Глава 39. Вопрос доверия. 1 страница

Невилл подходит ко мне сам, когда я сижу в библиотеке за внушительной горой книг. Я замечаю его еще издалека, поскольку большинство студентов начинают сторониться меня с тех самых пор, как расползается слух о том, что я оборотень. После этого вокруг меня неожиданно образуется даже слишком много свободного пространства, чтобы кто-то мог подкрасться ко мне незамеченным. Невилл нерешительно переминается с ноги на ногу, остановившись между библиотечными стеллажами, и явно набирается храбрости, чтобы подойти. Я делаю вид, что ничего не замечаю, не желая облегчать ему задачу.

Когда он все же делает несколько шагов вперед и останавливается возле моего стола, с интересом заглядывая через плечо, я захлопываю книгу и оборачиваюсь.

– Привет, Гарри. Как дела? Что читаешь? – Невилл явно старается, чтобы голос звучал естественно, но прорывающиеся в нем напряжение и вина сводят эти жалкие усилия на нет.

Я зло думаю, что едва ли одного чувства вины достаточно, чтобы возместить весь тот вред, что он нанес Ремусу, когда привлек всеобщее внимание к теме оборотней. Поэтому пожимаю плечами и холодно отвечаю:

– Не могу сказать тебе. Это из Запретной секции, у тебя нет туда доступа. Кто знает, кому ты можешь растрепать о том, что я позволил тебе заглянуть в эти книги?

Между нами повисает неуютное молчание. Через некоторое время Невилл неловко прочищает горло и говорит:

– Прости, что рассказал всем о том, что узнал в Больничном крыле. Я… я и сам не понимаю, как так вышло, честное слово! Просто ляпнул, не подумав.

Я обвожу его внимательным взглядом.

– А теперь вдруг решил извиниться? Ты много дней избегал меня и делал вид, что все так, как и должно быть, а теперь вдруг пришел, чтобы сказать: «Прости, давай забудем»? С чего вдруг? – я качаю головой. – Так не бывает, Невилл.

Он решительно садится за стол напротив меня и говорит, вперившись взглядом в собственные сомкнутые в замок пальцы:

– Хорошо, ты прав, я не случайно рассказал. Я просто злился на тебя. Думал, после того, как я провалил квиддичный матч, ты решил, что я недостаточно хорош, чтобы быть твоим другом, или… Я не знаю что еще, ладно? Ты перестал со мной видеться, что, по-твоему, я должен был думать? Я и понятия не имел, что ты все вечера проводил у Снейпа за зельями.

– Мне казалось, мы вроде как друзья, – спокойно говорю я, стараясь не показать, что его отношение меня задело. – Так значит ты думаешь обо мне? Считаешь, что это для меня в порядке вещей – отказываться от своих друзей лишь потому, что они «недостаточно хороши для меня»?

Невилл пожимает плечами и смотрит на меня неожиданно прямо.

– Откуда мне знать, как должны вести себя друзья? – спрашивает он. – Неужели похоже, чтобы у меня их было много?

– Так не разбрасывайся ими! – резко восклицаю я. – Чего ты теперь хочешь? Чтобы я тоже сделал вид, что ничего особенного не произошло? Чтобы я по-прежнему доверял тебе? Я не могу, Невилл, прости. Хотел бы, но не могу.

Я отворачиваюсь, ожидая, что после этих слов Невилл просто уйдет, но он не собирается сдаваться так просто.

– Все еще можно исправить, – говорит он. – Я понимаю, как тебя тяготят эти слухи и сожалею. Но, может быть, я сумею все исправить, если найду какие-нибудь сведения о том, как можно распознать оборотня, и расскажу об этом всем. Тогда все сразу же поймут, что ты не болен ликантропией, и будут относиться к тебе по-прежнему!

Глаза Невилла пылают странной решимостью, меня же от одной этой идеи бросает в дрожь. Если ученики Хогвартса начнут пристально следить за лунными фазами, желая найти подтверждения слухам обо мне, им не составит никакого труда узнать тайну Ремуса.

