Сцена четвертая. Прожекторы освещают в левой стороне сцены служанку, которая несет столик с серебряной сухарницей, до краев заполненной печеньем

Прожекторы освещают в левой стороне сцены служанку, которая несет столик с серебряной сухарницей, до краев заполненной печеньем. Следом идет слуг а, несущий резное кресло.

Служанка. Поставь-ка кресло здесь, а я поставлю рядом с ним печенье. Он так охоч до моего печенья с тмином, что очищает всю сухарницу до крошки. На этот раз я напекла побольше.

Слуга. Давай-давай, раскармливай его, пускай он растолстеет! Ведь он следит за тем, чтоб не прибавить вес и сохранить способность прыгнуть в танце и щелкнуть в воздухе три раза каблуками. Своим печеньем ты его погубишь.

Служанка. А ты хотел бы, чтобы все мужчины были тощи, за исключением тебя, толстяк?

Слуга Я не хотел бы, чтобы мой король, став тучным, про­жил меньше.

Служанка. Он от природы склонен к полноте. Неужто уж король не вправе растолстеть?

Слуга Нет, мой король не вправе...Куда поставить стулья музыкантов?

Служанка. Сюда, поближе к королю. Входите, господа.

Справа входят, появляясь из-за полотнищ занавеса-задника, три музыканта со скрипками той эпохи.

Вы сядете вот здесь – король раздаст вам ноты. Он пишет четким круглым почерком слова и знаки нот – вы все легко поймете.

Слуга и служанка приносят стулья для музыкантов, которые садятся и начинают настраивать свои инструменты. Один из них исполняет обрывок какой-то печальной ме­лодии.

Слуга. Ну, что так грустно? В кладовке есть винцо – оно развеселит вас мигом.

Первый музыкант. Прибереги его для нас – мы выпьем после. Идут.

Постепенно освещается вся сцена. Занавес в глубине при­обретает теперь вид гобелена, на котором изображена сцена возвращения блудного сына. Стулья музыкантов и крес­ло короля со стоящим рядом столиком находятся справа. Входят Елизавета и Мэри, в праздничных туале­тах. Вслед за ними входит Анна.

Мэри. Я слышала немало толков про нашу дружбу с королем, когда вы были юны.

Елизавета. Ну, эта дружба кончилась ничем, и обе вы – не от него; хотя навряд ли бы я устояла, будь он настой­чив. Мы были молоды и часто танцевали вместе; он был тогда божественно красив. И танцевал как бог. Но был еще наивен и застенчив – по-моему, он не решался меня про­сить. Он был сама невинность и чистота. Ему хотелось стать хорошим королем. Ему хотелось стать великим коро­лем, почти мессией.

Мэри. Как он переменился с той поры!

Елизавета. Теперь его кумир – Макиавелли.

Елизавета и Мэри усаживаются.

Мэри. Он был еще наивен, когда пришел ко мне в тот первый раз. Страшился женщин, которые изображали неприступ­ность. Ему была нужна такая, которой он бы мог сказать: «Сезам, откройся!» – и она его. Боюсь, что это и прель­стило его но мне. Он вы молния: «Сезам, откройся» – я тут как тут, К его услугам. Как...комнатная туфля. Он, кстати, так меня и называл.

Елизавета. Ты все еще имеешь шанс стать матерью англий­ского монарха.

Анна садится рядом с Елизаветой.

Мэри. Надежды мало. И мало в этом счастья.

Елизавета. Но все же больше, чем досталось мне. И вряд ли ты получишь новый шанс. Его характер стал ужасно сло­жен – и огрубел. Теперь ему нужна такая женщина, кото­рую непросто покорить, победа над которой достанется ему с трудом. Он должен побеждать!

Анна. Я сразу же возненавидела его. И ненавижу всеми фиб­рами души.

Елизавета. Вот этого ему и нужно.

Анна. Я ненавижу Генрика, я ненавижу Вулси. Поступок их сродни убийству...ведь это же его убило! И, видимо, убьет меня.

