Понятийная составляющая

Исследование понятийной компоненты лингвоконцепта «дружба/friendship», где понятийная сторона концепта есть его языковая фиксация: обозначение, описание, признаковая структура, дефиниция, сопоставительные характеристики данного концепта по отношению к тому или иному ряду концептов (Карасик 2001: 10–11), прежде всего, предполагает установление обыденноязыковых концепций дружбы в русском и английском языках и иерархизацию их мировоззренческой значимости для соответствующих языковых общностей (Воркачев 2002: 59).

Тема национально-культурной специфики является достаточно традиционной для исследований в области паремиологии. Национальный язык – это не только средство общения, знаковая система для передачи сообщений. Национальный язык в потенции является как бы «заместителем» русской культуры (Лихачев 1993: 3). Таким образом, изучая «концептосферу», мы, в сущности, изучаем концептосферу культуры, этнического менталитета, интерпретирующего понятия в рамках определенной мировоззренческой концепции, где специфика концепта как раз и определяется числом культурно значимых обыденных представлений – обиходных концепций, разделяемых членами какого-либо языкового социума (Воркачев 2002: 69).

Материалом для исследования паремиологического представления концепта дружбы послужили словари пословиц и поговорок (Даль 1987, Михельсон 1997, Аникин 1988, Зимин и Спирин 1996) в русском языке и (Fergusson 1983, Apperson 1993, Дубровин 1993, Кусковская 1987) в английском языке.

Словари В. И. Даля и В. И. Зимина и А. С. Спирина насчитывают соответственно по 180 и 140 паремиологических реализаций концепта дружбы в русском языке, из которых только половину, видимо, можно отнести к ядру данной концептосферы. Остальные занимают периферийное положение. В сборниках М.И. Михельсона и В.П. Аникина представлено соответственно по 25 и 39 пословиц о дружбе. В английской лексикографии представлено 64 пословичных выражения в словаре G. L. Apperson, 88 – в R. Fergusson. В словарях пословиц М. И. Дубровина и С. Ф. Кусковской содержится соответственно 12 и 24 паремий.

В ходе исследования выяснилось, что паремиологический фонд обоих языков содержит общий пласт универсализмов – пословичных выражений, семантическая и синтаксическая структура которых полностью или частично совпадает – этимологически представляющих собой взаимные кальки, заимствования из классических языков, библейских текстов и т. д.: «Больше той любви не бывает, как друг за друга умирает» – Greater love hath no man than this, that a man lay down his life for his friends; «Лучше честный враг, чем коварный друг» – Better an open enemy than a false friend.

Самый многочисленный пласт пословичных выражений в обоих языках составляют паремии, имеющие общую семантическую структуру, но отличающиеся в плане выражения, так называемые семантические синонимы. Причем системность или кластерность – соотношение с другими своими семантическими синонимами, являющимися вариантами в плане выражения – здесь рассматривается как моноязычное явление, так и межъязыковое.

Анализ семантической структуры таких межъязыковых синонимов привел к выявлению ряда общих для обоих языков семантических признаков дружбы. Из общего количества (200) исследованных русских пословиц и поговорок, относящихся к ядру концептосферы и примерно такого же числа (188) английских пословичных выражений соответственно 13 и 10 представляют собой «обыденное» толкование/понимание друга/дружбы отправляющее к другу- помощнику и соратнику: «Отец – сокровище (наставник), брат – опора, а друг – и то и другое»; «Жить заодно, делиться пополам»; A friend in need is a friend indeed; Among friends all things are common; A good friend is my nearest relation. Очевидно, что русские пословицы в большей степени отражают идею взаимопомощи, взаимопонимания (в английских паремиях помощи и понимания), общей доли, единения во всем. Однако здесь от друга ждут не только, что он будет «опорой», но и «наставником», «советником»; от друга ожидают, что он будет говорить всю правду в лицо, какой бы горькой она не была («Не тот друг, кто медом мажет, а тот, кто правду скажет»; «Не тот друг, кто потакает, а тот, кто на ум наставляет»); тогда как в английских паремиях в отношениях прослеживается больше независимости, личной свободы. Ожидается, что друг будет всегда отзываться о субъекте хорошо (He is a good friend that speaks well of us behind our backs), хотя в то же время выводится идея фальши в сладких речах (All are not friends that speak us fair).