– Я запрещаю тебе делать это, – отрывисто говорю я, и Невилл на миг задыхается от удивления, потому что никогда прежде я не говорил с ним столь категорично. – Ты разве не понимаешь? Дело не в том, что обо мне болтают люди – плевать я хотел на слухи. Это вопрос доверия. Если ты действительно все еще хочешь быть моим другом, тебе придется поверить мне на слово. Я не хочу, чтобы ты искал информацию об оборотнях и устраивал мне проверки. Я хочу, чтобы ты доверял мне. Скажи, Невилл, ты ведь веришь, что я не оборотень?

Я выжидающе смотрю на него, не отводя взгляда, усиленно отгоняя от себя мысль, что не совсем честно с ним поступаю. Даже сейчас я говорю о доверии, хотя с самого начала знал, что не смог бы открыть ему свои тайны, не смог бы довериться по-настоящему. Я говорю о доверии, потому что хочу обмануть его.

– Да, Гарри, я знаю, что ты не оборотень, – наконец убежденно говорит Невилл, и на его лице появляется робкая улыбка. – Я не буду ничего искать про оборотней. И я больше не принесу тебе неприятностей, будь уверен. Ну что, мир?

Я с облегчением пожимаю его протянутую руку, стараясь не думать о том, что всякое подобие нормальных человеческих отношений, которые мне удается построить здесь с кем бы то ни было, неизменно основывается на лжи, и так, похоже, будет всегда. Я говорю себе, что пошел на эту манипуляцию ради Ремуса, ради того, чтобы сохранить его секрет в тайне, но каким-то образом этого оправдания недостаточно даже для моей собственной совести.

После нашего своеобразного перемирия я нисколько не возражаю, когда Невилл спрашивает разрешения позаниматься в библиотеке рядом со мной, и, изредка перебрасываясь с ним ничего не значащими фразами, возвращаюсь к своим книгам. Магия духа – вот, что я здесь ищу. О ней говорили кентавры. Селин сказал, что это древнейшая магия в природе, и что именно в ней лежат истоки моей силы. Возможно, она – ключ ко всему. Быть может, если я узнаю больше о природе этой магии, то смогу понять, что именно произошло в день Последней битвы и что стало с Волдемортом, потому что увертливые ответы кентавров по этому поводу мне совершенно не понравились. Мне просто важно знать, могу ли я спать спокойно по ночам.

Однако пока что я не нашел ничего, хотя бы близко связанное с магией духа. Меня не отпускает чувство, что я уже должен был видеть что-то подобное, но я никак не могу вспомнить, где именно. Вполне возможно, что разгадка совсем рядом, что я попросту не замечаю очевидного, и это выводит из себя сильнее всего.

За окном уже начинает темнеть, когда я подавленно откидываюсь на спинку стула и тру горящие болью глаза. Достаточно на сегодня. Это Гермиона у нас всегда была специалистом по книгам, меня же копание в пыльных фолиантах неизменно повергало в уныние. Сидящий напротив Невилл тоже испытывает очевидные трудности: вокруг него в беспорядке разложены книги, а сочинение, над которым он просидел весь день, не достигло и половины свитка. Невилл поднимает на меня взгляд, и мы обмениваемся понимающими усталыми улыбками.

– Зелья? – сочувствующе спрашиваю я.

Невилл отрицательно качает головой.

– ЗоТИ. Мне единственному задали сочинение по боггарту. Представляешь, он обратился в Снейпа! – негодующе добавляет Невилл. – Он мог оказаться кровожадным вампиром, мстительным призраком – да кем угодно, ради Мерлина! – но ему понадобилось оказаться именно Снейпом. Нарочно не придумаешь, правда?

Только явная печаль Невилла по этому поводу помогает мне удержаться от улыбки. Что ж, хоть что-то в этом мире остается неизменным.

– Так ты его прикончил? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал серьезно.

– С третьего раза, – бурчит Невилл и добавляет с очевидным недовольством: – Люпин сказал, что мне следует лучше проштудировать теоретическую часть.

