Й километр - Павлово-Посад

- П редседатель у нас был... Лоэнгрин его звали,

строгий такой... И весь в чирьях... И каждый вечер на моторной

лодке катался. Сядет в лодку и по речке плывет... Плывет и

чирья из себя выдавливает...

Из глаз рассказчика вытекала влага, и он был взволнован:

- А покатается он на лодке... Придет к себе в правление,

ляжет на пол... Тут уже к нему не подступись - молчит и молчит.

А если скажешь ему слово поперек - отвернется он в угол и

заплачет... Стоит и плачет, пысает на пол, как маленький...

Дедушка вдруг умолк. Губы его искривились, синий нос его

вспыхнул и погас. Он плакал! Плакал, как женщина, охватив

руками голову, плечи его так и ходили ходуном, ходили, как

волны...

- Ну, и все, что ли, Митрич?

Вагон содрогнулся от хохота. Все смеялись, безобразно и

радостно. А внучек даже весь задергался, снизу вверх, чтобы

слева направо не прыснуть себе в щиколотку. Черноусый сердился:

- Да где же тут Тургенев? Мы же договорились: как у Ивана

Тургенева! А тут черт знает что такое! Какой-то весь в чирьях!

Да еще вдобавок " пысает"!

- Да ведь он, наверно, кинокартину пересказывал! - брякнул

кто-то со стороны. - Кинокартину " Председатель"!

- Какая там, к черту, кинокартина!..

А я сидел и понимал старого Митрича, понимал его слезы:

ему просто все и всех было жалко: жалко председателя за то, что

ему дали такую позорную кличку, и стенку, которую он обмочил, и

лодку, и чирьи - все жалко. Первая любовь или последняя жалость

- какая разница? Бог, умирая на кресте, заповедовал нам

жалость, а зубоскальство он нам не заповедовал. Жалость и

любовь к миру - едины. Любовь ко всякой персти, ко всякому

чреву. И ко плоду всякого чрева - жалость.

- Давай, папаша, - сказал я ему, - давай я угощу тебя, ты

заслужил! Ты хорошо рассказал про любовь!.. И все, и все

давайте выпьем! За орловского дворянина Ивана Тургенева,

гражданина прекрасной Франции!

- Давайте! За орловского дворянина!..

Снова началось то же бульканье и тот же звон, потом опять

шелестенье и чмоканье. Этюд до диез минор, сочинение Ференца

Листа, исполняется " на бис"...

Никто сразу и не заметил, как у входа в наше " купе"

(назовем его " купе") выросла фигура женщины в коричневом

берете, в жакетке и с черными усиками. Она вся была пьяна,

снизу доверху, и берет у нее разъезжался.

- Я тоже хочу Тургенева и выпить, - проговорила она всею

утробою.

Замешательство длилось не больше двух мгновений.

- Аппетитная приходит во время еды, - съязвил декабрист.

Все засмеялись.

- Чего тут смеяться, - сказал дедушка. - баба как баба,

хорошая, мяконькая...

- Таких хороших баб, - мрачно отозвался черноусый и снял

берет, - таких хороших баб надо в Крым отправлять, чтоб их там

волки-медведи кушали...

- Ну почему, почему! - я запротестовал и засуетился. -

Пусть сядет! Пусть чего-нибудь да расскажет! - " читали

Тургенева, читали Максима Горького, а толку с вас!.." я

потеснился. Я усадил ее и налил ей полстакана " тети Клавы".

Она выпила и, вместо благодарности, приподняла с головы

свой берет: " вот это - видите? " и показала всем свой шрам

повыше уха. А потом торжественно помолчала - и снова протянула

мне стакан: " плесни еще, молодой человек, а не то я упаду в

обморок".

Я налил ей еще полстакана.