Наиболее многочисленны паремии, в семантике которых на первый план выведен ценностный компонент семантики концепта дружбы. Примечательно, что в обоих языках это достигается в большинстве случаев путем сравнения: «Хороший друг лучше ста родственников»; «Верному другу цены нет»; / A friend in court is better than a penny in purse; A true friend is the best possession. Очевидно, что в русских пословицах в большей степени разработана линия родственных связей с референцией на братство, родню, повсеместно встречается идея сравнения друга с братом, чего нельзя сказать об английских единицах.

Следующий семантический признак отправляет нас к монетарно-фелицитарной концепции дружбы с импликацией на фальшивость, более того, опасность таких отношений. Согласно данной концепции друзей бывает много только у богатых, «счастливых» людей, а бедным да «несчастным» приходится нести свою ношу самим: «На обеде все соседи, а пришла беда, они прочь как вода»; «Друзья – до черного дня» – Poverty parts fellowship; In time of prosperity, friends will be plenty; in time of adversity, not one amongst twenty; Rich folk have many friends.

Также не сложно вычленить в обоих языках прагматическую концепцию, соотносящую понятия дружбы и дела, где последние могут быть добрыми соседями, пока не затрагиваются их интересы: «На службе нет дружбы»; «Дружба дружбой, а денежки сами по себе»; «Дружба дружбой, а служба службой»; «Будь друг, да без убытку» – Short (even) reckoning makes long friends; A hedge between keeps friendship green.

Ряд пословиц реализуют причинно-следственные аспекты потери дружбы, вследствие ее хрупкости и уязвимости. Они предостерегают нас от необдуманных поступков, слов, наносящих непоправимый ущерб: «Дружба – как стекло, сломаешь – не починишь (разобьешь – не склеишь)» – A broken friendship may be soldered, but will never be sound. Этот компонент семантической парадигмы концепта дружбы в большей мере вычленяется в английском языке.

Следующая паремиологическая группа отправляет к семантическому признаку опасности дружбы, который вербализуется в основном через лексемы «враг», «друг», «дружба», «недружба» в русском языке и «friend», «enemy» и «foe» в английском: «Неверный друг опаснее врага»; «Не бойся врага умного, бойся друга глупого» – Better an open enemy than a false friend; False friends are worse than open enemies.

Целый ряд пословиц посвящен концептуально значимым представлениям о настоящей, проверенной, «старой» дружбе, противопоставляя ее короткой: «Старый друг лучше новых двух»; «Одежда лучше новая, а друг – старый»; Friendship, the older it grows, the stronger it is; Old friends and old wine and old gold are the best. И, конечно, отправляют к верификационным аспектам дружбы, проверить которую можно только временем.

И, наконец, третий, не менее многочисленный, пласт включает в себя так называемые паремии-эндемики – этноспецифические образования, не имеющие семантических эквивалентов в языке сравнения.

В русском паремиологическом фонде можно выделить следующие национально-специфичные семантические признаки:

Довольно обширная группа пословиц и поговорок апеллирует к двусторонней идее «равнозначности» vs «неравнозначности» в дружбе. В основном здесь постулируется положение о том, что разных по своей природе, характеру, общественному положению людей мало, что может объединять. И наоборот, чем больше у людей общего, тем ближе они друг к другу. Словарь Даля приводит около 40 таких паремий из 180 единиц общего количества: «Черт попу не товарищ»; «Медведь корове не брат»; «Вяжись лычко с лычком, ремешок с ремешком»; «Душа душу и знает»; «Свой своему поневоле друг». Лексический состав таких пословиц, зачастую являющихся анахронизмами, содержит этноспецифичные понятия «черта», «беса», «лаптя» и «лыка», «хлеба-соли», «правды-матки» и др.

Национальной маркированностью обладают также пословицы, которые в своей семантике отправляют к понятию «друга в кавычках». Негативная коннотация, определяющая экспрессивно-оценочный оттенок таких единиц, достигается с помощью иронии. Такие выражения являются замечательной демонстрацией наличия национально-специфичного чувства юмора: «Его милее нет, когда он уйдет»; «Мы с тобой, что рыба с водой: я на лед, а ты под лед»; «Такие друзья, что схватятся, так и колом не разворотишь»; «И ты мне друг, и я тебе друг, да не оба вдруг»; «Так друга любит, что для него последний кусок хлеба сам съест».