– Я помогу тебе, – великодушно предлагаю я, доставая верхнюю из стопки Невилла книгу и перелистывая страницы до оглавления. – «Занимательное пособие по Защите от Темных сил», подписано в печать и одобрено Министерством магии». Это что, шутка? Тут почти ничего нет про темных тварей, Невилл. Зато целая глава посвящена «Протего» и еще больше – «Экспеллиармусу».

– Это наш учебник, – угрюмо отзывается Невилл. – И я знаю, что там ничего нет про боггартов.

– Зачем Ремус вообще вам его рекомендовал? – недоуменно спрашиваю я, пролистывая страницы и все больше убеждаясь в том, что там нет почти ничего дельного. Нет, я, безусловно, понял бы, если бы по нему преподавал кто-то вроде Амбридж. Но Ремус?

Невилл пожимает плечами:

– Это официальный Министерский учебник. По ним учат уже несколько лет, с тех пор, как… – он неожиданно осекается и произносит явно не то, что собирался сказать вначале: – По этому учебнику преподавали еще задолго до моего первого курса в Хогвартсе.

– В таком случае, я рад, что Ремус не ограничивается официальной Министерской программой, – серьезно говорю я и берусь за следующую книгу.

Проходит совсем немного времени, когда Невилл с моей помощью дописывает свое сочинение и складывает пергамент в школьную сумку. Мы уже собираемся уходить из библиотеки, когда двери открываются, впуская Джинни Уизли в сопровождении однокурсниц. Они садятся за стол в дальнем углу библиотеки и раскладывают учебные принадлежности, попутно о чем-то перешептываясь и хихикая, к явному неудовольствию мадам Пиннс.

– Неужели она вообще никогда не бывает одна? – выдыхаю я, не сразу сообразив, что говорю вслух.

Невилл вскидывает на меня недоуменный взгляд, который почти сразу же сменяется подозрительным.

– Только не говори мне, что ты имеешь в виду Джинни Уизли, – предостерегающе говорит он. Я ничего не отвечаю, и Невилл понимает мое молчание совершенно верно. – Даже не думай об этом! Это же сестра Рона. Он тебе голову оторвет, если узнает, что ты заглядываешься на его сестру.

Я пожимаю плечами:

– Мне безразлично, что сделает Рон.

– А мне – нет, Гарри! – неожиданно импульсивно заявляет Невилл. Мадам Пиннс бросает на нас осуждающий взгляд, и он понижает голос: – Ты просто не знаешь Рона или недооцениваешь его. Пока что ты для него никто. Постарайся, чтобы так оно и оставалось, потому что если и дальше будешь нарываться, то однажды можешь стать его врагом. И забудь о Джинни Уизли. Она и не взглянет на кого-то вроде тебя, уж поверь мне.

– Ты ее совсем не знаешь! – шепотом возражаю я, чувствуя необъяснимое раздражение от этих слов.

– Ты тоже, – легко парирует Невилл.

– Я знаю ее лучше, чем ты думаешь, – убежденно говорю я, но Невилл лишь пренебрежительно хмыкает в ответ.

Выходя из библиотеки, я на мгновение встречаюсь с Джинни взглядом, но она почти сразу же отворачивается.

*****

Тихонько звенели, вращаясь на тонких серебряных ножках, магические артефакты, феникс издавал мелодичные трели, сидя на своем насесте, трещали и шипели в камине поленья, пожираемые беспощадным пламенем. Однако сидящий за своим рабочим столом Альбус Дамблдор был настолько погружен в собственные мысли, что едва ли замечал что-либо вокруг. Перед ним уже не в первый раз за последние месяцы стояла весьма нелегкая задача. Мерлин, если бы кто-нибудь сказал ему, что участие в судьбе Гарри Поттера может быть таким непростым делом, он ни за что не поверил бы. Потому что, как-никак, он все-таки неплохо знал, как можно устроить жизнь детей и подростков так, чтобы они чувствовали себя счастливыми. Но каким-то образом Гарри был особенным, он не был похож на других подростков, живущих в замке. Было невозможно не замечать, насколько Гарри отличается ото всех них: гораздо более скрытный, замкнутый, осторожный… Гораздо более взрослый и независимый, чем любой из его подопечных.

