Сцена третья. Прожекторы освещают Анну – мы видим ее такой, как в прологе, в платье с меховой опушкой

Прожекторы освещают Анну – мы видим ее такой, как в прологе, в платье с меховой опушкой. Медленно становит­ся в фокус диапроекции зарешеченного оконца в камере Тауэра.

Анна. Что мне осталось? ждать,

шагами меришь спальню

и тайно сообщать Нортумберленду:

«Я прогнала его. Будь осторожен.

Но если можешь, поскорей приди.

Ведь я совсем одна».

Я так ждала его! И впрямь одна:

отец мой запер в спальне

родную дочь, и я жила под стражей.

И с жутким постоянством

мне снился тот же сон:

Нортумберленд стоит и слепо, наугад

ко мне он тянет руки.

В неосвещенной правой части сцены появляется едва различимая в темноте человеческая фигура.

На месте глаз – кровавые глазницы.

Мы видим Перси с окровавленными глазницами и вытянутыми руками.

Я видела его вот так же ясно.

Мне стало пыткой спать.

Едва забудусь – ночью или днем, –

он там стоит...

Потом пришла та весть.

Фигура Перси исчезает.

Сначала от меня ее пытались скрыть.

Гонец с письмом прошел на кухню.

Неярко освещается участок сцены слева, где мы видим гонца и служанку.

Гонец. Я тридцать пять часов провел в седле

И с ног валюсь. Письмо – для леди Анны.

Никто не должен знать. (Подает ей письмо).

Служанка. Откуда вы явились?

Гонец. Из графства Нортумберленд. Позвольте лечь. Так спать хочу – нет сил. (Повалившись на пол, сразу засыпает).

Служанка (вертит письмо в руках). Хорошее оно, плохое?

А этот – уж готово – спит.

Эй, как вас?! (Трясет его).

Там добрая или дурная весть?

Гонец не отвечает.

Похоже, что дурная: иначе бы он так не гнал.

Письмо, пожалуй, надо спрятать. (Прячет письмо в карман).

Левая сторона сцены снова погружается в темноту.

Анна. Когда я, наконец, прочла письмо,

меня пронзила боль, впилась на годы:

так нож тупой кромсает

вопящую от боли плоть.

Мне больно до сих пор.

«Я тоже узник, – он писал,

меня насильно женят

на ведьме Шрусбери.

Она мне ненавистна.

Я ненавистен ей.

Один из нас убьет другого.

Боюсь, что бог поможет ей:

она меня прикончит первой.

Голубка Анна, уж прости меня».

Она действительно его убила.

Они друг друга, правда, не терпели,

и не прошло двух лет,

как он вдруг умер.

Король тем временем вернулся к Мэри,

И Мэри снова – снова! – с ним сошлась

И снова понесла,

И он ее опять покинул,

А я по-прежнему жила в неволе.

И снова нас вдруг посетил король.

В центре сцены появляется Мэри Болейн; она беседует с Анной, которая теперь как бы сидит у окошка своей спальни в правой части сцены.

Мэри. Отец тебе велел одеться

и быть готовой к встрече.

Сегодня к нам пожалует король.

Анна молчит.

Принарядись, сестренка,

И выпорхни из этик стен на волю.

Ведь он придет из-за тебя одной –

срази его!

А обо мне не думай.

О, я там буду тоже. (Подходит к Анне и целует ее).

Ты знаешь: сердце, селезенка, печень

ну, в общем то, чем любит человек,

на редкость прочный орган!

Я вижу короля – и не волнуюсь.

Мне стало все равно: смотрю спокойно.

Анна по-прежнему молчит.

Вот так, как смотришь ты.

И даже не ревную.

Я, кажется, уже люблю другого.

Анна. О?

Мэри. Серьезно. Да. Поэтому, дружок,

надень все лучшее. (Идет вправо).

Я не могу остаться и помочь:

сама спешу одеться –

не ради короля, а для того, другого.

Смешно, но это так. (Исчезает в темноте).

Анна (снова в тюремной камере Тауэра). Мне рассказали, как все было. В разгар охоты он бросает луки говорит: «Хочу ее увидеть».

В правой стороне сцены прожекторы освещают короля Генриха в охотничьей беседке; он сидя привязывает тетиву к луку. Стоящий рядом Вулси держит наготове запасные луки и стрелы.

Вулси. Тот первый ваш олень, которого вы сбили Влет, в прыжке, на землю рухнул мертвым. Стрела прошла его насквозь, пронзивши сердце.

Генрих. Найдется ли во всей Европе другой король, способный вонзить стрелу бегущему оленю под лопатку?

Вулси Ни одного, кто сможет уложить оленя, как пристало. Да что там! Говорят, что император Карл на вепря ходит с порохом и пулей!

Генрих. Не будем верить злой молве, пока нам не известна правда.

Вулси. Вы правы. Это только слух.

Генрих. Эй, дайте-ка мне лук в мой рост. (Декламирует). «На лань пугливую окотиться люблю...».

Слуга, стоящий в тени, подает ему лук.

Вулси. Что до большого лука, то во всей Европе нет силача – будь то простолюдин, вельможа, венценосец, – который смог бы растянуть ваш лук на полный ярд.

Генрих (натягивая тетиву). Хотя, по правде, в тридцать пять ты уж не тот, что в двадцать. (Отшвыривает луки стрелу). Охоту – к черту, все забавы – к черту! И к черту баб! Ну почему из всех девиц на свете меня влечет К одной – которой я не мил? Охота кончена. «И постоянно ветер в сеть ловлю». Я – к ней.

Свет, освещавший фигуры Генриха и Вулси, гаснет, а чуть позже, уже после начала следующей сцены, погружается в темноту и фигура Анны в Тауэре.