Дрезна - 85-й километр

- Д а что же тут такого поразительного! И какие еще

границы?! Граница нужна для того, чтобы не перепутать нации. У

нас, например, стоит пограничник и твердо знает, что граница

эта - не фикция и не эмблема, потому что по одну сторону

границы говорят на русском и больше пьют, а по другую - меньше

пьют и говорят на нерусском...

А там? Какие там могут быть границы, если все одинаково

пьют и говорят не по-русски! Там, может быть, и рады бы

куда-нибудь поставить пограничника, да просто некуда поставить.

Вот и шляются там пограничники без всякого дела, тоскуют и

просят прикурить... Так что там на этот счет совершенно

свободно... Хочешь ты, например, остановиться в Эболи -

пожалуйста, останавливайся в Эболи. Хочешь идти в Каноссу -

никто тебе не мешает, иди в Каноссу. Хочешь перейти Рубикон

- переходи.

Так что ничего удивительного... В двенадцать ноль-ноль по

Гринвичу я уже был представлен директору Британского музея,

фамилия у него какая-то звучная и дурацкая, вроде сэр Комби

Корм: " чего вы от нас хотите? " - спросил директор Британского

музея. " Я хочу у вас ангажироваться. Вернее, чтобы вы меня

ангажировали, вот чего я хочу..."

" Это в таких штанах чтобы я стал вас ангажировать? " -

сказал директор Британского музея. " Это в каких же таких

штанах? " - переспросил я его со скрытой досадой. А он, как

будто не расслышал, стал передо мной на карачки и принялся

обнюхивать мои носки. Обнюхав, встал, поморщился, сплюнул, а

потом спросил: " это в таких-то носках чтобы я вас ангажировал? "

- " В каких же это носках?! - заговорил я, уже досады не

скрывая, - в каких же это носках? Вот те носки, которые я

таскал на родине, те действительно пахли, да. Но я перед

отъездом их сменил, потому что в человеке все должно быть

прекрасно: и душа, и мысли, и...

А он не захотел и слушать. Пошел в палату лордов и там

сказал: " Лорды! Вот тут у меня за дверью стоит один подонок. Он

из снежной России, но вроде не очень пьяный. Что мне с ним

делать, с этим горемыкой? Ангажировать это чучело? Или не

давать этому пугалу никакого ангажемента? " А лорды рассмотрели

меня в монокли и говорят: " а ты попробуй, Уильям! Попробуй,

выставь его для обозрения! Этот пыльный мудак впишется в любой

интерьер! " Тут слово взяла королева Британии. Она подняла руку

и крикнула:

- Контролеры! Контролеры!.. - загремело по всему вагону,

загремело и взорвалось: " Контролеры! "

Мой рассказ оборвался в наинтереснейшем месте. Но не

только рассказ оборвался: и пьяная полудрема черноусого, и сон

декабриста - все было прервано на полпути. Старый митрич

очнулся весь в слезах, а молодой ослепил всех своей свистящей

зевотой, переходящей в смех и дефекацию. Одна только женщина

сложной судьбы, прикрыв беретом выбитые зубы, спала, как

фата-моргана...

Собственно говоря, на петушинской ветке контролеров никто

не боится, потому что все без билета. Если какой-нибудь

отщепенец спьяну и купит билет, так ему, конечно, неудобно,

когда идут контролеры: когда к нему подходят за билетом, он не

смотрит ни на кого - ни на ревизора, ни на публику, как будто

хочет провалиться сквозь землю. А ревизор рассматривает его

билет как-то брезгливо, а на него самого глядит уничтожающе,

как на гадину. А публика, публика смотрит на " зайца" большими,

красивыми глазами, как бы говоря: глаза опустил, мудозвон!

Совесть заела, жидовская морда! - а в глаза ревизору глядят еще

решительней: вот мы какие - и можешь ли ты осудить нас? Подходи

к нам, Семеныч, мы тебя не обидим...

До того, как Семеныч стал старшим ревизором, все выглядело

иначе: в те дни безбилетников, как индусов, сгоняли в

резервации и лупили по головам Ефроном и Брокгаузом, а потом

штрафовали и выплескивали из вагона. В те дни, смываясь от

контролера, они бежали сквозь вагоны паническими стадами,

увлекая с собой даже тех, кто с билетом. Однажды, на моих

глазах, два маленьких мальчика, поддавшись всеобщей панике,

побежали вместе со стадом и были насмерть раздавлены - так и

остались лежать в проходе, в посиневших руках сжимая свои

билеты...

Старший ревизор Семеныч все изменил; он упразднил всякие

штрафы и резервации. Он делал проще: он брал с безбилетников по

грамму за километр. По всей России шоферня берет с " грачей" за

километр по копейке, а Семеныч брал в полтора раза дешевле: по

грамму за километр. Если, например, ты едешь из Чухлинки в

Усад, расстояние девяносто километров, - ты наливаешь Семенычу

девяносто грамм и дальше едешь совершенно спокойно, развалясь

на лавочке, как негоциант...

Итак, нововведение Семеныча укрепляло связь ревизора с

широкою массою, удешевляло эту связь, упрощало и

гуманизировало... И в том всеобщем трепете, который вызывает

крик " контролеры! " - нет никакого страха. В этом трепете одно

лишь предвосхищение..

Семеныч вошел в вагон, плотоядно улыбаясь. Он уже едва

держался на ногах, он доезжал обычно только до Орехово-Зуево, а

в Орехово-Зуеве выскакивал и шел в свою контору, набравшись до

блевотины...

- Это ты опять, Митрич? Опять в Орехово? Кататься на

карусели? С вас обоих сто восемьдесят. А это ты, черноусый?

Салтыковская - Орехово-Зуево? Семьдесят два грамма. Разбудите

эту блядь и спросите, сколько с нее причитается. А ты,

коверкот, куда и откуда? Серп и Молот

- Покров? Сто пять, будьте любезны. Все меньше становится

" зайцев". Когда-то это вызывало " гнев и возмущение", а теперь

же вызывает " законную гордость".. А ты, Веня?..

И Семеныч всего меня кровожадно обдал перегаром:

- А ты, Веня? Как всегда: Москва - Петушки?..