Это видел не только Дамблдор. Он знал, что другие преподаватели разговаривали о Гарри, они тоже замечали, что мальчик часто бывает отчужден и одинок, но они думали, что все дело в летней автокатастрофе, в которой Гарри потерял семью. Они не знали того, что знал о нем Дамблдор. Никто из них, даже Ремус Люпин, с которым Гарри общался больше, чем с кем-либо из других преподавателей и даже самим директором. Потому что именно Дамблдор явился четыре года тому назад в маггловский дом на Тисовой улице, где жил одиннадцатилетний мальчик, который не хотел верить в волшебство. Он до сих пор помнил, что даже будучи ребенком, Гарри, казалось, уже потерял надежду, уже давно. Как потерял счастье, веру в чудеса и в людскую доброту.

Возможно, именно потому, что Гарри был так непохож на всех других детей, с которыми когда-либо сталкивался директор, каждый его шаг, направленный на то, чтобы помочь Гарри, каким-то непостижимым образом оказывался неверным. Даже идея пригласить Ремуса Люпина преподавать в Хогвартс, чтобы дать Гарри возможность лучше узнать его, которая когда-то казалась директору блестящей, обернулась делом весьма нелегким.

Поначалу все шло прекрасно, и первые недели после начала учебного года Дамблдор был рад видеть, что его идея привести в школу старого друга отца Гарри давала свои плоды. Не просто и не сразу, но мальчик начал доверять Ремусу Люпину. Он словно оттаивал после многолетних заморозков, и директор иногда замечал, что когда эти двое о чем-то негромко разговаривали между собой и Гарри был достаточно расслаблен (что, кстати, случалось не так уж и часто, словно мальчик привык всегда быть в напряжении, ожидая неведомой опасности), он начинал улыбаться не только губами. Та неправильная, бездонная пустота глаз, которую директор заметил во время первой же их встречи, не уходила насовсем, но словно отступала, сдавала на время свои позиции, и тогда в зеленых глазах подростка плескалось осторожное приятие, теплота и что-то еще, какая-то лихорадочная, горячечная отчаянность, настолько острая, что директору приходилось бороться со совершенно неуместным желанием заверить Гарри, что Люпин никуда не исчезнет от него.

Так или иначе, все шло просто замечательно до самого конца октября, до того Хэллоуина, на котором стала известно о шрамах Гарри – отметинах, которые мог оставить только оборотень. Догадка подтвердилась, и тогда Дамблдор впервые подумал о том, что идея пригласить Люпина в Хогвартс была далеко не столь блестящей, как ему казалось. Решение пришло к нему почти мгновенно: Гарри ничего не должен знать о болезни своего нового друга. Это могло навсегда растоптать те крошечные ростки доверия, которые прорастали в сердце мальчика, и директор не мог так рисковать. С Дамблдора было достаточно и того, что он уже упустил Гарри однажды, что каким-то непостижимым образом будучи совсем ребенком Гарри подвергся нападению опаснейшего существа и с легкостью мог погибнуть, а он сам, Дамблдор, и знать ни о чем не знал. Несомненно, одной встречи с оборотнем в своей жизни для Гарри Поттера было более чем достаточно, и директор был намерен сделать все возможное, чтобы ничто не напоминало мальчику о тех событиях. Поэтому не без труда, но Дамблдору все же удалось убедить Люпина в том, что оставить все как есть будет как нельзя лучше соответствовать интересам самого Гарри, и тот смирился с необходимостью хранить тайну, что дало директору возможность еще немного насладиться видимым спокойствием.

