Воиново - Усад

Н и одной бомбы на нас не упало и наутро. И тогда,

открывая 3-й пленум, я сказал:

- Сенаторы! Никто в мире, я вижу, не хочет с нами заводить

ни дружбы, ни ссоры. Все отвернулись от нас и затаили дыхание.

А поскольку каратели из Петушков подойдут сюда завтра к вечеру,

а российская у тети Шуры кончится завтра утром, - я беру в свои

руки всю полноту власти; то есть, кто дурак и не понимает, тому

я объясню: я ввожу комендантский час. Мало того - полномочия

президента я объявляю чрезвычайными, и заодно становлюсь

президентом. То есть личностью, стоящей над законом и

пророками...

Никто не возразил. Один только премьер Боря с. При слове

" пророки" вздрогнул, дико на меня посмотрел, и все его верхние

части дико задрожали от мщения...

Через два часа он испустил дух на руках у министра

обороны. Он умер от тоски и чрезмерной склонности к обобщениям.

Других причин вроде бы не было, а вскрывать мы его не

вскрывали, потому что вскрывать было противно. А к вечеру того

же дня все телетайпы мира приняли сообщение: " Смерть наступила

вследствие естественных причин". Чья смерть, сказано не было,

но мир догадывался.

4-й пленум был траурным.

Я выступил и сказал: " Делегаты! Если у меня когда-нибудь

будут дети, я повешу им на стенку портрет прокуратора Иудеи

Понтия Пилата, чтобы дети росли чистоплотными. Прокуратор

Понтий Пилат стоит и умывает руки - вот какой это будет

портрет. Точно так же и я: встаю и умываю руки. Я присоединился

к вам просто с перепою и вопреки всякой очевидности. Я вам

говорил, что надо революционизировать сердце, что надо

возвышать души до усвоения вечных нравственных категорий, - а

все остальное, что вы тут затеяли, все это суета и томление

духа, бесполезнеж и мудянка...

И на что нам рассчитывать, подумайте сами! В общий рынок

нас никто не пустит. Корабли седьмого американского флота сюда

не пройдут, да и просто не захотят..."

Тут уже заорали с мест:

- А ты не отчаивайся, Веня! Не пукай! Нам дадут

бомбардировщики! Б-52 нам дадут!

- Как же, дадут вам Б-52! Держите карман! Прямо смешно вас

слушать, сенаторы!

- Фантомы дадут!

- Ха-ха! Кто это сказал " фантомы"? Еще одно слово о

фантомах, и я лопну от смеха...

Тут Тихонов со своего места сказал:

- Фантомов нам, может быть, и не дадут, - но уж

девальвацию франка точно дадут...

- Дурак ты, Тихонов, как я погляжу! Я не спорю, ты ценный

теоретик, но уж если ляпнешь!.. Да и не в этом дело. Почему

весь петушинский район охвачен пламенем, но никто, никто этого

не замечает, даже в петушинском районе? Короче, я пожимаю

плечами и ухожу с поста президента. Я, как Понтий Пилат: умываю

руки и допиваю перед вами весь наш остаток российской. Да. Я

топчу ногами свои полномочия - и ухожу от вас. В Петушки.

Можете себе вообразить, какая буря поднялась среди

делегатов, особенно когда я стал допивать остаток!..

А когда я стал уходить, когда ушел - какие слова полетели

мне вслед! Тоже можете себе вообразить, я этих слов приводить

вам не буду...

В моем сердце не было раскаяния. Я шел через луговины и

пажити, через заросли шиповника и коровьи стада, мне в поле

кланялись хлеба и улыбались васильки. Но, я повторяю, в сердце

не было раскаяния... Закатилось солнце, а я все шел.

" Царица небесная, как далеко до Петушков! " - сказал я сам

себе. " Иду, иду, а Петушков все нет и нет. Уж и темно повсюду -

где же Петушки? "

" Где же Петушки? " - спросил я, подойдя к чьей-то

освещенной веранде. Откуда она взялась, эта веранда? Может, это

совсем не веранда, а терраса, мезонин или флигель? Я ведь в

этом ничего не понимаю, и вечно путаю.

Я постучался и спросил: " Где же Петушки? Далеко еще до

Петушков? " а мне в ответ - все, кто были на веранде - все

расхохотались, и ничего не сказали. Я обиделся и снова постучал

- ржание на веранде возобновилось. Странно! Мало того - кто-то

ржал у меня за спиной.

Я оглянулся - пассажиры поезда " Москва - Петушки" сидели

по своим местам и грязно улыбались. Вот как? Значит, я все еще

еду?..

" Ничего, Ерофеев, ничего. Пусть смеются, не обращай

внимания. Как сказал Саади, будь прям и прост, как кипарис, и

будь, как пальма, щедр. Не понимаю, причем тут пальма, ну да

ладно, все равно будь, как пальма. У тебя кубанская в кармане

осталась? Осталась. Ну вот, поди на площадку и выпей. Выпей,

чтобы не так тошнило".

Я вышел на площадку, сжатый со всех сторон кольцом

дурацких ухмылок. Тревога поднималась с самого днища моей души,

и невозможно было понять, что это за тревога, и откуда она, и

почему она так невнятна...

- Мы подъезжаем к Усаду, да? - народ толпился у дверей в

ожидании выхода, и к ним-то я и обращал свой вопрос: - мы

подъезжаем к Усаду?

- Ты, чем спьяну задавать глупые вопросы, лучше бы дома

сидел, - ответил какой-то старичок, - дома бы лучше сидел и

уроки готовил. Наверно, еще уроки к завтрему не приготовил,

мама ругаться будет.

А потом добавил:

- От горшка два вершка, а уже рассуждать научился!..

Он что, очумел этот дед? Какая мама? Какие уроки?.. От

какого горшка?.. Да нет, наверно, не дед очумел, а я сам

очумел. Потому что вот и другой старичок, с белым-белым лицом,

стал около меня, снизу вверх посмотрел мне в глаза и сказал:

- Да и вообще: куда тебе ехать? Невеститься тебе уже

поздно, на кладбище рано. Куда тебе ехать, милая странница?..

" Милая странница!!!? "

Я вздрогнул и отошел в другой конец тамбура. Что-то

неладное в мире. Какая-то гниль во всем королевстве и у всех

мозги набекрень. Я на всякий случай тихонько всего себя ощупал:

какая же я после этого " милая странница"? С чего он это взял?

Да и к чему? Можно, конечно, пошутить, но ведь не до такой

степени нелепо!

Я в своем уме, а они все не в своем - или наоборот: они

все в своем, а я один не в своем? Тревога со дна души все

поднималась и поднималась. И когда подъехали к остановке и

дверь растворилась, я не удержался и спросил еще раз, у одного

из выходящих, спросил:

- Это Усад, да?

А он (совсем неожиданно) вытянулся передо мной в струнку и

рявкнул: " Никак нет! " а потом - а потом пожал мне руку,

наклонился и на ухо сказал: " Я вашей доброты никогда не забуду,

товарищ старший лейтенант! "..

И вышел из поезда, смахнув слезу рукавом.