я сплю, ноя слыхала,

как бесится, взыграв, король-дельфин...

Генрих. Поберегитесь, Анна.

Анна. Да-да, мне говорили, как опасно

отказывать рубахе-парню Генри,

которого вам нравится играть.

Меня предупреждали: вы снесете

и дом отца и дом Нортумберленда.

Ну что ж, сносите их! Потешьте душу!

Генрих. Я не хотел идти. Но это было

сильней меня, и я сюда пришел.

Так вот, с меня довольно. Хватит.

Спасибо нам за нашу вспышку гнева,

родившую во мне ответный гнев.

Нет лучше способа поставить точку.

Проститесь за меня со всеми в доме.

А я вернусь к стареющей жене,

К постылому кормилу власти,

К игрушечным – из карт – домами царствам,

К игрушечным руинам. (Отворачивается).

Анна. Но вы... не тронете... Нортумберленда?

Генрих. Я постараюсь. Хоть я и кровожаден, постараюсь. (Зовет). Эй, Вулси! (Поворачивается и уходит в темноту). Где этот жирный грешник? Где наместник ада?

Свет гаснет.