Дамблдор окончательно понял, что затеянное им предприятие по созданию любящей семьи для Гарри терпит сокрушительный крах в тот вечер, когда на пороге его кабинета возник весьма странный тандем, состоящий из Ремуса Люпина и Северуса Снейпа. Они сверлили друг друга взглядами, полными неприкрытой враждебности, на что раньше в присутствии директора не осмеливались. Отказавшись от предложенного чая и угощений с поразительным единодушием, они принялись, перебивая друг друга, словно первокурсники, рассказывать Дамблдору совершенно невероятную историю, из которой следовало, что Снейп якобы напал на Гарри, помогавшего ему в приготовлении Аконитового зелья, потому что мальчик вел себя непозволительно дерзко и вдобавок подозрительно.

– Альбус, я прошу вас сделать все возможное, чтобы оградить Гарри от общества Северуса! – говорил Люпин, и руки у него тряслись от гнева. – Он едва не проклял его, это чудо, что я успел так вовремя! Гарри хватает проблем в Хогвартсе и без того, чтобы преподаватели угрожали его жизни и держали целыми днями взаперти в подземельях!

– Не желаю слышать эти бредни! – говорил Снейп, и голос его от возмущения становился тихим и шипящим, как у змеи. – Я не собирался делать твоему драгоценному Поттеру ничего плохого, Люпин, а вот ему не помешало бы поучиться хорошим манерам. И почему ты решил, что Поттера сделали твоим личным ассистентом и я не могу получить его помощь в приготовлении зелий, если сочту это необходимым?

– Но ты заставил его варить мое зелье, мое, дьявол тебя подери, и не смей отрицать, ты сделал это специально! Чего ты хочешь? Чего хорошего ты добьешься для себя, если он узнает правду о моей болезни, Северус?

На миг темные глаза профессора зельеделия осветились мрачным триумфом, и этот миг отпечатался в памяти Дамблдора чрезвычайно четко, потому что в этот самый момент к нему окончательно пришло понимание непоправимости совершившихся событий. Он не доглядел, не рассчитал, попросту не учел, что ненависть Северуса к сыну Джеймса Поттера окажется сильнее любых доводов разума. Директор не думал, что прежняя боль в нем все еще настолько свежа, что он не упустит возможности заставить Гарри страдать, даже зная, что сам Дамблдор ему этого не простит. Это говорило о многом, учитывая, как высоко Северус ценил директорское доверие. Дамблдор не думал, что Мастер зелий решится рискнуть этим доверием ради такого мелочного и недостойного чувства, как месть. Однако он ошибся, снова, и за его ошибку вновь предстояло платить Гарри, и Дамблдор вдруг с горечью подумал, что с Гарри Поттером он отчего-то уже совершил больше ошибок, чем с кем-либо еще за долгие годы.

– Тихо! – скомандовал он. Голос его был негромким, но оба профессора мигом пристыжено замолкли, будто опомнившись. – Профессор Люпин, я попрошу вас оставить нас с профессором Снейпом наедине, – сказал Дамблдор, и оборотень, еще секунду назад самозабвенно споривший, не собираясь останавливаться, лишь коротко кивнул и вышел за дверь.

Дамблдор обернулся к Северусу, в глазах которого больше не было триумфа. Но там не было и раскаяния, лишь досада, досада на то, что случившееся не сошло ему с рук.

– Альбус, вы же знаете… – начал он оправдывающимся голосом, но директор поднял ладонь, прерывая эти бесполезные извинения.

– Я хочу видеть, Северус, – просто сказал он, и обыкновенно бледные щеки зельевара окрасились пурпурной краской стыда, потому что было слишком унизительным показывать кому-то свои воспоминания вот так вот, насильно, тем более для кого-то столь замкнутого и скрытного, как он. Это было для него пыткой, Дамблдор знал это, но, еще раз взглянув в лицо Снейпа, повторил: – Я хочу все видеть сам, покажи мне.

Седоватая нить воспоминания опустилась в Думосбор и осталась там, плавно вращаясь. Снейп смотрел на нее с таким отвращением, словно она была ядовитым пауком. Портреты бывших директоров на стенах замолкли и глядели на профессора зельеварения с явным неодобрением, смешанным с любопытством, но он не замечал их, слишком остро переживая собственное унижение.