Елизавета. Ну, если бы мы умирали так легко, как сильный пол, на свете больше не было бы женщин.

Мэри. Но если все же ты пойдешь к нему, запри на все запоры сердце, не отдавай ему своей души. Будь сдержанна и холодна, отгородись стеной из ненависти, гнева, насмешек и измен...

Анна. Спасибо за совет – я не пойду к нему.

Мэри. Но стоит лишь растаять, сдаться и полюбить его, он тотчас охладеет и уйдет. Такая ты будешь не нужна.

Анна. Я не пойду к нему и не впущу его к себе. Я не уверена, что буду дальше жить. Скажи, зачем мне жить?

Слева входит Томас Болейн.

Болейн. У нас тут все готово?

Елизавета. Готово, Томас.

Болейн. По-моему, король уж здесь, и можно начинать.

Елизавета. Мы ждем.

Болейн направляется влево в глубину сцены и загляды­вает в щель между полотнищами занавеса, затем возвращается и становится за стулом жены. Входят трое мальчиков певцов и располагаются возле музыкан­тов. Слева появляется король Генрих с ворохом ис­писанных Листов в руках. Женщины встают и делают ре­веранс. Вслед за королем входит Вулси и останавливается поодаль.

Генрих. Сегодня я пришел не как король. Когда-то кто-то – я не помню кто – сказал, что, мол, мои стихии музыка из рук вон плохи, и я был этим больно уязвлен. Но после понял, что единственный ответ на это – писать великие стихии музыку под стать стихам. Поскольку в жизни у меня есть повод для страданий, а песня – плод душевных мук, немудрено, что эти все напевы ко мне явились ночью, в часы бессонницы. Поднявшись с ложа, я их записывал. Так у меня родилось много песен. И эта – лишь одна из них. Не знаю, можно ли ее назвать великой, но в ней на­шли свой выход чувства, которые мне рвут на части сердце: И боль утраты и смертная тоска разлуки. Вот, судари, вам ноты. Играйте, пойте так, как тут написано; петь надо на печальный лад, поскольку песня выражает горе.

Раздав ноты, король садится в кресло. Музыканты быстро просматривают свои партии, после чего первый скрипач постукивает смычком по скрипке, призывая коллег к вни­манию, и они начинают играть. Вулси становится за креслом короля.

Певцы. Увы, увы,

как грустно мне.

Виною вы,

что грустно мне.

Я так грущу, я так хочу

вас повидать наедине,

вас повидать наедине!

На сердце боль,

на сердце боль

Такая боль, что нету сил.

Разлука свей – на рану соль,

мне белый свет, увы, не мил. Мне белый свет не мил!

Певцы уходят вправо. Генрих подходит к Анне.

Генрих. Теперь они сыграют сарабанду, написанную тоже мной. Вы разрешите, Нэн, вас пригласить на танец?

Анна несколько мгновений сидит с опущенными ми глазами, потом молча встает и подает руки для танца. Звучит музыка, и они танцуют первые па сарабанды. Затем сцена постепенно погружается в темноту – освещенными остаются лишь лица Генриха и Анны. Музыка теперь играет пианис­симо, и на ее фоне нам хорошо слышны их голоса. Они вскоре перестают танцевать, и теперь мы видим только их неподвижные лица в медальоне света.

Анна. Нортумберленд мой мертв.

Генрих. Я не приказывал его убить.

Анна. Вы только приказали Перси жениться на другой – и этим вы его убили.

Генрих. Но я не мог ему позволить взять в жены вас. Пытался побороть себя – не смог!

Анна. Когда я вам гляжу в глаза, мне видится его убийца.

Генрих. Я понял, Нэн, одну простую вещь и покорился року. Никто не может выбрать, кого ему любить. Король, и тот не может! Уж сколько раз пытался я любить не вас – другую. Яне хотел являться к вам – ни в нынешнем году, ни в прошлом. Но вот я здесь, у ваших ног. И к ним кладу все лучшее, что я имею, – мелодии, стихи, мою любовь.