В составе семантической структуры английских паремий можно вычленить уникальные компоненты, позволяющие определить национально-специфическую семантику концепта дружбы в английском языке. В основном они касаются праксеологических аспектов дружбы, направленных на ее нахождение и сохранение: Friendship increases in visiting friends, but in visiting them seldom; Little intermeddling makes good friends; Friends are like fiddle-strings, they mustn't be screwed too tight. Единично представлен семантический признак рефлексии (No man has a worse friend than he brings with him from home).

Хотя при сопоставлении обнаружилось много общего в паремиологическом фонде исследуемой концептосферы обоих языков, все-таки сохраняется достаточно много расхождений, особенно в лексическом составе. Это объясняется тем, что русские и английские пословицы складывались в различных исторических условиях, отражая общественно-экономический уклад и условия развития, не совпадающие у двух народов. Расхождения касаются и используемых образов, и самих сентенций.

Сопоставление семантики русских и английских паремиологических единиц показало, что наряду с общими признаками, присущими обоим языкам, содержатся и уникальные, отправляющие к национальной специфике концепта дружбы. Они касаются в основном присущего английским пословицам семантического компонента «личной свободы», прослеживающегося в общих универсальных концепциях, а также праксеологических аспектов дружбы, относящихся к ее завоеванию и поддержанию.

Анализируя понятие «дружба», нельзя обойти стороной поэтическое наследие национальных культур. Для данного анализа были взяты произведения русской, а для англоязычного сознания – английской и американской поэзии 16-20 веков. В дальнейшем последняя для удобства будет именоваться английской – по названию языка, а не культуры.

Прежде всего, следует отметить неравномерное, как представляется, наполнение материала исследования строфами, отправляющими к концепту «дружба/friendship» в соответствующих языках. Определение по возможности точного соотношения не является целью данной работы. Однако нельзя не заметить, даже без проведения соответствующего количественного анализа, что в русской поэзии содержится намного большее количество упоминаний о дружбе, друзьях, включая широко распространенные обращения типа: «Милый друг», «Друзья!» и т. д., чем в английской. Так, в русском материале удалось выбрать 130 моментов, тогда как в английской поэзии – всего лишь 60.

Напомню, что основными концепциеобразующими признаками в философии этики являются, как представляется, следующие: добродетель в стоической концепции, счастье в фелицитарной, польза в концепции разумного эгоизма и удовольствие в гедонистической концепции. Здесь некоторое затруднение представляет последняя, так как ее признак можно трактовать по-разному и в зависимости включать как добродетель в первую концепцию или как эгоистическое проявление – получение удовольствия от общения с другом, на самом деле, есть такая же корысть – в концепцию разумного эгоизма. Однако можно рассматривать и обособленно.

Проведенный лингвокультурологический анализ поэтических текстов показал похожую структуру понятийной компоненты данного концепта. Как в русских, так и английских источниках выделяется два прямо противоположных воззрения на дружбу, что, в общем-то, соответствует философским размышлениям в целом. С одной стороны, дружбу воспевают, подчеркивая добродетельность таких отношений, с другой – поэты, как бы развенчивая миф о ее святости, показывают их цинизм. Учитывая этот факт, можно с уверенностью сказать, что в поэтических дискурсах обеих культур на первый план выходят два основных семантических концепциеобразующих признака: добродетельность дружбы в стоической концепции (где дружба есть не что иное как вереница обоюдных сознательных актов бескорыстного благодеяния другому (другу), покоящихся на свободе воли) и ее порочность в нигилистической (ставящей под сомнение или вообще отрицающей истинную дружбу) концепции. Однако структурные различия все-таки имеются как в качественном, так и количественном соотношении представленных признаков, категоризации и иерархизации их субпризнаков – семантических единиц, на которые разлагается признак в семантике лингвоконцепта, тем самым являющих собой элементарную единицу смысла.