– Ты пойдешь со мной, – сказал Дамблдор, и Снейп скривился, как от горечи.

– Альбус, пожалуйста, не заставляй меня… – начал он, но протест его был слабым, потому что на сей раз директор был неприступен, и Дамблдор оборвал его, просто покачав головой.

Туман воспоминания расступился перед ними, и Дамблдор обнаружил себя в кабинете зельеварения. Стоящий рядом с ним Северус был бледен и жалок, его глаза блуждали по комнате, старательно избегая останавливаться на тех двоих, что трудились сейчас над зельем. Другой Северус Снейп, презрительный и странно величественный в своей родной стихии, среди засушенных ингредиентов для зелий и кипящих котлов, выглядел его полной противоположностью. Он стоял позади работающего за столом подростка, за его правым плечом, так чтобы непрестанно держать его в поле зрения, в свою очередь оставаясь за пределами видимости. Его взгляд, обращенный на Гарри Поттера, пылал неприязнью, а губы презрительно кривились, готовые выплюнуть оскорбление. Последнее не заставило себя ждать: уже через секунду Дамблдор с удивлением слушал, как Снейп критикует манеру Гарри измельчать сушеные крылья летучей мыши, не стесняясь на разнообразные эпитеты, и, Дамблдор был уверен, что разговаривай он таким образом со всеми своими студентами, истерики и нервные срывы стали бы среди них явлением вполне естественным. Его поведение было непрофессиональным, грубым и почти преступным, и Дамблдор онемел от гнева, услышав, как Северус из воспоминания оскорбляет память погибшего Джеймса Поттера, стараясь унизить тем самым его осиротевшего сына.

Он смотрел на Северуса Снейпа, которого знал столько лет, и видел совершенно другого человека – человека куда более злого, циничного и жестокого, чем привыкли говорить о нем студенты. Для этого человека словно не существовало ничего святого, он весь был горечью и ненавистью, и сейчас Дамблдор дорого заплатил бы, лишь бы суметь предвидеть происходящее до того, как это случилось, лишь бы суметь избавить Гарри от всего, что происходило теперь в подземельях на его, Дамблдора, глазах.

Директор с усилием отвел взгляд от Северуса из воспоминания, пылавшего несправедливой ненавистью, чтобы посмотреть на Гарри, ожидая и боясь увидеть на его лице смятение и страх. Но подросток был так же спокоен и равнодушен, как и прежде. Он не одарил Северуса и взглядом, лишь немного поджал губы, будто бы Снейп его раздражал, только и всего. И это равнодушие было для Северуса хуже всего, Дамблдор видел, как он все сильнее выходил из себя, стараясь задеть Гарри, заставить его чувствовать себя униженным, но его усилия уходили впустую.

Нападки в адрес Гарри не были справедливыми или хотя бы обоснованными, и Дамблдор хотел, чтобы Северус, стоящий сейчас по левую руку от него, увидел это. Он хотел, чтобы Снейп видел себя со стороны, видел, до чего довела его многолетняя ненависть, заставлявшая его обращаться с обычным подростком так, словно тот был его личным врагом. Но Снейп словно не замечал этого, и его взгляд, направленный теперь на невозмутимого Гарри Поттера, горел той же неприязнью, что и взгляд его двойника из воспоминания.