Анна. Но даже если бы я вас любила, все это – звук пустой. Ведь вы же не свободны.

Генрих. Я – не свободен?

Анна. Вас связывает брак с Екатериной.

Генрих. Что значит брак для короля? Король живет по собственным законам.

Анна. Брак – это брак. Уж если кто женат, он не свободен, хоть трижды будь король.

Генрих. Когда бы вы меня любили, вы увидали бы, что я свободен.

Анна. От брака?

Генрих. Я расскажу вам, Нэн, про этот брак. Наследным принцем был мой старший брат Артур. Скрепляя наш союз с испанским троном, он сочетался браком с Екатериною, принцессой Арагонской. Потом, когда он умер, наследником английского престола стал ваш слуга. Во имя сохранения союзных уз с Испанией меня уговорили обвенчаться с Артуровой вдовой, хотя я на шесть лет ее моложе. И вот я стал ее супругом – в семнадцать лет! Я никогда к ней не питал любви. Конечно, брак с вдовою брата был роковой ошибкой. На нем лежит ужасное проклятье. Нам бог не посылает сыновей. Все сыновья, которых мы зачали, рождались мертвыми. Проклятый этот брак привел к тому, что некому наследовать корону. Случись мне умереть – страну охватит смута. И та же смута мне разбивает жизнь: мне нужен сын, которому я передам престол, но в интересах церкви и наших уз с Испанией я не могу расторгнуть этот брак. Я все на свете отдал бы за то, чтоб у меня был сын; она не может дать мне сына, но я лишен возможности рас­статься с ней открыто. Теперь вы поняли? Мой брак – проформа. Он важен для церковных и державных дел, но не для нас.

Анна. Ну, важен или нет, он все же вас сильней, раз вы не можете его расторгнуть. Вам нечего мне предложить.

Генрих. Неправда, Нэн! Я предлагаю вам всю жизнь свою, всего себя. Я это знаю: ведь я пытался вас изгнать из сердца и жить другим! И все напрасно. Я вами лишь жиму, все помыслы – о вас.

Анна, смотревшая ему прямо а глаза, теперь опускает голову.

И если бы моя любовь свелась к сердечной боли, к любов­ным виршам и к музыке, которая звучит во мне, лишь стоит мне о вас подумать!. Ведь я мужчина, Нэн. Я вас хочу, лишь вас одну. Бывает, говорю с каким-нибудь послом, а сам – в мечтах – далеко, с вами. И знаете, о чем мои мечты? О том, как мы играем в кобеля и суку. О том, как мы играем в жеребца с кобылой. О том, как мы сливаемся в порыве страсти. Я жажду заполнять вас – из ночи в ночь. Я жажду нас заполнить сыновьями.

Анна. Ублюдками? Ведь это были бы ублюдки, правда?

Длинная пауза. Музыка смолкает. Освещается вся сцена. Генрих и Анна находятся в центре, остальные наблюдают за ними.

Генрих. Еще лишь слово скажете – я вас ударю. Одно лишь слово

Анна. (с вызовом). Но это и младенцу ясно: все наши дети были бы ублюдки.

Новая длинная пауза. Затем Генрих с размаху бьет Анну по щеке. Она, не удержавшись, опускается на одно колено. Вулси и Болейн выступают вперед, но не вмешиваются.

Вулси (тихо). Милорд.

Оглушенная ударом, Анна медленно поднимается и снова становится напротив короля, лицом к лицу.

Анна. Вы, видимо, еще не поняли того, что я хочу сказать. Я говорю: от этого не будет проку не только мне – не будет проку вам. Вы мне поведали свою мечту о сыне – наследнике престола. Наследник нужен вам, он нужен королевству. Но это должен быть законный, а не побочный сын! Пока вы связаны с Екатериной, вы будете плодить одних ублюдков. Заполните меня хоть сотней сыновей – вы не получите наследника престола. Я тоже ничего не получу. А что касается стихов и музыки и ваших нежных чувств, то вам известно: я не люблю вас. Вы дали веский повод вас не любить.

