Орехово-Зуево - Крутое

... а из кустов жасмина выходит заспанный Тихонов и

щурится, от меня и от солнца.

- Что здесь делаешь, Тихонов?

- Я отрабатываю тезисы. Все давно готово к выступлению,

кроме тезисов. А вот теперь и тезисы готовы...

- Значит, ты считаешь, что ситуация назрела?

- А кто ее знает! Я, как немножко выпью, мне кажется, что

назрела; а как хмель проходит - нет, думаю, еще не назрела,

рано еще браться за оружие...

- А ты выпей можжевеловой, Вадя...

Тихонов выпил можжевеловой, крякнул и загрустил.

- Ну как? Назрела ситуация?

- Погоди, сейчас назреет...

- Когда же выступать? Завтра?

- А кто его знает! Я, как выпью немножко, мне кажется, что

хоть сегодня выступай, что и вчера было не рано выступать. А

как начинает проходить - нет, думаю, и вчера было рано, и

послезавтра еще не поздно.

- А ты выпей еще, Вадимчик, выпей еще можжевеловой...

Вадимчик выпил и опять загрустил.

- Ну как? Ты считаешь: пора?..

- Пора... - не забывай пароль. И всем скажи, чтоб не

забывали: завтра утром, между деревней Тартино и деревней

Елисейково, у скотного двора, в девять ноль-ноль по Гринвичу...

- До свидания, товарищ. Постарайся уснуть в эту ночь...

- Постараюсь уснуть, до свидания, товарищ...

Тут я сразу должен оговориться, перед лицом совести всего

человечества я должен сказать: я с самого начала был

противником этой авантюры, бесплодной, как смоковница

(прекрасно сказано: " Бесплодной, как смоковница"). Я с самого

начала говорил, что революция достигает чего-нибудь нужного,

если совершается в сердцах, а не на стогнах. Но уж раз начали

без меня - я не мог быть в стороне от тех, кто начал. Я мог бы,

во всяком случае предотвратить излишнее ожесточение сердец и

ослабить кровопролитие...

В девятом часу по Гринвичу, в траве у скотного двора, мы

сидели и ждали. Каждому, кто подходил, мы говорили: " Садись,

товарищ, с нами - в ногах правды нет", и каждый оставался

стоять, бряцая оружием и повторяя условную фразу из Антонио

Сальери: " Но правды нет и выше". Шаловлив был этот пароль и

двусмыслен, но нам было не до этого: приближалось девять

ноль-ноль по Гринвичу...

С чего все началось? Все началось с того, что Тихонов

прибил к воротам елисейковского сельсовета свои четырнадцать

тезисов. Вернее, не прибил их к воротам, а написал на заборе

мелом, и это скорее были слова, а не тезисы, четкие, лапидарные

слова, а не тезисы, и было их всего два, а не четырнадцать, -

но, как бы то ни было, с этого все началось.

Двумя колоннами, со штандартами в руках, мы вышли - одна

колонна на Елисейково, другая - на Тартино. И шли

беспрепятственно вплоть до заката: убитых не было ни с одной

стороны, раненых тоже не было, пленных был только один - бывший

председатель ларионовского сельсовета, на склоне лет

разжалованный за пьянку и врожденное слабоумие. Елисейково было

повержено, Черкасово валялось у нас в ногах, Неугодово и Пекша

молили о пощаде. Все жизненные центры петушинского уезда - от

магазина в Поломах, до андреевского склада сельпо - все заняты

были силами восставших...

А после захода солнца деревня Черкасово была провозглашена

столицей, туда же был доставлен пленный, и там же

сымпровизировали съезд победителей. Все выступавшие были в

лоскут пьяны, все мололи одно и то же: Максимилиан Робеспьер,

Оливер Кромвель, Соня Перовская, Вера Засулич, карательные

отряды из Петушков, война с Норвегией, и опять Соня Перовская и

Вера Засулич...

С места кричали: " А где это такая - Норвегия? " " А кто ее

знает, где! - отвечали с другого места. - у черта на куличках,

у бороды на клине! " " Да где бы она ни была, - унимал я шум, -

без интервенции нам не обойтись. Чтобы восстановить хозяйство,

разрушенное войной, надо сначала его разрушить, а для этого

нужна гражданская или хоть какая-нибудь война, нужно как

минимум двенадцать фронтов".. " Белополяки нужны! " - кричал

закосевший Тихонов. " о, идиот! - прерывал его я, - вечно ты

ляпнешь! Ты блестящий теоретик, Вадим, твои тезисы мы прибили к

нашим сердцам, - но как доходит до дела, ты говно-говном! Ну

зачем тебе, дураку, белополяки? ".. " Да разве я спорю! -

сдавался Тихонов. - Как будто они мне больше нужны, чем вам!

Норвегия так Норвегия..."

Впопыхах и в азарте все как-то забыли, что та уже двадцать

лет состоит в НАТО, и Владик Ц-ский уже бежал на ларионовский

почтамт с пачкой открыток и писем. Одно письмо было адресовано

королю Норвегии Улафу, с объявлением войны и уведомлением о

вручении. Другое письмо - вернее даже не письмо, а чистый лист,

запечатанный в конверте, - было отправлено генералу Франко:

пусть он увидит в этом грозящий перст, старая шпала, пусть

побелеет, как этот лист, одряхлевший разъебай-каудильо!.. От

премьера Британской империи Гарольда Вильсона мы потребовали

совсем немногого: убери, премьер, свою дурацкую канонерку из

залива Акаба, а дальше поступай по произволению... И наконец,

четвертое письмо - Владиславу Гомулке, мы писали ему: ты,

Владислав Гомулка, имеешь полное и неотъемлемое право на

польский коридор, а вот Юзеф Циранкевич не имеет на польский

коридор никакого права...

И послали четыре открытки: Абба Эбану, Моше Даяну,

генералу Сухарто и Александру Дубчеку. Все четыре открытки были

очень красивые, с виньеточками и желудями. Пусть, мол,

порадуются ребята, может они нас, губошлепы, признают за это

субъектами международного права...

Никто в эту ночь не спал. Всех захватил энтузиазм, все

глядели в небо, ждали норвежских бомб, открытия магазинов и

интервенции, и воображали себе, как будет рад Владислав Гомулка

и как будет рвать на себе волосы Юзеф Циранкович...

Не спал и пленный, бывший предсельсовета Анатолий Иваныч,

он выл из своего сарая, как тоскующий пес:

- Ребята!.. Значит, завтра утром никто мне и выпить не

поднесет?..

- Эва, чего захотел! Скажи хоть спасибо, что будем кормить

тебя в соответствии с женевской конвенцией!..

- А чего это такое?..

- Узнаешь, чего это такое! То есть, ноги еще будешь

таскать, Иваныч, а уж на блядки не потянет!..