События в комнате тем временем развивались стремительно и неодолимо. Аконитовое зелье пузырилось на огне и шипело, когда Снейп уверенной рукой бросал в котел заключительные ингредиенты, Гарри, чье лицо теперь не выражало ничего, кроме сосредоточенного внимания, выполнял каждую его инструкцию с такой точностью, будто бы в эту минуту для него ничего не существовало на свете, кроме шипящего и пенящегося зелья. Но для Северуса, Дамблдор видел, все было иначе. Для него зелье было лишь прикрытием, поводом заполучить власть над Гарри, найти его слабые стороны и нанести удар. Дамблдор видел, как Снейп осторожно, по-слизерински прощупывает почву, пытаясь выяснить наиболее болезненные для Гарри темы, и вместе с тем незаметно, шаг за шагом подталкивает его к разгадке болезни Ремуса. Гарри игнорировал ухищрения Снейпа такой легкостью, будто бы насмехался над ним, будто бы ничто из того, что Снейп говорил о нем и его семье, не могло обидеть его или хотя бы задеть, и в этом было его превосходство. Это было странным, вдруг понял Дамблдор. Здесь, на территории Северуса Снейпа, один на один с ним самим, взрослым волшебником, хитрым и проницательным, как почти все выходцы с факультета Слизерин, умеющим находить слабые места своих врагов и бить без промаха, этот подросток, не владеющий магическими способностями, лишенный семьи, лишенный дома и поддержки старших, каким-то образом демонстрировал превосходство.

Он не успел хорошенько обдумать эту мысль, потому что следующая фраза Гарри Поттера явилась для него полнейшей неожиданностью. Свитки Мерлина. Гарри упомянул Свитки Мерлина так, как обычно говорят о чем-то обыденном и малозначительном, но Дамблдору стоило огромных усилий не вздрогнуть от его слов, чтобы не выдать себя перед стоящим рядом с ним Северусом. Секунду или две его терзало мучительнейшее чувство обреченности: ему вдруг почудилось, что круг, сотканный самой судьбою, который, как Дамблдор считал, ему удалось разорвать еще много лет назад, вдруг замкнулся, сейчас, в этот самый момент, замкнулся самым диким и невероятным образом, который только можно было себе представить. Словно судьба все-таки настигла его, настигла в тот момент, когда он ожидал этого меньше всего.

Отблески неправдоподобно красного волшебного огня, на котором медленно доходило уже готовое зелье, плясали теперь в стеклах очков Гарри Поттера, и Дамблдор не мог увидеть выражения его глаз. Но сейчас он был трусливо благодарен этим отблескам, потому что в голове его угнездилась странная, непонятно откуда взявшаяся мысль, что если подросток поднимет сейчас голову, то он столкнется взглядом прямо с Дамблдором, словно все это происходит не в воспоминании, а на самом деле, и что в глазах его будет издевательская насмешка.

Северус из воспоминания, Северус, не знавший всего, что знал Дамблдор, тоже почувствовал неладное.

– Откуда вам известно об этом артефакте, Поттер? – отрывисто спросил он, и голос его эхом отразился от каменных сводов подземелий.

Гарри наконец поднял голову, встречаясь с Северусом взглядом, и странное наваждение Дамблдора улетучилось так же быстро, как и возникло. В глазах подростка не было насмешки, там было легкое недоумение, ничего больше, и каким-то образом этот взгляд вернул Дамблдору самообладание еще до того, как Гарри ответил на вопрос Снейпа. Мальчик сказал, что узнал о Свитках Мерлина в старых газетах, и Дамблдор почувствовал, что снова может дышать. Разумеется, Гарри мог прочитать обо всем в прессе, учитывая, как непрофессионально и поспешно действовал Барти Крауч, пытаясь скрыть от журналистов ту историю. В газеты вполне могли попасть некоторые обрывочные сведения, которые случайно попались Гарри на глаза. Что ж, теперь, в том числе и благодаря стараниям Снейпа, Гарри знал кое-что о смерти своего отца то, чего ему лучше бы никогда не знать, ради его же собственного блага. Но мальчик не знал о гибели Джеймса Поттера всего, и Дамблдор очень рассчитывал на то, что так оно и останется впредь. И, самое главное, Гарри уж точно ничего не было известно о Свитках Мерлина, как и всем остальным. От этой мысли веяло таким спокойствием, что Дамблдор едва удержал вздох облегчения, и уже второй раз за вечер ему стоило больших усилий взять себя в руки и снова начать уделять внимание происходящему.

Возможно, так сказалось на нем потрясение, которое он пережил, услышав о Свитках Мерлина спустя четырнадцать долгих лет из уст человека, у которого было меньше причин знать о них, чем у кого-либо еще, но, досмотрев воспоминание Северуса до конца, Дамблдор не был и вполовину так взбешен, как следовало бы.