Как кажется, в русском поэтическом дискурсе первое место в количественном отношении занимают языковые реализации концепта, отправляющие к стоической концепции, тогда как в английской поэзии относительно больше ссылок на порочность дружбы, хотя это расхождение может приниматься во внимание условно, т. к. в английском поэтическом дискурсе дружбе уделяется много меньше внимания, чем в русской поэзии. Рассматривая в русском языке примеры вербализаций концепциеобразующих семантических признаков добродетельности (заботливости, любви, тепла, единения), нельзя не отметить как наиболее частотные случаи в функции обращения: «Скажи, любезный друг, какая прибыль в том, / Что часто я тружусь день целый над стихом?» (Пушкин); «А вы, друзья, как ни садитесь, / Все в музыканты не годитесь» (Крылов).

В английской поэзии также имеются примеры обращения, но, как показывает исследование, в меньшем количестве: Life, friends, is boring. We must not say so… (Berryman).

В английском контексте многие субпризнаки русского варианта концепта дружбы отсутствуют, как то семы «сопричастности»: сочувствия, сострадания, соединения. Однако есть семы отстраненности, дистанцированности, дифференциации себя. Меньшая душевность и прохладность в чувствах выражены в отсутствии определений (Ср. рус.: любезный друг, милый друг, друг почтенный, миленький дружочек, друг сердечный, мой юный друг, друг добрый мой, мой друг единственный; англ.: my friends, friends, friend). Нужно сказать, что русские поэты (особенно романтики) намного чаще обращаются напрямую к другу (во втором лице), чем их английские и американские товарищи по цеху, которым в большей степени свойственны разговоры о дружбе и друзьях опосредовано (в третьем лице).

Итак, по представленности признаков в русской поэтическом сознании на первом месте находится, бесспорно, добродетельность со всеми семантическими субпризнаками. Критерием отбора в эту группу послужили примеры, эксплицирующие нравственно-прекрасные отношения, в которых человек проявляет себя как добродетельный. Здесь лидирующим является субпризнак единения во всем, слияния, соединения любовью друг к другу, находящий свое воплощение, свою кульминацию в святом союзе чистых душ, доверяющих, исповедующихся друг другу: «Люблю пред милыми друзьями / Свою я душу изливать» (Пушкин); «Друзья мои, прекрасен наш союз! / Он как душа неразделим и вечен – / Неколебим, свободен и беспечен / Срастался он под сенью дружных муз» (Пушкин). Особенно это единение заметно пред лицом опасности, на войне, в воинском братстве, опять же жертвуя собою ради жизни других: «Там друг зовет на битву друга».

Кстати, русские поэты нередко апеллируют к дружбе как к святой, священной. Не без основания можно сказать, что в русском поэтическом сознании дружеские отношения пропитаны духом святости; возможно, поэтому рассматриваются как идеальные, недостижимые: «…Но если ты святую дружбы власть / Употреблял на злобное гоненье» (Пушкин); «О ты, чья дружба мне дороже / Приветов ласковой молвы, / Милее девицы пригожей, / Святее царской головы!» (Языков);

Говоря о дружбе, русские поэты довольно часто отождествляют ее с семьей и домом, с братьями и сестрами, чего практически нельзя найти у английских авторов: «Про отчий дом и кровных и друзей» (Хомяков); «Парня встретила славная / Фронтовая семья, / Всюду были товарищи, / Всюду были друзья» (Исаковский); «С чего начинается родина? … / С хороших и верных товарищей, / Живущих в соседнем дворе» (Матусовский). Неотделимо от дома, семьи, родных друг включается в тот «святой круг близких» человека, без которых он просто не может жить: «Человеку надо мало: / Чтоб искал и находил. / Чтоб имелись для начала / Друг – один и враг – один» (Рождественский); «Как на свете жить одинокому? / Нет у молодца Друга вернова» (Кольцов).

Этот семантический признак духовного единения друзейподтверждается также примерами горечи расставания с друзьями, «противления» этому при уходе из жизни, когда именно друзья/друзей провожают в последний путь: «О друг мой! меня не могила страшит, / Но только разлука с тобою!» (Якубович); «Взял бы в рай с собой друга верного, / Чтобы было с кем пировать» (Симонов); «Неужель еще придется / Мне оплакивать друзей, / Чье участье сердце грело / На рассвете юных дней?» (Фофанов). Или даже примеры из нигилистической концепции, свидетельствующие о присутствии «друзей» на похоронах: «Для похорон друзья сберутся ли уныло, / Напьются ли они на тех похоронах…» (Апухтин). Иначе говоря, концепция «друга у смертного одра» в обыденном сознании русского человека, можно сказать, аксиоматична.