Генрих. Положим, я развелся бы с Екатериной – пойдете за меня?

Анна. Но вы не можете с ней развестись. Вы это знаете. И знаю я.

Генрих. А все же, если бы я с ней развелся и волен был взять в жены вас и сделать вас английской королевой, пошли бы за меня?

Длинная пауза.

Анна. Но это все несбыточно. Ну что же, да. Пойду за вас – на том условии, что стану королевой.

Генрих. Что скажете на это, Вулси?

Вулси. Вы знаете, милорд, сколь многое мы можем сделать. Мы можем пошатнуть трон императора, трон короля фран­цузов. Мы можем иногда влиять на папу в Риме. Но мы не сможем получить развод. Попытка развестись с Екатериной поднимет против вас крещенный мир. Европа – вся – пойдет на вас войной.

Анна. Вот видите.

Генрих. Вы знали, что он скажет.

Анна. Знала.

Вулси. Король вас просит, Анна, о немногом. Любая женщина на вашем месте с готовностью ему дала бы это.

Анна. Из страха.

Вулси. Нет.

Анна. Тогда – из благодарности. Но я не чувствую ни благо­дарности К нему, ни страха. Когда бы он на мне женился и сделал королевой, тогда – пожалуйста – рожу ему маль­чишек. Но только так! На меньшее не соглашусь.

Генрих. Мне выпало нести тяжелый крест:

Я словно кандалами скован

С холодной женщиной, больной и старой,

дурной собой и фанатичной в вере,

которая не может дать мне радость,

не может мне родить живого сына.

Я слишком долго ждал. С меня довольно.

Мне делать нечего в ее постели.

Пускай снимает с тела власяницу:

ей больше не грозит телесный грех.

Вулси. Король бы мог потом усыновить внебрачного сынка, признать его своим наследником.

Генрих. Действительно.

Анна. У вас, милорд, уже имеется один побочный сын. Усыновили вы его? Признали своим наследником?

Вулси. Ему дан титул «герцог Ричмонд».

Анна. А может Ричмонд стать наследным принцем?

Вулси. Вполне. К несчастью, мальчик слаб и не жилец на свете.

Анна. Но все же он стоит всех ближе к трону.

Ведь так? За ним идет ребенок Мэри.

Поскольку же любой внебрачный сын,

который мог бы у меня родиться,

окажется моложе сына Мэри,

он в список претендентов встанет третьим.

Хотя мы с Мэри – любящие сестры,

готовые прощать друг другу то,

что сестрам надлежит прощать друг другу,

она захочет возвести на трон

не моего, а своего ребенка,

я – своего ребенка, не ее.

Нет-нет, внебрачный сын – не для меня.

Генрих. Ей-богу, развяжусь с Екатериной

и королевой сделаю – ее.

Я раз и навсегда решу вопрос

О будущем наследнике престола!

Вулси. Милорд, милорд, я заклинаю вас –

опомнитесь! Я верный ваш слуга,

и я молю: не обещайте это!

Тут кроется погибель вам, стране,

А может, – ей.

Не совершайте роковой ошибки.

Вам надо успокоиться. Нельзя...

Генрих. Я королевой сделаю – ее.

Вулси. Она ведь и Не любит вас!

Генрих. Я королевой сделаю – ее.

Пусть это, словно яблоко, разломит

весь шар земной, а нас низринет в бездну,

я королевой сделаю – ее.

Свет гаснет.

Эпилог

Освещается фигура Анны в правой стороне сцены. На Анне то же платье с меховой опушкой, в котором мы ее видели в прологе; позади – решетчатое окошко.

Анна. Он верно рассчитал, что, став его,

Я полюблю. Все так и вышло.

Той самой ночью – запишу ее –

он взял меня. С тех пор я начала

любить его все больше, больше,

а ненавидеть – меньше, меньше...

и я пропала.

Свет постепенно гаснет.

Занавес