Воспоминание оборвалось, и они вновь оказались в уютном, освещенном мягким светом камина кабинете вместо зловещих и сумрачных подземелий. Дамблдор устремил взгляд на Снейпа, но тот явно избегал встречаться с ним глазами. Как бы там ни было, Дамблдор все-таки достиг того, чего добивался с самого начала, затевая просмотр воспоминания: Северус увидел себя со стороны, орущего на Гарри Поттера, угрожающего тому – ради Мерлина! – Непростительными проклятиями, и осознал полной мерой, насколько далеко его поведение выходило за все возможные рамки. Теперь же Снейп был в ужасе, гадая, что за расплата его ожидает. Он всегда ошибочно полагал, что Дамблдор излишне опекал Джеймса Поттера, даже если на другой чаше весов были его, Северуса, интересы. Но в том, что Дамблдор вдвое сильнее опекал Гарри Поттера, Северус был вполне справедлив, и директор даже не видел смысла скрывать этого. Наверное, именно поэтому на лице Снейпа отразилось столь явное потрясение, когда вместо того, чтобы выхватить в гневе волшебную палочку и ударить в него одним из тех проклятий, которыми он столь опрометчиво угрожал Поттеру, Дамблдор сказал:

– Северус, я не желаю, чтобы нечто подобное повторилось впредь, неважно, с Гарри Поттером или с кем-либо из твоих студентов. Я переоценил тебя, я ошибочно считал, что преодолеть прошлое тебе по силам, но это оказалось не так. Мне жаль, что я допустил такую ситуацию, но, видит Мерлин, я не намерен допускать ее вновь. Если в присутствии Гарри ты не в состоянии управлять своими эмоциями, я хочу, чтобы ты держался от него как можно дальше. И я запрещаю тебе предпринимать какие-либо действия, чтобы разоблачить Люпина, ты и так уже достаточно поработал в этом направлении.

Глаза Северуса удивленно распахнулись, и это словно сделало его на много лет моложе, заставив Дамблдора вспомнить его таким, каким он был пятнадцать лет назад, уже не мальчиком, но еще и не мужчиной, таким юным, таким непозволительно, отчаянно юным для обрушившегося на него горя. «Я не хочу жить без нее», – сказал он тогда просто и пугающе серьезно, и его губ коснулась блеклая, неправильная улыбка, которую ни на секунду не отражали запавшие, обрамленные глубокими тенями глаза. – «Я не хочу жить, Дамблдор, как вы не поймете?»

Возможно, Дамблдор был неправ, полагая, что Северус когда-нибудь сможет забыть о прошлом. Некоторые вещи ранили его сильнее, чем других, он понял это еще тогда, понял, наблюдая за Джеймсом Поттером, который переживал собственное горе не в пример более стойко и мужественно, чем Снейп, так что Дамблдору было, с кем сравнивать.

– Я хочу, чтобы ты пошел к себе и выспался, Северус. Тебе нужен отдых, – сказал Дамблдор неожиданно для самого себя, прекрасно зная, что поступает неправильно, что не должен делать сейчас поблажек только из-за непростого прошлого Северуса, потому что теперь он был достаточно взрослым, чтобы нести ответственность, теперь он был преподавателем, и его поступку не было оправданий.

Но Снейп не собирался уходить так просто.

– Зачем, Альбус? – выпалил он, глядя на директора взглядом, упрямым и испытующим одновременно, и этот взгляд тоже делал его похожим на подростка, которым он когда-то был. – Зачем вы привезли мальчишку в Хогвартс? Я понимаю, он вам дорог, – эти слова он выплюнул, словно они были ему противны. – Но почему Хогвартс? Здесь не место такому, как он, не место сквибу, воспитанному среди магглов. Вы могли бы придумать тысячу вариантов того, как можно оставить его в маггловском мире, и любой из этих вариантов пошел бы ему на пользу скорее, чем школа волшебников.