Примеры манифестации семантического признака единения духовного, слияния, растворения себя в друге в английской поэзии найти почти не удалось. Возможно, это связано с психологией английского языкового носителя, для которого неприемлемо препарирование своей души перед ближним; акт душевного излияния является слабостью. В связи с этим частотны примеры вербализации эгоцентризма, ухода внутрь себя: My own thoughts / Are my companions, my designs and labors / And aspirations are my only friends (Longfellow). Также, в случаях референции к уходу из жизни субъекта для английского поэтического сознания отличительным семантическим признаком дружбы является дистанцированность, отрыв, одиночество если хотите: Not a friend …greet / My poor corpse, where my bones shall be thrown: / A thousand, thousand sighs to save (Shakespeare); On the bare earth expos’d he lies, / With not a friend to close his eyes (Dryden); So shalt thou rest, and what if thou withdraw / In silence from the living, and no friend / Take note of thy departure? (Bryant)

Другим ключевым концепциеобразующим семантическим субпризнаком в русском контексте является идея любви-φ ι λ ί α, покоящейся на взаимности, доверии, заботе, стремлении к добродетели и совершенству (см.: СПЭ 1983: 242): «Люблю я многое, конечно, / Люблю с друзьями я шутить, / Люблю любить я их сердечно» (Пушкин); «Ты нас любил, ты дружеству был верен» (Некрасов); «До свиданья, друг мой, до свиданья. / Милый мой, ты у меня в груди» (Есенин).

Если в русском поэтическом сознании дружба и любовь взаимодополняют друг друга, являясь неотъемлемыми частями единого целого, гармоничным слиянием, то у английских авторов тема любви рассматривается в контрастном отношении с дружбой, противопоставляется ей, превалируя или подчиняясь ей: Love is like the wild rose-briar; / Friendship like the holly-tree. / The holly is dark when the rose-briar blooms, / But which will bloom most constantly? (Brontë).

Следующая, весьма распространенная в русских поэтических текстах, идея самопожертвования, самоотдачи ради друга, ради брата, ради ближнего: «…отдайся всей душою / На служенье братьям, позабудь себя / И иди вперед, светя перед толпою, / Поднимая павших, веря и любя!» (Надсон); «…Со мной пировали друзья / Я с ними последним делился, / И не было дружбы ценней» (Некрасов). В английской поэтике такие примеры есть, но они малочисленны.

Признак добродетельности также содержит в себе субпризнаки добра, всепрощения и всеобщего примирения: «Друзьями старинными встретились мы / Без горечи в сердце, с теплом всепрощенья» (Якубович); «Помню, как ныне, прощенья просил я и плакал, ты ж, друг мой, / Вдвое рыдал моего, и, крепко меня обнимая, / Ты виноватым казался, не я – Вот каков ты душою» (Дельвиг).

К стоической концепции следует также отнести семантический признак смиренья и самоотреченья: «…И что же? / Упрек ли небу скажет дерзкий ум? / К чему упрек? Смиренье в душу вложим / И в ней затворимся – без желчи, если сможем» (Огарев); «О мой милый друг! с тобой / Не хочу высоких званий / И мечты завоеваний не тревожат мой покой» (Давыдов)

Во всех приведенных примерах, как видно, каковы бы ни были ситуации, эксплицируются семы любви, доброжелательности, заботы, сочувствия, сострадания, желания и готовности помочь, выручить, всегда быть рядом и т. д. Даже если это шутка, усмешка, тем не менее вербализуются фоновые смыслы любви, мира, покоя, дружелюбия, добра. Как видно, все выше перечисленные семантические субпризнаки несомненно принадлежат к концепциеобразующему признаку добродетельности.

Дальнейшая категоризация концепциеобразующих признаков концепта дружбы привела к выделению фелицитарной концепции, как в русских, так и английских поэтических источниках, где дружба рассматривается залогом и источником блаженства: «Он видит счастие, блаженство / В кругу друзей своих, родных» (Попугаев); «В этой комнатке счастье былое, / Дружба светлая выросла там» (Огарев); The happy life, be these, I find, / The riches left, not got with pain; / The fruitful ground, the quiet mind; / The equal friend: no grudge, no strife (Howard).

