Усад - 105-й километр

Я остался на площадке, в полном одиночестве и

полном недоумении. Это было даже не совсем недоумение, это была

все та же тревога, переходящая в горечь. В конце концов, черт с

ним, пусть " милая странница", пусть " старший лейтенант", - но

почему за окном темно, скажите мне, пожалуйста? Почему за окном

чернота, если поезд вышел утром и прошел ровно сто

километров?.. Почему?..

Я припал головой к окошку - о, какая чернота! И что там в

этой черноте - дождь или снег? Или просто я сквозь слезы гляжу

в эту тьму? Боже.

- А! Это ты! - кто-то сказал у меня за спиной таким

приятным голосом, таким злорадным, что я даже поворачиваться не

стал. Я сразу понял, кто стоит у меня за спиной. " Искушать

сейчас начнет, тупая морда! Нашел же ведь время искушать! "

- Так это ты, Ерофеев? - спросил сатана.

- Конечно, я. Кто же еще?

- Тяжело тебе, Ерофеев?

- Конечно, тяжело. Только тебя это не касается. Проходи

себе дальше, не на такого напал.

Я все так и говорил: уткнувшись лбом в окошко тамбура и не

поворачиваясь.

- А раз тяжело, - продолжал сатана, - смири свой порыв.

Смири свой духовный порыв - легче будет.

- Ни за что не смирю.

- Ну и дурак.

- От дурака слышу.

- Ну ладно, ладно... Уж и слова не скажи!.. Ты лучше вот

чего, возьми - и на ходу из электрички выпрыгни. Вдруг да не

разобьешься...

Я сначала подумал, потом ответил:

- Не-е, не буду прыгать, страшно. Обязательно разобьюсь...

И сатана ушел посрамленный.

А я - что же мне оставалось? - я сделал из горлышка шесть

глотков и снова припал к окошку. Чернота все плыла за окном, и

все тревожила. И будила черную мысль. Я стискивал голову, чтобы

отточить эту мысль, но она все никак не оттачивалась, а

растекалась, как пиво по столу. " Не нравится мне эта тьма за

окном, очень не нравится".

Но шесть глотков кубанской уже подходили к сердцу,

тихонько, по одному, подходили к сердцу, и сердце вступило в

единоборство с рассудком...

" Да чем же она тебе не нравится, эта тьма? Тьма есть тьма,

и с этим ничего не поделаешь. Тьма сменяется светом, а свет

сменяется тьмой

- таково мое мнение. Да если она тебе и не нравится - она от

этого быть тьмой не перестанет. Значит, остается один выход:

принять эту тьму. С извечными законами бытия нам, дуракам, не

совладать. Зажав левую ноздрю, мы можем сморкнуться только

правой ноздрей. Ведь правильно? Ну, так и нечего требовать

света за окном, если за окном тьма..."

" Так-то оно так... Но ведь я выехал утром... В восемь

шестнадцать, с Курского вокзала..."

" Да мало ли что утром!.. Теперь, слава богу, осень, дни

короткие: не успеешь очухаться - бах! Опять темно... А ведь до

Петушков ехать о-о-о-о как долго! От Москвы до Петушков о-о-о-о

как долго ехать!.."

" Да чего " о-о-о-о"! Чего ты все " о-о-о-о" да " о-о-о-о"! От

Москвы до Петушков ехать ровно два часа пятнадцать минут. В

прошлую пятницу, например..."

" Ну, что тебе прошлая пятница?! Мало ли что было в прошлую

пятницу! В прошлую пятницу и поезд-то шел почти без остановок.

И вообще раньше поезда быстрее ходили... А теперь, черт знает,

стоит - а зачем стоит? Уж прямо тошно иногда делается: чего он

все стоит и стоит? И так у каждого столба. Кроме Есино..."

Я взглянул за окно и опять нахмурился.

" Да-а... Странно все-таки... Выехали в восемь утра... И

все еще едем..."

Тут уж сердце взорвалось: " А другие-то? Другие-то что:

хуже тебя? Другие - ведь тоже едут и не спрашивают, почему так

долго и почему так темно. Тихонько едут и в окошко смотрят...

Почему ты должен ехать быстрее, чем они? Смешно тебя слушать,

веня, смешно и противно... Какой торопыга! Если ты выпил, веня,

- так будь поскромнее, не думай, что ты умней и лучше

других!.."

Вот это меня уже совсем утешило. Я ушел с площадки снова в

вагон и сел на лавочку, стараясь не глядеть в окошко. Вся

публика в вагоне, человек пять или шесть, дремали вниз головой,

как грудные младенцы... Я чуть было тоже не задремал...

И вдруг - подскочил на месте: " Боже милостивый! Но ведь в

11 утра она должна меня ждать! В 11 утра она уже будет меня

ждать - а на дворе все еще темно... Значит, мне ее придется

ждать до рассвета. Я ведь не знаю, где она живет. Я попадал к

ней двенадцать раз, и все какими-то задворками, и пьяный

вдребодан... Как обидно, что я на тринадцатый раз еду к ней

совершенно трезвый. Из-за этого мне придется ждать когда же,

наконец, рассветет! Когда же взойдет заря моей тринадцатой

пятницы!

Впрочем, стоп! Ведь когда я уезжал из Москвы, заря моей

пятницы уже взошла. Значит - уже сегодня пятница! Почему же так

темно за окном?.."

" Опять! Опять ты со своей темнотой! Далась тебе эта

темнота! "

" Но ведь в прошлую пятницу..."

" Опять со своей прошлой пятницей! Я вижу, Веня, ты весь в

прошлом. Я вижу, ты совсем не хочешь думать о будущем!.."

" Нет, нет, послушай... В прошлую пятницу, ровно в 11 утра,

она стояла на перроне, с косой от затылка до попы... И было

очень светло, я хорошо помню, и косу хорошо помню..."

" Да что " коса"! Ты пойми, дурак, я тебе повторяю: день

убывает, потому что осень. В прошлую пятницу в 11 утра, я не

спорю, было светло. А в эту пятницу, в 11 утра, может уже быть

совершенно темно, хоть глаз коли. Ты знаешь, как сейчас день

убывает? Знаешь? Я вижу, ты ничего не знаешь, только хвалишься,

что все знаешь!.. Тоже мне, сказал " коса"! Да коса-то, может, и

прибывает: она, может, с прошлой пятницы уже ниже попы... А

осенний день наоборот - он уже с гулькин хуй!

Какой же ты все-таки бестолковый, Веня! "

Я не очень сильно ударил себя по щеке, выпил еще три

глотка - и прослезился. Со дна души взамен тревоги поднималась

любовь. Я совсем раскис: " ты обещал ей пурпур и лилии, а везешь

ей триста грамм конфет " василек". И вот - через двадцать минут

ты будешь в Петушках и на залитом солнцем перроне смутишься и

подашь ей этот " василек". А все вокруг станут говорить:

тринадцатый раз подряд мы видим один сплошной " василек". Но мы

ни разу не видели ни лилий, ни пурпура. А она рассмеется и

скажет: "......".

Тут я почти совсем задремал. Я уронил голову себе на плечо

и до Петушков не хотел ее поднимать. Я снова отдался потоку...