Перейдем теперь к нигилистической концепции дружбы, весьма распространенной с изобилием примеров, где главными концепциеобразующими семантическими признаками являются порочность, недолговечность.

Прежде перечислим субпризнаки, которые удалось найти в дискурсах обоих языков. Это, во-первых, коварство друзей лицемерных, фальшивых, предающих, прототипическим образом которых является, как представляется, библейский Иуда Искариот. Такие «друзья» – на самом деле враги: «Но нам не удалось рассеять ночь и тьму: / Друзья нас продали с улыбкой фарисея, / Враги – безжалостно нас бросили в тюрьму» (Надсон); «Сквозь жалкое предательство друзей» (Бергольц); «И друг любимый на меня / Наточит нож за голенище» (Есенин); An open foe may prove a curse, / But a pretended friend is worse (Gay); Thus much for thy assurance know; / a hollow friend is but a hellish foe (Breton).

На втором месте можно поместить признаки ненадежности и недолговечности дружбы, в основном, не проверенной временем и испытаниями: «Не поверяй друзьям минутным / Печаль осмеянной любви / Им все равно. Они от счастья / Не отрекутся своего, / Их равнодушное участье – / Больней несчастья самого!» (Фофанов); «Я-то знаю, кто вы такие, – / бережете сердца свои… / Дорогие мои, дорогие, / ненадежные вы мои» (Берггольц) // The friends thou hast, and their adoption tried, / Grapple them to thy soul with hoops of steel, / But do not dull thy palm with entertainment / Of each new-hatched unfledged comrade (Shakespeare).

Среди поэтических излияний можно также найти сомнения авторов в реальности таких отношений и, возможно, их иная трактовка: «Что дружба? Легкий пыл похмелья, / Обиды вольный разговор, / Обмен тщеславия, безделья / Иль покровительства позор» (Пушкин). Такие воззрения субъекта на объект исследования следует отнести к этической концепции разумного эгоизма, где филические отношения есть не что иное, как средство удовлетворения своих потребностей. Нельзя не согласиться, что такая трактовка является характеристикой не дружбы, но субъекта, тем самым, определяя отношения в которые он вступает, следовательно, является субъективной, впрочем, как и антонимическая ей добродетельная.

Весьма распространенным характерным признаком для русского языкового поэтического сознания является тема единения с другом в определенных условиях хлебосольства, гостеприимства, при совместном застолье. Такой сценарий часто бросает тень на этику дружбы, вынуждая интерпретировать ее семантические признаки в рамках нигилистической концепции: «У тебя ли нет / Про запас казны, / Для друзей стола, / Меча недругу?» (Никитин); «Мы на пир наш друзей и подруг созовем» (Надсон).

Итак, в заключении следует отметить, что концепт дружбы, имея универсальный базовый слой (или ядро), все-таки отличается в исследуемых лингвокультурных пространствах русского и английского языков. Как выяснилось в результате его семантического анализа на материале поэтического дискурса, данный концепт является основополагающим для языкового сознания русского человека и находится, соответственно, где-то в центре графически обозначенной присущей ему языковой картины мира (количество референций в русских текстах относительно больше числа представленных примеров английской поэзии). Что, впрочем, подтверждается данными других ученых (Уфимцева 1996: 160).

По набору концепциеобразующих признаков также есть некоторые отличия, как то: в русском более широко представлен признак добродетельности, главными субпризнаками которого являются единение субъектов, святость объекта, самопожертвование, хотя не менее редки случаи критической интерпретации; в английском – четко прослеживается некая прохладность, дистанцированность английской языковой личности по отношению к другу, «без которого, в принципе, можно прожить». Особенными отличительными признаками семантического поля данного концепта в русском поэтическом сознании выступают открытость и гостеприимство русской души, готовность разделить свою радость за столом и общей чашей, некая трогательная доверчивость ребенка, не знающего порока, в то время как англоговорящая языковая личность склонна более сдержанно и более критически относиться к такому роду человеческих отношений.